Прошел в малый двор, затем, пропустив вперед слугу, поспешил за Рабайей на главный двор. Здесь Нур-Сину проводник уже был не нужен, он прямиком направился в дальний угол, в беседку. Так и есть — отец ждал его, как обычно устроившись на усыпанной подушками тахте. Набузардан был не один, на соседней лежанке горой возвышалась фигура, укрытая широкой накидкой.
— Мир тебе, отец. Мир твоему гостю.
— Садись, Нур-Син. Времени у нас мало. Расскажи, что там во дворце? Готовятся к встрече Нового года?
— Да, отец. Мне приказано сочинить новые гимны к празднику. Их будут распевать лицедеи на ритуальном представлении во дворце. Лабаши сам пожаловал в музей и принес переведенные стихи, которые прислали ему из Ионии, от греков. Написал их какой-то слепой певец, в них повествуется о войне в Малой Азии, которую греки вели с теми, кого мы называем киммерийцами, осевшими на берегах Верхнего моря. Я спросил, как согласовать героические деяния чуждых Вавилону воинов с похождениями Гильгамеша? Он ответил, никак, нам дела нет до варваров. Мне следует только воспользоваться размером, каким написаны варварские стихи.
— Ну и?..
— Я просмотрел перевод. Там говорится об обидах, оскорблениях, о наглости военного вождя греков, ни во что не ставившего своего самого могучего воина.
— Больше Лабаши ничего не заказывал? — неожиданно подал голос незнакомец. — Например, что-нибудь вроде этого, на чужеземный манер?
Он процитировал:
Вокруг тишина, только слышно в ночи,
Как тешит египетскую кошку проныра-писец.
Она визжит, ибо приятны ей ночные забавы.
Повизгивает и проныра, дорвавшийся до царской плоти.
Нур-Син открыл рот от удивления, затем воскликнул.
— Боги мои, это же Набонид!
— Он самый, — подтвердил царский голова и откинул капюшон. — Ну, рассказывай, сынок, как вы с Нериглиссаром и его недоноском договаривались сбросить меня с насиженного места и отправить в почетную ссылку. Или прямо в бездну, в страну Эрешкигаль?
— Нет, господин, о казни и речи не было! Нериглиссар убеждал меня, что ради спокойствия в государстве он готов на все, — писец усмехнулся. — Он во многом меня убеждал.
— Что ж ты перестал подпевать ему? Сочинил бы на пару с Лабаши похабные стишки о том, что я ворую направо и налево, сплю и вижу, как бы поскорее напялить на себя корону. Вот послушай очередной опус этого прыща.
Набонид звучно продекламировал стихи, звучавшие очень необычно для благовоспитанного уха.
Вокруг тишина, только слышно,
Как кто-то проворный ворует с чужого поля лук.
Отгадайте, добрые люди, кто у нас охоч до чужого добра?
Кого ждет праведный суд?
Гость продолжил.
— Чуешь, что ждет воришку? Праведный суд. За ретроградство, за приверженность к традициям, за то, что развалил государственный аппарат, позволивший в течение трех месяцев собрать припасы для войны с Пиринду. Ведь ты же сам занимался этим, Нур-Син! Вот и напомнил бы правителю, в чем состоит его долг. Если Нериглиссар желает царствовать, он должен править в интересах города. Но это все слова. Поговорим о тебе. Ты имел сегодня разговор с Балату-шариуцуром?
— Да, уважаемый Набонид. Это был какой-то странный разговор.
— Ничего в нем нет странного. Он предлагал тебе отослать Луринду к его соплеменникам на канал Хубур?
— Да, уважаемый…
— Отправь немедленно. Перед рассветом к твоему дому подойдет повозка, пусть она будет готова.
— Но, уважаемый…
— Сам приготовься к худшему. У тебя в доме есть помещение, в которое не сможет проникнуть посторонний?
— Да, уважаемый…
— Там и ночуй до заседания государственного совета. Вооружи рабов.
— Зачем, уважаемый…
— Ты слушай, что тебе говорят, — вставил замечание отец. — Если ты слеп и глух, то помалкивай и внимай мудрым. Женку свою, порченную смокву, вывези в первую очередь, — он помолчал, потом угрюмо добавил. — Лучше, конечно, оставить ее в доме, чтобы наемным убийцам хотя бы какая-нибудь работа нашлась.
— Отец!.. — воскликнул Нур-Син.
— Ладно, — оборвал его Набузардан. — Пусть живет, все-таки внучка Рахима. Вот кого нам не хватает в эту минуту, Набонид. Что скажешь?
— Да, Рахим быстро соображал. Мы уже в эту ночь расправились бы с ублюдком.
— На нет и спроса нет.
— Отец, — воскликнул Нур-Син. — Уважаемый Набонид, объясните, в чем дело?
— В том, что Нериглиссар вот-вот поддастся на уговоры окруживших его проходимцев и лизоблюдов. Они уже давно требуют выдать им мою голову. Они хотят толкнуть царя на решительный шаг, после которого уже не будет возврата к нынешнему положению в стране. Они надумали сотворить какое-нибудь злодеяние и обвинить в нем моих людей, а потом и меня. По мнению Лабаши и его окружения, лучше, чем ты, кандидатуры не придумаешь. Молокосос рассчитывает, что когда Набузардан узнает, кто совершил убийство, он тоже примет их сторону. В этом случае перевес в совете будет на стороне крикунов.
— Но зачем убивать меня и мою смоквочку? — воскликнул Нур-Син.
— Неужели непонятно, — ответил Набонид. — Ты — реальный кандидат на должность царского головы, который займет этот пост после того, как на совете в вопросе о войне с Лидией я, по расчетам Лабаши, займу отрицательную позицию. О том, что тебя прочат на мое место, в городе известно всем, и твоя отставка с этой точки зрения выглядит всего лишь как уловка, нежелание осложнять отношения со мной в преддверии новогодних торжеств.
Нур-Син обеими руками закрыл лицо. Молчал долго, никто его не торопил. Наконец он оторвал ладони ото лба.
— Вы, — очень тихо, почти шепотом, выговорил он, — вспомнили Рахима. Отец, — обратился он к Набузардану, — в ту пору я был простодушен как ребенок и не сомневался, что для тебя и Рахима счастье детей — высшее благо. С тех пор я очень повзрослел. Что-то мне не верится, чтобы ты, отец, слишком отягчал себя заботами о четвертом сыне. Может, и на это раз меня затягивают в силки, и вы полагаете, что я бездумно поверю в эту нелепицу насчет того, что Лабаши спит и видит, как бы покончить со мной?
Теперь долго молчал Набузардан. Набонид тоже помалкивал.
— Ты не прав, Нури. Ты мне дорог. Ты даже не представляешь, как ты мне дорог. А теперь, — он порывисто, со всхлипами вздохнул, — когда у меня осталось только два сына, дорог вдвойне. Может, с годами поймешь, когда у тебя будут свои сыновья, что значит своя кровинка. Мне обидно, что ты говоришь о том, что повзрослел, а рассуждаешь как малый ребенок.
— Почему, отец? Какой прок Лабаши в моей смерти? Неужели Нериглиссар всерьез поверит, что Набонид подослал злодеев, чтобы пришибить такую маленькую сошку, какой являюсь я? У меня рождается подозрение, что и на этот раз меня, как куклу в базарном балагане, дергают за ниточки, и вы задумали злое по отношению к царю. Но теперь я не позволю вертеть собою.
— Я ждал, когда ты задашь этот вопрос, Нури. Я мог бы приказать тебе исполнить то, о чем говорит Набонид, но твои слова обидели меня. Повторяю, ты полагаешь себя взрослым, а рассуждаешь как малое дитя. Рано тебе в царские головы. Ты считаешь, что мы вертим тобой по своему усмотрению, по собственной воле? А ты задумайся над тем, может, нами тоже кто-то вертит? Может, мы тоже исполняем чью-то волю?
— Ты имеешь в виду богов?
Набузардан подумал, потом кивнул.
— И богов тоже, — затем поправился. — Богов в первую очередь. Наших, отеческих богов, чьими усилиями после погрома, учиненного Синаххерибом, был воссоздан Вавилон, кто помог нам, мелким людишкам, озарить его величием. Ты полагаешь, подняв руку на Нериглиссара, мы укрепим величие города? — Но вы же подняли руку на Амеля?
— Амель не имел никакого отношения к величию и процветанию Вавилона. Он всегда был чужд этому городу. Он — порождение тьмы, и долг сильных и богатых в том и состоит, чтобы избавить народ от демона. Если мы допустим, чтобы исчадья нижнего мира начали вползать на трон, цена нам — пыль на дороге.
— Интересно! — воскликнул Нур-Син. — А Нериглиссар не враг?
На этот раз ему ответил Набонид.
— Конечно, нет. Он плоть от плоти Вавилона. Он его семя, и мы еще поборемся за царя, который сражался за город и страну. Но мы не можем допустить, чтобы троном овладел новый лабасу. Мы с твоим отцом рассчитывали, что Лабаши одумается, повзрослеет. Но он, по молодости ли, по глупости, закусил удила. Его нововведения, которые он собирается провести в жизнь, сродни нашествию врага. Он не понимает, что проще простого перессорить племена, населяющие Вавилон, а вот помирить их куда как трудно. Он рискует тем, что составило славу Вавилона, что хранит и возвеличивает его. Разве каждый, кто обрел здесь хижину, сумел заработать кусок хлеба, кому досталось от щедрот храмов, не считает себя вавилонянином? Разве арендатор, к какому бы племени он не принадлежал, не сознает себя защитником страны и города. Стоит только одних возвеличить, а других низвергнуть, они сразу вспомнят, кто откуда родом, и брат поднимет меч на брата, а кто-то отойдет в сторону и будет издали наблюдать за схваткой. Четвертый же будет радостно потирать руки. Легче всего взбаламутить воду. Это раз плюнуть, особенно тому, кто правит городом. Нериглиссар колеблется, потому что он видит перспективу противостояния, которое собирается устроить в городе Лабаши. Нериглиссар все прекрасно понимает, но он только человек. Он пока еще не родня богам. Его пугают тем, что я отниму у него корону. Нериглиссар — выходец из шушану и не понимает, что отнять корону нельзя. Ею осеняют боги! Его сын не понимает, что корона не может достаться ему по наследству просто так, потому что ему так хочется! Он играет с огнем. Он торопится, молокосос. Хочет побыстрее, а что в итоге, его пока не очень-то беспокоит. Он и те, кто шныряет вокруг царя, сумеют убедить его, что, подослав к тебе наемных убийц, я пошел в атаку…
— Ты обвинил меня в том, что мне безразлично твое будущее, — прервал министра Набузардан. — А мы как раз думаем, как сохранить тебе жизнь. И твоей слишком грамотной смокве.