– Вам никто не говорил, – вдруг спросил он, – что у вас череп очень красивый? Когда видишь такую женщину, тут же хочется овладеть… ее вниманием, мыслями, душой.
Я почувствовала, как я восстаю из пепла.
– Вы очень соблазнительная, – продолжал Тахтамыш. – Пойдемте к вам? Купим чего-нибудь поесть. Вы любите пиво? Нет? Я люблю пиво. Кстати, о любви! Поговорим о сладости поцелуя. Вы любите целоваться? Я очень люблю целоваться. А вы подарите мне поцелуй? Да? А когда вы поняли, что хотите целоваться со мной? Шли-шли, и вдруг раз – и поняли? Волнуетесь? – спросил он, когда мы ехали в лифте. Он держал в руках пиво, грудинку и колбасу.
– Да, – сказала я.
– Не надо, не волнуйтесь. Всё очень просто.
Колбаса выкатилась у него из рук и упала на пол.
– Падшая колбаса, – величественно произнес он.
Йося, Фира, ну что вы окаменели с чемоданами на пороге, когда вам открыл Тахтамыш? Говори, Йося, что тебя потрясло? То, что он полукрасный, полусиний и полузеленый? Так спроси, Йося, что это с ним? Ничего, он ответит тебе, мы, калмыки, такие. Или он на артиста похож, который подлюг играет? Да не рассматривай ты его так придирчиво! У него в животе начинает бурчать от чрезмерного внимания. Дай я тебе расскажу о моем Тахтамыше. Рожденный в деревне, он оказался не создан для нее. Родители его, я знаю, Йося, тебе это небезразлично, интеллигентные люди – погонщики верблюдов, и сам он ученый, знаток – носитель татарского эпоса. Он турок-сельджук, Барбад, укрывшийся в ветвях кипариса. Он крупнее лошади, покрыт рыжей шерстью, но морда, уши и две длинные тяжелые косы у него черные. При появлении всадника или пешего он притягивает их к себе своим мощным дыханием и заглатывает, он глотает и камни! Убить его можно стрелами в незащищенные шерстью места, и когда он станет падать – подойти и разрубить его мечом.
Тебя, Йося, интересует, утратила ли я невинность? Нет, не утратила. Поскольку Тахтамыш обещал жениться на мне при одном условии: если я сначала выйду замуж за его брата Тахтабая и мы пропишем его в Москве. Но для Тахтамыша немаловажно, чтобы Тахтабай женился на девушке, так у них там принято, у калмыков, поэтому я блюду девственность – для Тахтабая, хотя этот брак наш с ним будет фиктивным.
– Надеюсь, это шутка? – сказал Иосиф.
– Нет, Йося, это серьезное дело.
– Ну хорошо, – сказал Йося, – а то были бы плохие шутки.
– Отец! – Тахтамыш собрался обнять Иосифа, но тот жестом остановил его порыв.
Йося похудел. Глаза у него ввалились и сверкали каким-то сумасшедшим блеском. И у него очень нос загорел. В руке Иосиф держал тяжелую трость с набалдашником. За Йосей высилась Фира – сияющая, вся в перьях, в соломенной шляпе – с безумной улыбкой на устах.
Не зря меня страшила первая встреча Тахтамыша с моими родителями. Во-первых, разъяренный Иосиф мог запросто кинуться на Тахтамыша и хорошенько его отдубасить. Сцены “Иван Грозный убивает чужого сына” боялась я прежде всего. Вторая моя тревога была: как бы Тахтамыш не составил верного представления о всей нашей семье и я бы не упала в его глазах.
– Что же вы, не хотите меня поцеловать? – спросил Тахтамыш, опечалившись.
– Нет, – ответил Йося.
– Почему?
– Потому что это негигиенично. Я и руки-то больше никому не подаю, боюсь подцепить какую-нибудь заразу.
– Я мужчина чистый, – сказал Тахтамыш. – И я вам покажу документ.
Он стал рыться в своих вещах, бормоча о темной ночи, которая пугает поэта, и тот призывает свою подругу, а та утешает его. Закончил он все это словами:
– Спокойно идущие вепри не знали о том, что Бижан уже оседлал своего коня, – и протянул Йосе желтую картонную карточку с фотографией, довольно потрепанного вида.
Йося молча прошел сквозь него, как сквозь призрак, лишенный плоти.
Тогда Тахтамыш обратился к Фире, видимо, полагая, что Фира у нас по сравнению с Йосей – это храм разума.
– Эсфирь Соломоновна! – сказал он. – Поверьте, у меня к вашей дочери позитивное отношение. Я хочу Милочку и физически, и морально. Я даже намерен жениться на ней в конце концов. Но пока мне тут нужно отлучиться ненадолго, чтобы совершить паломничество в Мекку.
А Фира:
– Зачем вам в Мекку? Езжайте в Марьину Рощу, заглянете в синагогу, и все уладится.
– В синагоге, Эсфирь Соломоновна, нету Бога, – как можно мягче и доверительней сообщил Фире с Йосей Тахтамыш.
Услышав такие слова, Иосиф затрепетал от гнева. Он бросился бы на Тахтамыша и умертвил бы его с такой жестокостью, что залил бы кровью всю нашу квартиру, но побоялся: весть об этом злодеянии докатится до участкового милиционера Голощапова Александра Давидовича, а тот станет роптать.
– Бог мой! – горестно возопил тогда Иосиф. – Под сенью крыл твоих найдем защиту и прибежище! Убереги язык мой от злословия, разве я не понимаю: весна, отсутствие витаминов и в то же время повышенная возбудимость. Но, Господь, наш оплот и избавитель, скажи, что нашла она в этом лице кавказской национальности?
– Я хочу счастья, Иосиф! – ответила я. – Мне уже сорок лет, а скоро будет пятьдесят. Я отцветаю, тут разве до национальных распрей и религиозных предрассудков?! Дашь ты мне, черт возьми, отлепиться от вас с Фирой и прилепиться к Тахтамышу, ибо он – существо, что светится во мгле, незапятнанный, незатемненный, вон как он отмыл чашки содой и все кастрюли твои подгорелые, а посмотри на плиту?! Все! Я твердо намерена с вот этим Тахтамышем слиться в единое целое, так как в “Огнях Сибири” в ноябрьском номере за прошлый год я прочитала, что секс, чтоб ты знал, Иосиф, благотворно влияет на организм человека, даря ему чувство глубокого удовлетворения, жизненную силу и душевный огонь. Там также говорится, я точно не припомню, в каких именно выражениях, но, Йося, при гармоническом соитии в момент наивысшего подъема, Иосиф, могут, не удивляйся, исчезнуть время и пространство, предметы со стола и со шкафов сами собою станут падать на пол, а комнату наполнит голубое сияние, особенно интенсивное над позвоночным столбом партнера. Только не надо стремиться к эякуляции! – выдала я последнюю свою козырную информацию, почерпнутую в каком-то, убей не помню каком, органе печати, – поскольку если партнер стремится к эякуляции, в тот момент, когда она имеет место, теряется точка контакта.
– Это еще что такое? – спросил бедный Йося, беспомощно глядя то на меня, то на Фиру, то на Тахтамыша.
– Эякуляция, Иосиф, – ответила Фира, снимая соломенную шляпу и легким движением руки бросая ее на холодильник, – это то, что происходит у тебя сразу, как только наступает эрекция…
– Ты видишь, что моя жена выкамаривает? – воскликнул Иосиф, невольно ища поддержки у Тахтамыша. – Никак не привью ей сознания бренности мира. Вот женщины! От зари до зари твержу я и Милочке, и Фире: ищите бессмертное! Чтите заповеди, данные нам Торой. Не тратьте времени на то, что тленно. Вы разве не видите?..
– Чего? – спросил Тахтамыш, простодушно озираясь.
– Того! – грозно ответствовал Иосиф. – Что наступает конец системы. Пока идет проповедь. А потом начнутся страшные дни, и те, кто не штудировал Тору, просто исчезнут, стоял – и нет его.
И Йося злобно воззрился на Тахтамыша, явно надеясь, что тот, проникнувшись Йосиными речами, начнет уже потихонечку исчезать, не дожидаясь, пока грянет гром, засверкают молнии, а главное, вострубят в большой шофар, и придут потерявшиеся в земле Ашшур и заброшенные на землю Египта, и падут они ниц пред Господом на Святой земле в Иерусалиме.
Но Тахтамыш как стоял, так и стоял, даже волоска не слетело с его головы.
– Не надо портить праздник жизни! – вымолвил он наконец. – Ваша дочь – мягкая, теплая и нежная, она женственная и застенчивая и абсолютно доступная для меня, а я такой ранимый – просто ужас. Если мне скажут “пошел вон!” – я уйду. Уеду в Америку и женюсь на певице Уитни Хьюстон. Но, Иосиф Аркадьевич, имейте в виду, холостых сейчас нет. Кто-то в армии, а все остальные погибли на сенокосилке.
И он начал жарить пирожки с капустой, в десятый раз пересказывая мне добрые сказания былых времен на персидском языке.
– Вообще-то я перс, – говорил он о себе.
– Ладно пыжиться, – отзывался Иосиф из ванной комнаты.
Йося, Йося, как ты не понимаешь, вот этот вот Тахтамыш – последний шанс не дать угаснуть веселому и безалаберному роду Пиперштейнов.
– Так он же басурманин, – никак не мог успокоиться Йося, – его долго надо отмачивать в Днепре…
– Вы лучше жуйте, – увещевал его Тахтамыш, потчуя всех пирожками, – хорошо пережеванная пища – наполовину переваренная.
– За мужчин! Наших поклонников и обожателей! – Фира подняла рюмочку крымского портвейна.
Мир и благоволение воцарились после ее слов, а также атмосфера удивительного покоя и тихой грусти. С тех пор, видя, как наш Иосиф с Тахтамышем идут в булочную или овощной, соседи спрашивали с умилением:
– Выдаете дочку замуж?
– Выдаем потихоньку, – со вздохом отвечал Иосиф.
И когда пришла пора Тахтамышу исполнить свой мусульманский долг, отправившись ненадолго в Мекку, Йося даже слегка затосковал.
– Мекка – это по какой дороге? – спрашивал у Тахтамыша Иосиф. – А то у меня в туалете карта, я буду следить за твоим путем.
– Следи через Саудовскую Аравию, – уклончиво отвечал Тахтамыш. – Я быстро, Аркадьич, одна нога там, другая тут, к тому же скоро приедут мой брат с отцом, и вам не будет так одиноко.
– Но это же такие дали… – вздыхал Иосиф.
– Разве на Земле есть дали? – отвечал Тахтамыш. – Что-то хочется сказать тебе хорошее, но ничего в голову не приходит, – он заявил мне на прощанье.
В ответ я взглянула на него столь страстно, что он чуть не упал. Я это умею, просто никогда не пускаю в ход. Но тут дело затягивалось, а мне уже поскорее хотелось начать продолжать род, причем не сумасшедших Пиперштейнов, это я нарочно сказала, чтобы уважить Йосю, а великих богатырей Забулистана.
И вот, не прошло и месяца – я не хочу затягивать повествование, – нам кто-то громко позвонил в дверь.