Я смотрю на часы, до поезда чуть больше часа.
– Геш, смотри не моргни поезд, знаю я тебя…
– Да ладно, тут до вокзала «5 минут на протезах».
Пошли по узким улочкам. Один из парней команды сопровождения очень профессионально рассказывал о средневековой Риге. Вдруг Генка увидел вход в какой-то каземат.
– Стоп, а может, по чашке чая на дорожку, тут очень приличный ресторан четырнадцатого века?
Это мерзавец поймал меня на словах «четырнадцатый век». Я, наивный и доверчивый лох, согласился.
Спускаемся. И не успели сесть за черный от времени стол, как Генка зычно орет на официанта:
– Дружок, принеси-ка мне бутылку свежей водки и два стакана!
– ГЕНА?! – удивился я.
– А ЧО ТУТ ПИТЬ? – парировал он, прикладывая бутылку к своему лицу, которое было шире деревенский гармошки. Бутылка сразу стала выглядеть ничтожной.
Действительно, пили с такой скоростью, что, казалось, знали о какой-то местной традиции – типа если пол-литра пьётся больше десяти минут, ты – Филипп Киркоров.
Я не спускал глаз с часов и с Гены. Гена не спускал глаз с бутылки и со своего нового кента, который уже что-то декламировал и проявлял полное благодушие и взаимность в отношении добросердечия граждан Латвии.
– АНДРЮХА, А ЗАЧЕМ ТЕБЕ В ПИТЕР, ОСТАВАЙСЯ ЗДЕСЬ? – с обворожительной улыбкой сморозил вооруженный до зубов Генка.
– А НУ БЫСТРО ВСЕ ВСТАЛИ И БЕГОМ НА ВОКЗАЛ! – заорал я, глянув на часы. Оставалось чуть более пятнадцати минут…
– Он нас не любит и презирает, – томно выдохнул Черныш.
– Да, – согласился с ним Гешка.
В итоге я сумел угрозами насилия и пинками выгнать этих расслабленных осьминогов на улицу, мы (точнее я) ринулись на вокзал. Все более понимая – не успеем. НЕ УСПЕЛИ…
Подошел Генка.
– НУ ЧЕГО ТЫ ТАК ЯДОМ ДЫШИШЬ, ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ОТСОСАТЬ У ТЕБЯ? ДРУЗЕЙ НА ПОЕЗД ПРОМЕНЯЛ! – дружелюбно урезонил он меня…
Иногда мне хочется иметь с собой валенок, обычный серый валенок, в которых ходила моя Баба Клава. Взять этот валенок и БИТЬ, БИТЬ ИМ ПО СЛАЩАВОЙ ХАМСКОЙ РОЖЕ ВОТ ТАКОГО ВОТ ОСТРОУМА И БАЛАГУРА, чтобы не убить его полностью, но хотя бы стереть с его хамского лица эту идиотскую улыбку. Я человек военный и собранный в крайних степенях, любой сбой планов вызывает во мне внутренний протест, по ощущениям, значительно более яркий, чем зубная боль.
Неожиданно Генка вернулся в человеческое состояние и скомандовал парням из охраны:
– Вызывай «люстру» с майором. Ща догоним!
Через пять-семь минут перед вокзалом остановился «Mitsubishi Pajero», раскрашенный в цвета «группы быстрого реагирования» и с «люстрой» проблесковых огней на крыше. За рулем сидел угрюмый латыш с глазами дохлой селедки.
– Во, мля! Выбил разрешение на все цвета, вплоть до синего, только вчера поставил, а вот и случай подвернулся испытать, – голосом экскурсовода сказал Геннадий, водя пальцем по новенькому внедорожнику.
– А за рулем бывший майор, возивший предыдущего президента, чудо как хорош!
Мы сели в машину. Гена скомандовал:
– «Люстру» на полную, гнать так, чтобы по приезду все были с мокрыми штанами, надо успеть перехватить поезд до границы.
Майор не издал ни звука и даже не повернул головы, машина рванула с места так, что пуговицы пальто чуть не пробили мою волосатую грудь. Как только мы вышли из города, Геннадий открыл бардачок и вынул оттуда… бутылку водки и два стакана.
– ТЫ ЧЕГО, ОКОНЧАТЕЛЬНО УЖЕ ДЕБИЛ, ХВАТИТ ЖРАТЬ УЖЕ, СМОТРЕТЬ НА ВАС ТОШНО! – Я орал, не разжимая зубов, что удивило даже меня.
– Не любит он нас, – вновь уточнил Черныш, говоря обо мне в третьем лице.
– Смотри, как бяками в наши рыла целится, – согласился Генка и налил первых два стакана.
«Майор» был, очевидно, местным городским сумасшедшим, которому, похоже, ампутировали чувство самосохранения или оставили пулю в голове после ранения. Мы летели по проселочной дороге, а я летал по заднему креслу, невзирая на ремни. Гена ухитрялся наливать и пить, наливать и пить. Вдруг остановился даже он.
– Слышь, майор, а как тут окно открыть, мне бы в туалет?
– СТОЯТЬ! – выдохнул я.
– Оно же обратно полетит…
Гена сделал умное лицо – получилось не убедительно. Открыл окно и скомандовал:
– Скорость не снижаем, идём на крейсерской, выхожу на борт!
И этот кабан стал неуклюже вылезать наружу, застрял задницей и с трудом решил вопрос по выносу ног на подножку. Черныш, обратив ко мне сострадательное лицо, заунывно заголосил:
– Он же погибнет, остановитесь! По-о-оги-и-ибне-е-ет!
– ДА ЛУЧШЕ БЫ СДОХ УЖЕ, УПЫРЬ! – ответил ему я…
В открытое окно били тугие струи встречного потока. Генку бултыхало на подножке, как ленточку на бескозырке.
Геннадий, впрочем, всей своей жизнью доказывал правоту сентенции о том, что «говно не тонет». Справив малую нужду, он влез обратно.
Остаток дороги я молчал и мечтал только об одном: в поезд, закрыть глаза и забыть все эти помои.
На станции Гена понял, что лишканул, и начал вилять обрубком хвоста:
– Да ладно, Андрюха, так полыхнули от души, прямо праздник. Хочешь, я тебе нож коллекционный подарю? – не дожидаясь моего ответа, Гена сорвал с пояса какой-то пафосный дизайнерский нож, вытащил его из ножен и бодро ткнул клинком себе в предплечье по старинной уголовной традиции: «чтобы не было ссор».
Я стоял перед вагоном, рядом со мной стоял искрящийся радостью и блаженством бугай с окровавленным ножом в руке.
«ГОСПОДИ, ЗА КАКИЕ ГРЕХИ МНЕ ВСЁ ЭТО?!» – подумал я, вырвал нож и полез в вагон, наивно думая, что на этом – Ф-ФСЁ…
Проходя до моего купе, услышал глухие удары, как если бы какой-то баран бодал дверь уличного сортира. Два пассажира с нескрываемым ужасом смотрели на что-то в окно…
– Это к вам? – недоверчиво спросили они.
По вагонному стеклу растекалась кровь. Генка разбегался и прыгал на него, плотно прижимаясь медузой своего лица, очевидно, пытаясь изобразить поцелуй, который очень напоминал куриную жопу…
– Впервые вижу, – соврал я и спрятался в купе. Черныш упал на полку и делал вид, что умер, до самого Питера. Мне не хотелось с ним говорить пару лет…
Если ваше братолюбие перенесет и такое искушение, то вы истинно Православный. Смиренный и кроткий. Мне явно далеко до таких вершин Веры, я сожалел, что через границу нельзя с оружием.
(с) А. Кочергин
P.S. Господи, помоги возлюбленному моему Брату Геннадию и прости ему все его прегрешения. Генка-упырь, я тоже от тебя без ума!
75 килограмм яростиЧасть № 1
У меня никогда не было больших групп, даже тогда, когда «Мужик с топором» зачитывался молодёжью до дыр и звонков в зал было по двадцать в день. Но одно дело звонить про Кои, другое дело пахать в Кои… Современные передоросли и прочие фантики привыкли ставить лайки. И, позвонив, они вдруг понимают: ну вот, дело сделано, ну не из-за компа же вставать при этом…
Тем более я запоминал тех, кто без особых реверансов ходил годами, учась всему тому, что мы разработали и внедряем по сию пору.
Начинал ко мне ходить один заметный парень, который выглядел очень… «успешно», что ли, в золотых часах и с безукоризненной стрижкой буржуазной головы. Когда он пришел впервые – представился. Назвав имя, добавил: «Я – чемпион мира по автогонкам». Я вежливо уточнил, что мне, слава Богу, это совершенно похрену, а значит, невзирая на этот прискорбный факт, он может совершенно свободно посещать мои занятия.
Это, видимо, очень смутило автогонщика, потому что после трех бодрых занятий он тихо слился. Тем не менее через пару недель он набрал номер зала и, уточнив, что что-то себе сломал и ходить пока не сможет, сообщил, мол, от него придёт один очень полезный человек. Я, грешным делом, подумал, что этот человек умеет профессионально сдавать за друзей анализы, ну или отбывать за них воинскую повинность срочной службы, да мало ли…
Приходит седовласый и очень сухой молодой человек, никак не сочетающийся со своей сединой, а еще у него были какие-то совершенно хипстерские бакенбарды. Что, видимо, должно было мне намекнуть на то, что он не меньше чем «менагер средней руки». И вот вдруг этот декларативный чистоплюй обезжиренный начинает без особого пафоса или прелюдий пускать соратникам юшку, то есть перевыполняет на каждом задании, бьёт каждый удар, душит, невзирая на морзянку потерпевшего, молча и маниакально лупит головой всех, кого видит… и это с первой тренировки.
Была у него и отличительная внешняя черта: какие-то черепа и свастика на стопе… которые я сразу заприметил. В итоге выяснилось, по его показаниям: зовут его Александр Павлов и, несмотря на седину, ему чуть более 30 лет. Манерную стрижку и баки он как-то очень бодро сменил на бритый череп. Настолько быстро, что это напомнило смену декораций. Меня сложно развести на ровном месте, что-то в Саше было внутри, то, что он скрывал. Я не лез, мне чужие скелеты поровну, у меня своих полшкафа. Саша что-то там впружинивал мне про штрафбат, который перерос в срок на зоне, я делил эти сказки на восемь и просто не вникал в «белый шум».
Тем временем начались наши радикальные семинары, на каждом из которых велся сквозной рейтинг по физическим показателям и тактическим компонентам. Саша безоговорочно и с ходу разгадывал самые сложные ребусы из неспортивных тематик и показывал такое ТТХ, что, глядя на его хоть и жилистую, но субтильную фигуру, отказывался верить своим глазам. Так именно ему принадлежал рекорд в стойке на одном кулаке, задаче, которая носит сегодня его имя: «Кулак Павлова». Он стоял после семинара в составе всех участников, из разбитого лица на татами росой капала кровь, итого: 26 мин 48 сек. И это не он упал, это упал Олег Вайнблат, который продолжал бороться с Сашей, когда все 30 человек уже рухнули. Вот такой вот сгусток чистой агрессии был этот Саша Павлов. Он познакомил меня с дайверами высочайшего класса, и вдруг оказалось, что «мальчик из дисбата» еще и испытатель-водолаз секретного «40-го института», того самого, что поднимал «Курск», дайвер-инструктор с тремя максимальными звездами в «дайв-паспорте».