Аллейн сообщает мне, что пропускает свою ежегодную дизайнерскую поездку в Париж, и спрашивает, могу ли я провести исследование для нее? Конечно, могу. Хожу по магазинам, исследую все линейки купальников в городе и тщательно выбираю перспективные модели, которые могут успешно продаваться на американском рынке. Примеряю их все, закалываю булавками и сопровождаю комментарием, какие изменения нужно внести.
Я отправляю образцы тканей с отделкой, которых нет у нас в Америке, например металлические стразы и тиснение фольгой. Упаковываю вместе купальники, журналы, эскизы и свой дизайнерский отчет и отправляю все Аллейн в Калифорнию. Ободряет, что у меня есть такая задача и мои дизайнерские навыки и творчество снова востребованы. Я почти забыла, что они у меня есть.
Август в Париже – мертвый сезон, потому что все отправляются в отпуск. Спонтанно решаю навестить семью и друзей в Калифорнии. Покупаю билет на самолет и уезжаю, не подумав о возможных последствиях. Я не догадываюсь, что это станет началом движения по нисходящей спирали. Время, проведенное в Париже, изменило меня, но в полной мере осознаю это, вернувшись в Дауни.
Папа встречает меня на терминале авиакомпании Air France в аэропорту Лос-Анджелеса на своем Mustang Boss 302 и демонстрирует его на шоссе 405.
– Вау, папа, похоже, мы едем со скоростью сто двадцать!
– Нет, Джилли, мы едем только на ста, – смеется он.
В ту же ночь на вечеринке у Джека узнаю, что одна из моих подруг спит с ним. Мне это все равно, но не думаю, что подругам стоит спать с бывшими парнями своих подруг.
На неделе захожу в агентство Wilhelmina.
– Джилл! Что ты здесь делаешь? Мы думали, что ты уже не вернешься.
– А я не вернулась, просто зашла поздороваться.
– Ну, посмотрим, как изменил тебя Париж! – говорит Стив, мой агент.
После короткого визита прошу руководителя агентства поговорить наедине в ее офисе. Набрав побольше воздуха, говорю:
– Вы знаете о том, что происходит в Париже, да? Все нюансы?
– О чем ты говоришь? – спрашивает она.
– Серьезно. Вы не догадываетесь? Они заставляют нас ходить на вечеринки, и если мы отказываемся, нас лишают собеседований. О, и они берут семьдесят процентов нашего заработка. Говорят, что это налоги, но я этому не верю.
Она качает головой.
– Paris Planning – ведущее агентство в Париже. Никогда не слышала об этом.
Я определенно теряю время и чувствую себя глупо из-за того, что затеяла этот разговор. Ухожу из агентства и отправляюсь за винтажными покупками на Мелроуз-авеню, а затем в музыкальный магазин Tower Records на Сансет-Стрип.
Куда бы ни пошла, везде чувствую себя аутсайдером. Здешняя жизнь проходила без меня. Кроме того, у меня расстройство биоритмов из-за со смены часовых поясов и первый менструальный период за шесть месяцев. Плохо сплю. Моя грудь, желудок и спина болят. Лежу в постели и чувствую себя омерзительно. Зачем я приехала?
В доме моих родителей ощущаю клаустрофобию. Скучаю по улицам Парижа, кафе и парню в блинном киоске напротив агентства. Хочется поговорить по-французски. Французская речь звучит как песня, красивая и романтичная, легкая, воздушная. Она заставляет меня чувствовать себя умудренной, искушенной. Теперь английский кажется неуклюжим, слишком тупым, серьезным и отрывистым. Мне не нравится это. Скучаю по моей потрепанной маленькой комнате с выцветшими бирюзовыми простынями. Тоскую по Парижу. Я побросала в свой чемодан концертные футболки, подержанную мужскую рубашку для смокинга и галстук-бабочку, которые купила на Мелроуз-авеню, и мои новые ковбойские сапоги с красно-черными ящерицами – и стала считать часы до отъезда.
Я возвращаюсь в Париж в пятницу вечером, когда банки уже закрыты. У меня есть пятнадцать франков – меньше четырех долларов – и этого должно хватить на выходные. На моем ломберном столике ни крошки еды, нет даже арахисового масла. Ложусь спать голодной.
В субботу утром покупаю большой пакет порошкового супа «Кнорр», надеясь растянуть его на два дня. От голода у меня бурлит в животе, и, когда больше не могу этого выносить, завариваю крошечную чашку водянистого супа. Я бы никогда не обременила Мадам просьбой о еде.
Из-за моих разладившихся биологических часов весь день сплю и тревожно барахтаюсь в постели ночью. Я разбита, растеряна и печальна. Плачу, но не могу понять причину этих слез. Единственной опорой моего душевного равновесия остается музыка, которая звучит в наушниках моего плеера.
Зачем только я вздумала поехать в Калифорнию? Напрасная трата энергии; самое странное путешествие, какое можно вообразить. У меня такое ощущение, будто меня отправили в космос в ракете, потом ее вернули назад, и я шлепнулась на землю. Я словно потеряна. Где мой дом? В Париже? Что, черт возьми, я делаю со своей жизнью?
В понедельник утром попадаю в банк и теперь могу позволить себе позавтракать. У меня просмотр для двухнедельной работы в Париже, связанной с нижним бельем. Мои груди набухли после менструации в Калифорнии, так что бюстгальтеры и все остальное сидит прекрасно. На следующей неделе, когда начались съемки, моя грудь уже сдулась и бюстгальтеры оказались немного свободны. Клиент закатывает страшную истерику и кричит на меня в присутствии всей команды. Чувствую комплекс неполноценности. Тяжелый стыд и унижение охватывают меня из-за моей маленькой груди.
Каждый раз, когда иду переодеться в гардеробную, часто дышу, чтобы не расплакаться. Перед камерой задерживаю дыхание, стараясь заполнить объем бюстгальтера, и беспокоюсь, что камера уловит мою грусть. Я в психологической яме.
После марафона девятидневной съемки это истязание закончилось. Моя спина окаменела и болит от позирования в нижнем белье. Небо в тучах, серое и довольно темное, когда покидаю студию. Наконец-то могу отпустить своего внутреннего стража.
Когда пересекаю вымощенный булыжником мост по пути к остановке автобуса, меня будто что-то ударило, и я ощущаю растерянность. Слышу комментарии клиента по поводу моей груди, снова и снова звучащие в моей голове. Ненавижу себя и чувствую виноватой. У меня перед глазами мгновенно возникает папина стена с порно и слышу его голос: «У нее груди идеальной формы и размера, Джулли». Но мои не такие, и все огорчаются по этому поводу. Почему размер груди так чертовски важен? Но все обстоит именно так. Эта работа позволяет мне оплачивать жилье.
Сижу в хвосте автобуса, отстраненная, скрывая слезы и находясь в кататоническом ступоре. Всю дорогу до Мадженты не отрываясь смотрела в окно. Выхожу из автобуса и медленно иду по своей улице, здороваюсь с проститутками, которых вижу здесь каждый день. Они всегда навевают на меня грусть. Смотрю, как они торгуются и садятся в машину. Они вернутся на свой пост, в свой дверной проем, достаточно скоро, и будут там стоять, куря, в ожидании следующей работы. Но разве работа модели чем-нибудь отличается? Мы сдаем наши тела в аренду с почасовой оплатой. Интересно, какова их почасовая ставка по сравнению с моей?
Преодолеваю пять лестничных пролетов, стаскиваю с себя одежду и залезаю в кровать. Дотягиваюсь до Библии, которую мне дали родители моей подруги. Я так и не смогла преодолеть библейские родословия, поэтому использую ее как дневник и пишу на пустых страницах в конце книги. Хватаю ручку и пишу Богу, которого не знаю. Пишу, готова выполнять любую работу. Это не обязательно должна быть работа модели. Могу работать на лесопильном заводе, если это то, что мне суждено делать. Мне все равно. Я устала от борьбы. Мне нужен новый фокус, который мне подходит. Не могу жить как в тумане. Слышу голос, который говорит: «Люби парижан». Я впускаю этот совет в мое сердце.
На протяжении нескольких дней нахожусь во власти этого послания и стараюсь излучать немного любви, когда еду по городу по своим делам, – простые вещи, например помощь пожилым людям. Пытаюсь расположить к себе некоторых не особо отзывчивых пожилых парижан. В конце концов, они пережили Вторую мировую войну, нацистскую оккупацию и десятилетие послевоенной нищеты. Они не такие дружелюбные, как Мадам или молодые официанты в моем любимом кафе. Тяжелая жизнь сделала их холодными и ожесточенными.
Когда вхожу в красивый бутик и пожилая продавщица иронизирует надо мной, я тепло улыбаюсь ей. И совершенно потрясена, когда она улыбается в ответ. Чувствую, как любовь наполняет меня. Проделываю это в автобусе, на улице и в общении с бездомными.
Однажды в метро слышу свой внутренний голос: «Сойди у “Мадлен”». Думаю, почему бы и нет? Итак, выхожу на станции «Мадлен», и внизу лестницы крохотная, горбатая старушка присела рядом с огромной коробкой, а толпы людей проносятся мимо. Никто не остановится, чтобы спросить, не нужна ли ей помощь. Приближаюсь и робко спрашиваю, могу ли чем-то помочь. Она кивает, все еще сгорбившись, и говорит: «Oui, Oui, s'il vous plaît» («Да, да, пожалуйста»).
Помогаю перенести тяжелую коробку вверх по лестнице и ставлю ее. Спускаюсь, чтобы помочь ей выйти из метро, а затем доставляю ее и коробку к стоянке такси и сажаю ее в машину. Она с благодарностью держит меня за руки. Мое сердце переполнено. В этом черт знает насколько больше удовольствия, чем увидеть себя в журнале. И мгла, наступившая во время моей поездки в Калифорнию, наконец начинает рассеиваться.
Однажды рано утром выхожу на прогулку. Темно, и город еще не проснулся. Прохожу весь маршрут до финансового квартала и, завернув за угол, вижу у газетного киоска только что доставленный, упакованный в целлофан поддон с журналами. Интересно, есть ли здесь мое фото на обложке Olympe. Убедившись, что никто не смотрит, проделываю отверстие в верхней части упаковки и вкапываюсь в глубь стопы. На полпути нахожу журнал Olympe с моим портретом на обложке и вытаскиваю его. Это хорошая, броская обложка, именно то, что мне нужно. Она наконец-то откроет мне двери в лучшие журналы.
Стою, испытывая уверенность, что успех, к которому стремилась, на самом деле достижим. Спустя несколько секунд внезапно смущаюсь. Не знаю, хочу ли я этого теперь. Мое сознание разрывается между разными возможностями, однако агентства Paris Planning и Wilhelmina полностью управляют моей жизнью, лишая меня контроля. Буду работать как заведенная, по всему миру, одна съемка сменяется другой, без всякой личной жизни. Нет времени спокойно все обдумать. Я во власти гонки – из аэропорта в аэропорт.