— На хрен мне книга. В туалет сходить?
— Зачем выпрашивал? Верни.
— Забери, добавь деньгами.
— Мы договорились за сто рублей? Они у тебя.
— Ты ж писатель, деньги лопатами гребешь. Если бы пронюхал — за тысячу не согласился бы.
— Я работал по черному, чтобы издаться за свой счет.
— Пошел на хер, за свой счет… У вас бабок куры не клюют.
— С тебя гаишник, от которого спас я, не сотню содрал бы, а пятьсот. Забыл, что договор дороже денег? — подхватив кусок трубы, я попер на мордастого. — Вытаскивай мою книгу, иначе и харю, и стекла расшибу.
Водитель выкинул том, нажал на стартер. На сидении я заметил целую пачку. Рванул дверцу отъезжающей «Газели», сдернул плотный квадрат.
— Ты можешь не уехать. Козел…
Амбал терзал баранку, едва не выкручивая из колонки. Еще бы немного, встречная машина перегородила путь. Тогда бы поговорили. Он это понимал, вонзаясь в просвет. Из дома вышел сосед помочь перенести пачки, на которые косились лет по четырнадцать — пятнадцать подростки из соседних хрущоб. Подоспела Татьяна. Втроем мы быстро затащили тираж, подбрасывая упаковки до подъезда, до порога квартиры. Татьяна складывала.
— Что собираешься с ними делать? — когда работа была закончена, покосилась любовница на стопку в углу.
— Продавать, — ответил я. — Часть разнесу по валютчикам. Давно намекают, что произведений моих не видели. Часть постараюсь сбагрить сам. Поставлю возле себя ящик и буду предлагать.
— С автографом, — усмехнувшись, поправила волосы любовница. — Думаешь, валютчикам нужны твои сочинения?
— Спрашивали. Кто хочет посмотреть, о чем пишу, найдутся.
— Найдутся, — неопределенно сказала Татьяна. — Побежала. Когда думаешь поехать за стиральной машиной? Я остановила выбор на «Боше».
— Почти двенадцать тысяч рублей.
— Накопила, заняла… Старую пора выкидывать. Так когда?
— Как скажешь. На книгу не добавила. Полгода назад бы выпустил, и деньги бы вернул.
— Побыстрее раскручивайся. Твои слова, если куплю стиральную, повезешь на море за свой счет.
— Я не отнекиваюсь.
— Докажи, что мужчина.
На следующий день я загрузил в две сумки восемь пачек, потащил на базар. С трудом доволокся до участка перед воротами в рынок, на котором вертелись валютчики с нашего угла.
— О, писатель, — встретили они дружными возгласами. — Переквалифицировался? На чем бабки делаешь?
— Книгу издал, — через силу прохрипел я. — Принес продавать. Вам первым.
— На хрен она нужна, — как обухом по голове отрезвил Хроник. Маленький лысый Лесовик отошел в сторону. — Неси на центральный проход. Там валютчиков много.
— Нужна, нужна, — похлопал по плечу Сникерс. — Распаковывай, посмотрим, что нацарапал.
— Только к магазину сдвинься. Клиенты мимо проскакивают, — поморщился бывший мент Хроник. — Иди к Папену или Склифу, они начитанные.
Я прочухался за жестяную бочку, сорвал бумагу на одной из пачек. Обида собралась в горле комком. За то, что мудохался, сочиняя произведения для народа, обливаюсь потом в надежде пристроить труд именно народу, запросто можно получить от народа пинка под зад. Блин, самая читающая страна в мире, гоняющаяся за писателями в надежде заполучить автограф. Не успел измениться строй — не люди, не общество, недоразвитый социализм поменяли на зачаточную демократию — и полезла из всех щелей дремучая безграмотность. Она словно ждала часа, чтобы сбросить навязываемую образованность, интеллигентность как ненужную тяжесть, мешающую набивать желудок ливерной колбасой.
На своем углу я продал лишь три книги. Бывший сотрудник уголовного розыска Склиф пытался распознать мою сущность. Сникерс отнесся с интересом. Жан Луи Папен с Тамарой приобрели из жалости. Такая картина ждала и на центральном проходе. В понимании обывателя писатель, надумавший промышлять своими произведениями сам, по рангу опускался ниже бомжа, выпрашивающего мелочь на бутылку бормотухи.
Но я не сдался. Каждый день приезжал на работу с набитой сумкой. По рынку поползли слухи, что если бы продолжался сталинский режим, за написанное в книге меня поставили бы к стенке. Это добавило веса. До отъезда с Татьяной на берег Черного моря, продал около ста пятидесяти томов. Книгу назвал «Добровольная шизофрения». До кого дошло, отмечали, определение вошедшим в книгу произведениям дал точное. Испокон веков Россия была населена добровольными шизофрениками.
Через полтора месяца поезд Москва — Адлер уносил меня с Татьяной в лазурно — солнечное Лазаревское. Отношения испортились бесповоротно. Я мечтал, чтобы она не поехала. В последнее время, когда прогуливались по центру, начала вздрагивать от едва не всякого сигнала автомобиля. Подумалось, что снова встречается с бывшим любовником, имеет с ним дела, от которых получает определенный процент. Пару раз обозвала его именем. Этого было достаточно. Для них деньги не пахли, я же был всего лишь писатель. Татьяна клялась, что ничего быть не может. Обманул, бросил, поменял на молодую. Я очень хотел отдохнуть один. Но она пришла вовремя.
Мы поселились у прежних знакомых, радушно принявших, не спросив паспортов.
— Как доехали? Что нового в Ростове? Написали еще книгу? — засыпала сноха хозяйки вопросами. — Мы хвалимся отдыхающим, что каждый год к нам приезжает писатель.
— Спасибо, Леночка, — под настороженным взглядом Татьяны поцеловал я светлоглазую женщину. — Я литератор, каких много.
— Да бросьте вы! Вашу книжку про приемный пункт стеклопосуды курортники зачитали до дыр, — Лена наклонилась к уху. — Не женились?
Я отрицательно помотал головой.
— Зачем тогда везти, деньги тратить? — зашипела она. — Своих девать некуда. Помнится, как перчатки меняли. Недели две после отъезда продолжали приходить, про вас спрашивать.
— Преувеличиваешь, — неловко ухмыльнулся было я. — Сюда много не водил.
— Тех, кого тащил, все наши были, — толкнула крутым боком Лена. — Цветы даже притаскивали. Располагайтесь. Комната у вас самая лучшая.
Через час мы купались в море. Это правда, что все приедается. Но чистый воздух, прозрачная вода, много солнца — вряд ли. Возвращались еле живые. Когда шли вдоль обсаженной пальмами с кустарниками дороги, подружка вновь вздрогнула от автомобильного сигнала. Я постарался не показывать вида. Странное беспокойство любовницы повторилось на второй, и на третий день.
— Где находится дача бывшего твоего мужчины? — Не удержался я от вопроса. — Так напряженно себя ведешь.
— Нервы, наверное. Особняк он построил не в Лазаревском, — пожала плечами Татьяна. — Но здесь мы бывали периодически. За продуктами, он по своим делам.
— Может заглянуть и сейчас? Надумает побибикать, если заметит?
— У него не заржавеет. Он связан с лазаревской конторой по проводке и ремонту газового оборудования.
— А если рядом будет сидеть новая любовь?
— Все равно напомнит. Под любимого лепил. Первые полгода едва не умерла от разлуки. Мать с подругой откачали. Теперь легче.
— Мать продала тебя за кусок хлеба, за то, что набивал продуктами ваш холодильник. Она была в курсе, что он женатый…
— Не трогай моих родственников.
— Представь, катит один, и вдруг мы. Позовет с собой. Согласишься?
— Не думала… Ты же не испарился.
Я шел молча, не в силах сообразить, что делать дальше. Все изгадили. По Ростову не прогуляешься, чтобы не вздрогнула от сигнала пусть не «мерса» господина, но похожего звука. Я давно понял, если возьму в жены подругу неприметную, жизнь заладится. Но мне простушки были не надобны… «Плодитесь и размножайтесь.» — тоже.
— Зачем поехала в Лазаревское? В единственную вотчину, в которую я стремился с нетерпением. Почему решила отобрать и этот кусок придуманного мною счастья?
— Я предупреждала, что все равно, где провести отпуск. Ты позвал сюда сам…
Десять суток падали в ведро жизни капля за каплей. Мы продолжали ходить на море, лазали по горам, делали променад по парку с чертовым колесом, с верхней точки которого как на ладони весь поселок Лазарева, вечером — огни далекого Туапсе. Каждый день поднимались на пляски в санатории «Тихий Дон» на вершине пологой горы. Наверное, смотрелись нормально, потому что взглядов было предостаточно. Мы старались в полную силу, не жалея ни тел, ни проведенного времени. Окружающие считали купающейся в любви парой. Когда наступал момент покидать танцплощадку и спускаться по узкому серпантину вниз, мы забегали на огороженное перильцами смотровое плато на крыше корпуса. По побережью до горизонта в одну и другую стороны тянулась цепочка ярких огней. Сливаясь с бархатом неба, фосфоресцировало черное море с редкими, залитыми огнями, вигвамами. Звезды казались подвешенными на хрустальных нитях — так близко висели. Часто одна звезда торопилась с правого края неба на левый. Спутник или космический корабль. В льдисто — синем мерцании полет завораживал, не отпускал взгляда до тех пор, пока не терялся в облаке из созвездий. И мы уходили. Татьяна готовила из купленных продуктов, не мало экономя скудные средства. Однажды расщедрилась и сама, угостив пирожным. А я считал дни. Отдых был отравлен ожиданием гудка от проезжающей по автостраде машины, окликом на местном рынке или улице приморского поселка. Он был рядом. И она помнила его. «Чего ты ломаешь голову? Бесподобная баба прилепилась к тебе. Трахай и все..».
После приезда в Ростов, еще на вокзале решил поставить точку. Но Татьяна потащила к себе. Cнова я смалодушничал, не сумел уйти от призывно — настойчивых черных омутов. И встретился с пронзительным взглядом зелено — голубых глаз тещи, в семьдесят лет могущей привлечь внимание необычной красотой. Одновременно отталкивающей неприязнью. Холодностью Я понимал, если не ушел прямо с вокзала, рискую не оторваться вообще.
На базаре перемен не ощущалось. Кого ограбили, кто оказался в больнице с проломами-переломами. Под каток отморозков попадали не главные лица, а играющие второстепенные роли, у которых и деньги водились, да связи не те. Подогревалась мысль, что пришедшие на смену ваучеристам валютчики кардинально отличаются от прежней гвардии, уважавших слово, закон внутри сообщества. В основном, бывшие менты не имели за душой ничего, кроме остервенелого желания нажиться. Решение было бы похвальным, если бы не одно «но». А светилась ли у них она — душа? Поэтому, когда случалось ограбление или убийство, я слышал повторяемое самими ментами — искать нужно среди своих. Были милиционеры, которым надоели «свои», не брезговавшие грабить по принципу — бей своих же, чтобы чужие боялись. Ко мне пока относились нормально. Хотя кожей чувствовал, лучше было бы, если бы меня здесь не было. После выхо