— Вы вправе, господин, называть меня как угодно, но я надеюсь, что вы не имеете в виду уронить мою честь.
Даниил несколько смешался. По правде говоря, он как раз это и имел в виду и неожиданно для самого себя выговорил.
— Если чувства, прихлынувшие в мое сердце и понуждающие обращаться к вам со словом «прекраснозубая» кажутся вам оскорбительными, я готов унять его и называть вас «уважаемая», «добродетельная», «неприступная». Но мне более по сердцу обращение «желанная».
— Вы смеетесь надо мной, господин. Достойно ли это человека, который прославлен своей ученостью и умением разгадывать сны. Это редкий дар. Божий дар.
— Оставим Богу богово, а сейчас поговорим о вас. Чем же вы занимаетесь в отсутствие вашего ученого мужа?
— Хозяйством. Столько хлопот. Мы не так богаты, чтобы передоверить все рабам и управителю имения. Мне приходится прясть, потом занимаюсь набивкой ковров, шью накидки. Иногда плету циновки.
— В этом нет ничего зазорного. Царские дочери тоже не сидят без дела. Царица Кашайя, например, научилась замечательно окрашивать шерсть в синий цвет. Она ткала плащи для всей царской семьи, в том числе и для самого Навуходоносора. Помнится, когда мы встретились в царской коллекции, вы с таким интересом осматривали редкости, собранные в царском музее. Что вам запомнилось более всего?
— Там много интересного, но меня перестали пускать в музей. Сейчас я занимаюсь переводом на аккадский писаний древнего мудреца, однако многое мне там непонятно.
— Вот как. Кто же он, — заулыбался гость, — этот убеленный сединами обольститель, сумевший увлечь своими стихами такую хорошенькую женщину?
— Вам должно быть известно его имя. Его зовут Иеремия. Он предрекал уверовавшим в единого Бога плен, и его пророчество сбылось.
Даниил невольно сглотнул, выпрямился, улыбка сползла с его лица.
— Откуда тебе известно о пророчестве великого учителя? Кто рассказал? Нур-Син?
— Нет, уважаемый Балату, я нашла его в записках наби Иеремии. Они достались мне от деда, встречавшего старика в сокрушенном городе и спасшего его от смерти. — У тебя сохранились записи Иеремии?! Покажи!
Луринду кивнула, потом поднялась и легко выбежала из комнаты. Вернулась быстро, протянула свиток писцу. Тот осторожно, боясь повредить пергамент, отогнул начало свернутого листа.
Прочитал.
«Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником…!
— Это же плач Иеремии! — воскликнул гость.
— Да, Балату. Я перевожу его поэму на аккадский язык.
— Ты кощунствуешь, женщина! — внезапно рассвирепел Даниил. — Кто позволил тебе прикасаться к этим записям? Как ты осмелилась перелагать язык Создателя на варварское наречие.
— Не надо обижать меня, Даниил. Разве мы все не дети Мардука? Разве после того, как Господин смешал наречия и рассеял племена, только иври могут считаться избранным народом?
Даниил невольно выпрямился, в упор глянул на молодую женщину — та невольно, напрочь прикрыла лицо шалью. Смотрел долго, неотрывно, пытаясь осмыслить услышанное, вмиг вернувшее его в те полузабытые минуты, когда он, еще подросток, насильно приведенный в Вавилон задавал те же вопросы крепкому еще в те дни Иезекиилю, утешителю страждущих, хранителю имени Бога, изрекателю его воли. Усилием воли Даниил взял себя в руки — вряд ли будет уместно объяснять этой язычнице, насколько неуместны ее вопросы. Лучше обратить все в шутку, попозже вымолить у Создателя прощение за такое легковесное обращение с его именем. Таких любопытных, пытавшихся проникнуть в суть исповедания иври, в Вавилоне хватало. Были среди них и подосланные Набонидом…
Он с опаской глянул на женщину — вот тебе и прекраснозубая, вот тебе и обильная кудрями. Затем решительно осадил себя — хватит паясничать! Вряд ли эта женщина трудится на Набонида, в подобном случае доверенные слуги Даниила, его сородичи-иври, которых полным-полно в городе, давным-давно приметили бы ее во дворце, в доме стражи, в особняке Набонида. К тому же она внучка Рахима…
Ответить ей всерьез? Ей, кровь от крови, плоть от плоти этого гигантского языческого капища, этого места, где смешались языки, где явился бич Божий и пригнавший их, грешивших, забывших и оскорблявших Моисеев закон, в поганый Сенаан?
— Эти вопросы, — наконец подал голос Даниил, — выказывают ваш недюжинный ум и интерес к… — он на мгновение примолк, потом отвел глаза и обречено добавил. — Ты спросила, Луринду, о самом драгоценном, что есть в моей душе. Самом потаенном… Это знание согревает меня, оно мне дорого как возможность служить Господу нашему. Зачем тебе это?
Она ответила не сразу, сначала потупила глазки, потом тихо выговорила.
— Я хочу знать, как жить правильно и что значит следовать истине. У меня есть на то своя причина. Только истинный Создатель способен помочь мне.
— Этому противятся твои боги. Ты понимаешь, о чем я?
— Да, господин, но это сильнее меня. Сильнее любви к мужу, которую ты пытался проверить на крепость. Сильнее страха наказания, поэтому я обратилась с вопросом к тебе, осмелившемуся указать самому Навуходоносору, что станется с Вавилоном.
— Я был молод, дерзок. Страдал с моими товарищами, которых едва не спалили в огненной печи. Теперь я потолстел, обрюзг, обленился, бесстыдно жажду женской плоти, в том пытаюсь найти забвение. Прости, но ты сама коснулась загадки как жить.
— Я принадлежу одному мужчине. Он дорог мне. Он дарит мне радость, учит меня, — она запнулась, потом, словно собравшись с духом, решительно продолжила. — У нас с Нур-Сином нет ребенка. Мне тягостно ожидать его возвращения, потому что я опять порожняя. Я обошла все храмы в Вавилоне. Нет святилища, уличной ниши, где бы я не оставила дольку чеснока, не пролила пива, не положила сушеный финик. Самого лучшего сорта, уважаемый Балату, царского, просвечивающего. Я не скупилась, но все без толку. Я возопила к небесам, обратилась к наставлениям и жалобам Иеремии и наткнулась на его пророчество о гибели Вавилона. Зачем тогда рожать? Но я хочу ребенка, я не могу без маленького. Научи, мудрый, как мне быть?
— Но почему я?
— Ты же разговариваешь с Господином во сне. Вопроси Создателя, в чем я провинилась, почему он лишил меня такой малости, как дитя? Пусть он прикажет Иштар одарить меня маленьким.
— Луринду, он беседует со мной на непонятном, едва угадываемом языке. Я не могу обещать, что Господь исполнит твою просьбу. — Нет так нет, кивнула женщина, — но ты все-таки поинтересуйся.
— Как ты не можешь понять, — разгорячился Даниил, — что Господа нельзя ублажить головкой чеснока, горсткой каши, кружкой пива. Он — Единосущен, то есть присутствует всегда, везде и во всем. И жертву может принять, если только она принесена в единственном месте на свете, которого больше нет. В урсалиммском храме? — Да!
Даниил вскинул руки, потом с той же страстностью продолжил.
— Нет Иштар, но есть похоть. Нет Адада, есть гроза, гром. Нет Нергала, но есть преисподняя. Кумиров нет! Господь — это не царь, не отец, не вождь других истуканов, но Слово, Воля, Истина. Он — един! Он судит и рассуживает, милует и наказывает. Он ведет к победе и испытывает верность, он уводит в полон и возвращает на землю обетованную. Никто не может угадать его замысел, уговорить его, ублажить, слукавить. Смертному неведомы Божие деяния, поступь его во тьме.
— Но как же добиться, чтобы твой и мой Господин глянул в нашу сторону?
— Живи по завету, исполняй предписываемое… — он неожиданно хлопнул себя по лбу, воскликнул. — О чем это я! Это может касаться только тех, кто… Как поступать тебе, я не знаю.
— Если Яхве — создатель всего сущего, в том числе и всех народов, живущих на верхней земле, почему иври полагают его чуждым исконным вавилонянам, чьим отростком они сами являются? Почему выселенные из Палестины не создают кумирен, храмов, святилищ здесь, на земле Шумера и Аккада? Почему есть иври, халдеи, арамеи, египтяне, сирийцы, ионийцы, жители Каппадокии, Киликии, Пафлагонии, лидийцы, дикие мидяне, еще более дикие, разгуливающие в кожаных штанах и жилетах персы?
— Хорошо, я отвечу на этот вопрос, но ты обещай, что ответишь и на мой.
— Я согласна.
— Ты спрашиваешь, почему на земле существуют иври, халдеи, арамеи, египтяне? Почему они разбрелись по верхней земле? Почему не схожи и непонятны друг другу их речи? Вот о чем говорят наши мудрецы. Это случилось давно, когда на всей земле был один язык, одно наречие.
— До потопа? — спросила Луринду.
— После. Сказали люди: построим город и башню высотой до небес и сделаем себе имя прежде, нежели рассеемся. И сошел Господь посмотреть город и башню, которую строили сыны человеческие. Сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что они начали делать. Не отстанут они от задуманного. Смешаем их язык так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле. Перестали они строить город. Посему дано ему имя Вавилон, ибо здесь смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле.
— Значит, вот откуда пошел наш город, и вот почему наша башня Этеменанки неугодна вашему Богу? — задумчиво спросила Луринду.
— Я бы не стал подобным буквальным образом осмысливать древнее сказание, — смутился Даниил.
— Но наши жрецы утверждают, что башню построили наши предки-шумеры, пришедшие на равнину меж двух рек в давние дни. Явились они с гор и возвели гору, ибо с вершин они привыкли разговаривать с богами.
— Ваши жрецы утверждают, что Нинурта — это Мардук мотыги Эллиль — это Мардук царственности и света, Набу — это Мардук счета, Шамаш — это Мардук справедливости.
— Разве нет?
— Нет. Он — Единосущен и не может воплощаться ни в камне, ни в истукане, ни в дереве.
— Мудрый Балату, ты не мог бы дать мне писаные правила, которые достались вам от Господина.
— Я постараюсь, женщина. Но взамен ты не согласилась бы продать мне пергаменты, заполненные рукой Иеремии?