есь самому край встать на ноги. Прикинуть на круг, всем нужны деньги. Я не в счет. Ни у кого. О, времена, о, нравы? Они проявились в полный рост.
Я смог пройти бесконечный черный подземный переход с Большой Садовой на Ворошиловский, выдвинулся к вымершей остановке транспорта в надежде на маршрутку в сторону Северного. В этот момент подрулил патрульный бобик. Наружу подался милиционер в бушлате, в фуражке:
— Куда направляешься, старый?
— К себе.
— Вот как… Откуда?
— От своей.
— В руках что?
— Сверток.
— Понятно, не мешок. Что в свертке?
— Инструмент… Ложки, вилки.
— Инструмент или ложки? Сейчас проверим.
— Ложки тоже едальный инструмент.
В кабине помолчали. Короткая машина с высоким поджатым задом скакнула по проспекту. Я двинулся навстречу жигуленку с разбросанными колесами, просевшим кузовом. Скорость у похожего на расползшуюся на льду телку жигуля была приличной, на поворотах обледеневшего шоссе с мешаниной из снега не занесло ни разу. До» Горизонта» домчались минут за восемь. Подсвечивая раскосыми же фарами, жигуль скрылся во тьме.
Несколько дней на рынок я не выходил. Сверток спрятал у соседки. Та поначалу уставилась, но сыграла байка, что хочу отлучиться, а замки на дверях ненадежные. Сама свидетель, как вышибали алкаши с ворами. Не спросив, что там, соседка унесла сверток в глубь комнат. По прошествии недели позвонил влиятельному лицу при крупных звездочках.
— Пальцем не тронут, — оборвал он сетования. — Занимай место, продолжай трудиться. Перестань болтать о круговой поруке. Она везде, но у нас почище.
— Я до сих пор без документов.
— Собери справки. Сдашь — позвонишь. И к нам с заявлением, если не догадался на другой день.
— Муторно втягиваться в болото.
— Все зависит от тебя. Cоветую не прощать. На безотказной бабе кто не катался.
— Я поразмышляю.
— И не бойся угроз, за бомжей находим. Жду звонка.
Я выдрался на белый свет. За солидный промежуток в квартиру никто не постучался, телефон молчал. Ребята встретили как обычно. Думали, я поехал встречать Новый год среди родных, служивших в ракетном городке под Москвой.
— Правильно сделал, что свалил, — вертя головой едва не вкруговую, объяснял Папен. — Баснописец пасся здесь все время. Начальник уголовки и Юрков из областного управления упирались за тебя. Пятьсот баксов, это больше, чем беспредел. Потому борзой мечтал закрыть. Пиши заяву, иначе пойдет шерстить всех подряд. Валютчики только спасибо скажут.
— Писать не буду, — пожал я плечами. — Бесполезное дело, свидетелей нет. А пастуху с хозяином покажусь.
В кабинете кроме начальника уголовки рынка никого не было. Я поздоровался.
— Присаживайся, — указал на стул в фуражке на голове начальник. Улыбнулся. — Баснописец требует, чтобы закрыли. Как на это смотришь?
— На ваше настроение, — усмехнулся я. — Если мало отстегнул, тогда какой разговор. Среди менял пересуд, что обули как мальчика. Я вернул то, что купил.
— Точно не знал про ворованное золото?
— Даю слово. Брал не у пацанов.
— Верю.
— Не раз делали ревизию, — посмотрел я в глаза начальнику.
— Здесь проверяют всех, — ушел тот от ответа. — Становись, никто донимать не будет.
— Баксы вернут? — не утерпел я с подковыркой. — На мелочевке много не наваришь.
— Свидетели есть, что отстегивал тем оперативникам? — прищурился начальник. — Вот именно. Забудь.
Выйдя из ментовки, я посмотрел на купленные за сто пятьдесят рублей японские часы, позолоченные, со стеклом из горного хрусталя. Корпус поцарапан, тикали по японски — то останавливались, то выбрасывали неправильное число. Ремонт обошелся бы еще в сто пятьдесят рублей. Продали два парня с Украины, пояснив, что выиграли в карты. Может, повезет еще с чем. Бежать с рынка означало бы признать поражение. Сверив время с бесконечностью на колокольне, заспешил к воротам. Хватало лишь смотаться за деньгами и вернуться обратно.
До Нового года осталось с десяток дней, приближение его ощущалось не очень. Я крутился в поте лица, наматывая километры пробежками от нашего угла с внешней стороны рынка до центрального прохода вдоль торговой площади. Валютчики сочувственно похлопывали по плечам. Баснописец с Тюлькиным пытались провести подобный эксперимент в центре. Нарвались на сплоченное сопротивление. Если с ворованным залетали откровенно, менялы соглашались на следственный изолятор, шли в отмазку. Лишь бы не отстегивать мзду присосавшимся к базару хамам, не мечтающим побывать в шкуре менялы. Не у каждого очко было железным, но больше, чем на сотню баксов, никого не раскрутили. Меня менты из районной уголовки обходили стороной. Чувствовалось, дал указание солидный благодетель. Доллары возвращать никто не думал.
Я обменял двести баксов нового образца старому клиенту. Быстро темнело. Стрелки на колокольных часах замерли до обеда. Чубайс собирал долги, отрубая свет то в одном, то в другом районе города ежедневно. Сегодня очередь Пролетарского. А Бог работающий от электричества механизм крутить не желал. Приподнял край перчатки. Закругляться рановато, иначе не выработаешь уплаченного вперед. Заметил высокого, спортивного вида, парня. Он выскочил из-за табачного ларька напротив, быстро отмеряя расстояние. Это был убийца, фоторобот которого висел на стенде за спиной. Оглянулся вокруг. Ни патруля, ни казачьих контролеров. Народу тоже немного.
— Идет работа? — спросил парень. — Ничего интересного не взял?
— По ночам значительное не носят, — ответил я. — Только обменял двести баксов. Перед этим влетел на пятьсот.
— Вечно проблемы, — озирая площадь, пожевал губами парень. — Кинули?
— Менты наказали. За ворованное.
— Берешь?
— Подставили.
— За подлянку надо отвечать.
— Пацаны, лет по четырнадцать.
— Все равно.
Убийца постукал перчаткой о перчатку. Кожа была новой и скрипучей. Шкура под выбритым, будто срезанным, подбородком отливала синевой. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки. В морозном воздухе распространился запах одеколона. Лицо у парня было удлиненным, глаза меняющиеся. От холодного, почти бессмысленного, взгляда до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура под метр восемьдесят, длинные ноги в джинсах, теплых ботинках. Таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, в диверсионную группу..
— Значит, стоящего не приобрел? — спросил снова парень.
— Для тебя нет.
— Для меня?..
— Знаю, зачем ты набегаешь.
Он поскрипел ботинками, кашлянул в кулак. Я успел высвободить ручку шила из-под клапана кармана.
— От тебя мне ничего не надо, — усмехнулся он. — Думал, расскажешь о друзьях интересное. А ты весь в проблемах. Работай, писатель.
— Твое дело, — пожал я плечами.
Парень отодвинулся к остановке трамвая, зашел за киоск по продаже видео, аудио кассет. Провалился сквозь землю. Я сунул орудие обороны на место, покрутил головой. Со стороны толкучки на Московской показался патруль. Морозец придавливал. От хлебного ларька Сурена послышался скрип снега. Ко мне направлялся старик в потертом пальто, черной шапке на кустистых бровях. Который год носил он по одному, по два золотые червонцы из неиссякающего источника. Почувствовался запах перегара, смешанный с не менее жгучим чесночным.
— Берешь? — без предисловий спросил Корейко.
— Сто лет не подъезжал.
— Чего заскакивать, когда не смыслишь. Припозднился, иначе зашел бы к Папену со Сникерсом. Водку продают паленую. Изжога замучила.
— Обратил бы внимание на акцизную марку.
— По залу налоговый инспектор с журналом шастал.
Старик вытащил завернутую в бумажку монету. Выбил сопли под ноги Андреевне. Трезвая Света перекинула кульки на другой локоть. Я поднес червонец к окну магазина. Вес показался не соответствующим норме. Чувствуя неловкость, прижался к стеклу. Через очки плюс два с половиной цвет померещился не родной.
— Пойдем в торговый зал, — позвал я деда. — Замерз.
— Что ты как не настоящий, — забурчал тот. — Тут подожду.
За прилавками работали Риточка с Леной, сменившие батайчанок мать с дочерью. Риточку можно было хоть сейчас использовать в качестве манекена. Она расставляла пирожные в витрине. Окинув черными глазами, сдула со лба белую челку.
— На минуту, — поднял я руку.
Я старался заскакивать в помещение в крайних случаях. Заведующая гоняла как последнего алкаша, прикрываясь тем, что загораживаю ассортимент. Ритулька пожала плечами, мол, ее это никаким образом. Лена промолчала. Вытащил увеличительное стекло, навел на голову Николая Второго. Перевернул на другую сторону, где раскинул усеянные гербами других государств — колоний Российской империи — крылья двуглавый хищный орел. Монета имела вид только выскочившей из-под печатного станка. Она представляла подделку пятьсот восемьдесят третьей пробы, вес которой был меньше настоящей девятисотой. Цвет отливал желтизной. Когда попадал николаевский червонец, то ощущался не разворованный золотой запас империи. А такой, что лежала на руке, кавказцы наводнили нумизматические рынки, как обеспечили лохов фальшивыми долларами. Я вышел за стеклянные двери магазина. Сунув монету согнувшемуся от холода старику, погнал его последними словами.
Новый год надвигался волком из брянских лесов. Со смачным сопением он пожирал подкопленный народом бюджет, нес повышения тарифов на все. Люди натянули на головы черные колготки усталости. По телевизору гнали такую муру, впору было поверить в байку о том, что с третьим тысячелетием наступит конец света. Пугачева, Киркоров, Орбакайте, Кобзон, Королева, Николаев. С десяток набивших оскомину имен, кроме Аллы, не обладающих ни голосом, ни талантом. Алла тоже выезжала разве на артистизме. Пахмутова стиралась из памяти, не говоря об Антонове, певце Серове. Инородными казались Алсу с Валерией рядом с напористой Бабкиной, с ранними Николаем Басковым с раздолбанной «Шарманкой» и Максимом Галкиным, кующим капиталы по всем программам вместе с человеком с улицы Шифриным. Опошлили, перемешали, свалили в кучу. Где хорошая песня, где романс, где арии. Хворостовский с Казарновской по заграницам, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Бориса Штоколова с Евгением Нестеренко, Марией Биешу не слышно. Конечно, старые. Но ленинградская «ДДТ» в опале, как и Владимир Кузьмин. Как многие, не чета нынешним. Пустили бы на экраны зарубежную эстраду. Живущая за бугром Екатерина Шаврина однажды выдала, западный певец свободно берет четыре октавы. «Наш» и на двух спотыкается как стреноженная корова. С трудом поймаешь по загнанным каналам Лучано Паваротти, Хосе Каррероса, Пласидо Доминго, Монсерат Кабалье, Фреди Меркьюри. Отца и сына Иглесиасов, концерты с участием намозолившей уши богатым странам Мадонны, новой певицы Бритни Спирс, подпирающей ее в круглую попу совсем юной дивы. Даже в советские времена можно было узреть шведские «АББА», «Европа», немецкую «Модерн Токинг», самого Майкла Джексона, сексуальную Си-Си Кейч. Скучно стало, несмотря на «открытость» телеэкранного общества. Пойти некуда и не на что. Цены бешеные, услуги ничтожны. Опять получалось как всегда.