— Сумел, — неопределенно бросил Дэйл. — Я помчался. Договорился с клиентом, опаздывать не стоит.
Подошел Папен.
— Их было двое? — спросил я. Постарался обрисовать беспредельщиков как можно красочнее.
— Примерно. Точно вспомнить не в состоянии, — заморгал подбитыми глазами Папен. — На тебя с пистолетами? Козлы, вконец оборзели.
— А на тебя?
— Врать не буду. С перепугу недолго померещиться.
— Зачем шило отдал?
— Странный ты, — заволновался глава семейного подряда. — Тебя убивают, а ты за шило хватаешься. Кто будет спрашивать?
— Никто. Но надо мочить до конца.
— Я служил в Германии, — откачиваясь к валютчикам, пробурчал Папен.
Всю неделю я следил за обстановкой вокруг участка деятельности. По совету ментов из городской управы сгонял в райотдел, заявил о нападении. Пришел майор с товарищем, расспросили, записали. И снова, в который раз, от оперативника при большой звездочке, прозвучали знакомые слова:
— О чем поведал, мы возьмем на контроль. В курсе, чем занимаешься по вечерам. Но я открою истину, искать грабителей нужно среди своих.
Неоднократно услышанная фраза сбивала с толку, заставляя не верить людям. Я продолжал ездить на базар с прежним упорством, потому что из уст влиятельных людей получил подтверждение, что от рынка ко мне претензий нет. Отморозков презирал как решивших разбогатеть даунов. Не докажешь, что ломом никто состояния не сколотил, горя и страданий принес достаточно. Теперь, прежде чем войти в подъезд, я сжимался в пружину, готовый пасть порвать. Взял за правило при выходе из дома рассмотреть этаж в глазок, потом поворачивать ключ.
Не прошло десяти дней, как отморозки объявились. Заглянув в оккуляр, я было взялся за ручку двери, когда услышал смачный плевок на бетонную площадку сверху. Дом панельный, если кто из привыкших делать своими руками даже газовые плиты заколотит молотком, подъезд стонет от уханья, словно его забросали эргэдэшками. Дом сложили во времена, когда Хрущев из бараков переселил народ в «хрущобы», за что советские люди поклонились в ноги. С тех пор мало что менялось. Сейчас обстоятельство сыграло на руку. Я обратился весь внимание. Через пару минут донеслось несколько негромких реплик. Сомнения исчезли. Я взвыл от бессилия. Накрыть бы мерзавцев, да кроме молотка со столовым ножом в доме ничего нет. У них пушки. Можно не сомневаться, что теперь наркоша с предохранителя снять не забудет. Майор оставил номер телефона отдела быстрого реагирования. Метнулся к аппарату, объяснил ситуацию. На том конце провода обещали подскочить. На площадке почудилась возня. Две тени отпечатались на противоположной стене. Первым выглянул крепыш. Подумал, не торопясь начал спускаться. За ним показался отморозок, в которого пытался воткнуть шило. Проходя мимо моей квартиры, он демонстративно принялся запихивать пушку за пояс. Кто удержал навернуть ногой по железной двери так, чтобы краем саданула в лоб негодяю, непонятно. Я стоял на месте, скрипел зубами и почем зря крыл доблестную милицию, подскакивающую в тот момент, когда спектакли заканчивались. А может, так и надо? Если приехать к началу, то убийства, другого правонарушения не произойдет. За что тогда «люди в милицейских погонах» будут получать зарплату? Оба парня прошагали на второй этаж, поговорили с кем-то. Я подумал, или сообщники, или наводчик из нашего дома. Поразило другое, неимоверно развитая интуиция крепыша. Так только крысы покидают собирающийся затонуть корабль. Через несколько минут послышались осторожные шаги. С автоматами наготове по лестнице поднимались два бойца отряда в бронежилетах поверх ментовских кителей. Я вышел на площадку.
— Сдернули? — посмотрел на меня первый боец.
— Минуты три назад. Далеко умотать не могли, если вообще не заскочили в квартиру в нашем подъезде.
— Они завернули за угол дома. Там стояла машина.
Другой день принес еще неожиданность. Когда пришел на работу и, не делясь впечатлениями от событий, занял законное место, подвалили все валютчики с участка. Первым зачастил встревоженный Сникерс:
— Усатого бомбанули, — сообщил он. — Тоже давно заметил слежку. Решил проведать отца на Нахаловке, в долбаном Шанхае. Улочки узкие, грязи по колено. Милицию пряником не заманишь.
— Посреди улицы сзади отоварили тяжелым, — перебил Сникерса Папен. — Карманы вывернули, в штанах пошарили, сумку забрали и в ближайший переулок. Опять двое или трое. Один на мордастого армянина похож со сросшимися бровями.
— Почему на армянина? — повернулся я к Папену.
— На юге живем, не в Переделкине. Армяне почти все круглолицые с обрубленными носами, азеры узколицые с носами до негритянской губы, абхазы тоже плоские, зато носы горбатые. Усатый ошибиться не мог.
— На много накрыли? — не удержался я от неприличного вопроса.
— Как у тебя в первый раз, — подключился Склиф. — Около трех штук баксов, не считая орденов, медалей, старинного серебра.
Я знал, на чем крутился Усатый, прикинул, во сколько обошелся поход в неурочный час к отцу. Года два — три назад кубанский казачок загулял от нормальной жены, не только помогавшей продавать на нумизматическом толчке добытое главой семейства серебро с монетами, приглядывать за двумя сыновьями, один из которых поступил в институт, но мотавшейся по пятам, едва не заглядывая в рот. Спутался он с торговкой пирожками. Подруга терпела выкидоны сезона два, потом семейная телега с добром загремела под гору. Старший бросил учиться. Перекупщик стал походить на калику перехожего с неизменной холщовой сумой. И вот очередная подсечка. Я помнил, как он едва не сдал меня с клиентом с орденами ментам. Но сейчас показалось противным о прошлом думать. Изредка мы все-таки продолжали здороваться.
— Пора и нам приспосабливаться, — потрогал я тощую барсетку под вспотевшей мышкой. — Надо устроить засаду. Отморозки взялись бомбить вынесенный за границы рынка наш участок.
— Перестань дуру гнать. За идиотов их принимаешь? — Взорвался начитанный бывший работник уголовного розыска Склиф. — Прежде, чем пойти на разбой, они каждую мелочь проверяют, вплоть до знакомства с пацанами из дома, в котором валютчик живет. Не забыл, как спрашивали у тебя, куда делся обитающий над твоей квартирой их корешок? Засаду…
— Что предлагаешь ты? — жестко посмотрел я.
— Ходить надо не по одному, как расползаемся мы, а вдвоем, как армяне с центрального прохода, — завелся Склиф. — Не заметил, что за молодым и толстым из новой группы армяшек, под конец работы прискакивает его русская наложница? Ежедневно мелькают мимо тебя, задумчивого. Его корешков с машинами, как цыганей, у подъезда дома встречает вся семья. Ты бегаешь к ним постоянно сдавать баксы, золото. Спросил бы, как уберечь несколько соток от отморозков.
— Я мотаюсь по одной причине, за сотку они дают больше остальных менял, — засопел я. — Считаю, что делают правильно. Сдатчики валюты направляются к ним, а мы, русские, после них обжираемся отбросами.
— Это ты питаешься объедками, — ткнул меня в плечо пальцем Склиф — Мы работаем нормально, недостатка в клиентах не ощущаем. А тебя то ограбили, то сам вперся в говно по уши.
Закусив губу, я выдвинул правое плечо в сторону бывшего мента. Тот откачнулся назад. Видно было, что связываться со мной не решается.
— Вот и весь совет, — сплюнул под ноги Папен. — Вместо того, чтобы найти правильное решение, как собаки, готовы горла друг другу перегрызть. Цыгане, армяне с евреями, грузинами пользуются нашей сварой в полный рост. Спасибо от них не услышишь, чтобы мы не задумались, за что нас поблагодарили.
— Миша Задорнов со сцены кремлевкого дворца в морды заявляет, кто мы такие, на что способны, — ковырнул носком ботинка асфальтовый пласт Сникерс. — Смеемся. Сами над собой.
— И что мы придумали? — подал голос похожий на сморчка Лесовик. — К какому пришли консенсусу?
— Ни к какому, — матернулся Сникерс. — Разбегаемся по домам.
К Лесовику подошел его тщедушный брат, заезжавший за ним на «жигуленке». После прошлогоднего случая, когда менялу ободрали до нитки, подскоки приняли постоянный характер. К ним напросился Склиф, которому было по дороге. Сникерс с Хроником подались к загону за машинами. Подхватив сожительницу под руку, заторопился ловить такси Папен. Я остался один. Подумал, что на работе ребята расслабляются. Их целая кодла. Риск оказаться отоваренными тоже меньше, чем у меня. Солнце только начинает покидать зенит, народу, как в прошлые времена на первомайских демонстрациях. Возле подъездов на солнышке греются бабки, те, кому за суетой новой власти, делать стало нечего. В моем случае что на рынок выходишь — люди с предприятий не пришли, бабки обеды готовят, отправились в садики за внуками — что возвращаешься с базара — народ поужинал, устроился перед телевизорами. Что здесь стоишь, каждая падла пьяная, бомжатная, гнилая, тварная готова в горло вцепиться, когтями барсетку вырвать.
К середине раскрутки два мужика принесли оленьи рога. Две ветки с прорезанными уступами на толстых концах. Я долго не мог соединить их, чтобы получилось целое. Бросив бесполезное занятие, воззрился на мужиков:
— Зачем распилили?
— Этот искали, как его… панкреатит… нет, панкретин…
— Пантокрин, — поправил товарища мужчина потрезвее. — Видишь, вверху на ветке отростка нет. Я спиливал. Где же он…
Мужик нашел в сумке острый загнутый рог. Попытался присобачить на место сам, потом протянул мне:
— Может, у тебя получится. Они смотрятся ничего, если приладить. Лекарство из этого, пан… делают от всех болезней.
— Нашли? — хмыкнул я.
— Кого? А, пан…татин этот. Как его узнать. Для опытов лаболатория нужна. Выпаривать, там, вымачивать. Не с нашим умом.
— Зачем тогда распиливали? — возвращая ветки, окрысился я. — Испортили вещь, теперь куда ее.
— Мы думали, он как мозг в кости. Черпай ложкой и лечись. А внутри оказалось такое же твердое. Не нужно? За бутылку.
— Сколько она стоит? — не зная, зачем понадобились рога, спросил я.