- Ты меня окончательно убедила, - сказал Павлик, - что надо идти в учителя.
- Что?! - закричала Милка.
- Он хочет! Хочет! - затараторила Машка. - Историком… Как папа… Или как Анна Петровна. - Машка встала на цыпочки и прошла по комнате, высоко в потолок подняв мордочку, но не задела при этом ни одного из круглых предметов, которыми была заставлена Милкина комната. Милка с удивлением посмотрела на девчонку, на глазах перевоплотившуюся неизвестно в кого и живущую сейчас в другой жизни, недосягаемой, таинственной и прекрасной.
- Ну, хватит, обезьяна, - нежно сказал Павлик. Машка, довольная, фыркнула и вернулась в кресло. - Это она изобразила нашу учительницу литературы, - пояснил Павлик.
- А ты правда хочешь быть учителем?
- После твоих слов я понял, что у меня просто нет другого выхода, - засмеялся Павлик. - Надо повышать престиж педагогики.
- Ненормальный! - воскликнула Милка. - Даже девчонки - ни одна! - не хотят быть учительницами. Это если уж совсем конец света… А мальчишки…
- Ты всегда поступаешь как все? - поинтересовался Павлик.
- Я всегда поступаю как я! - парировала Милка.
- Нет, - сказал он. - Ты со мной все время говоришь от имени народа, а я никак не возьму в толк, какой народ ты представляешь…
Вот этих слов - «Милка - представитель народа» - Лариса не выдержала, совсем расхохоталась и вышла к ним.
- Можно, - спросила она, - поспорить?
- Он хочет быть учителем, - объяснила Милка. - Тут не спорить надо - плакать…
- Очень хорошо, - ответила Лариса. - Педагогика - самое что ни на есть истинно мужское дело…
- Ой! - заохала Милка. - Ой! Как не стыдно лицемерить… Ты же сколько раз говорила, что учителя - самая серая серость.
- Знаешь, - сказала Лариса Павлику, - я это правда говорила. Вот она, - Лариса показала на Милку, - умничает в школе, задает дурацкие вопросы, провоцирует всех и вся, а учителя ей ответить не могут. Теряются…
- Так это же не они виноваты, - тихо произнес Павлик, - а она… Знаете, как говорится, иной дурак столько может задать вопросов, что и десять умных не ответят. Вы извините, конечно…
- Но они все на одно лицо! - воскликнула Лариса. - Ведь с этой неуправляемой наглой стихией - современными школьниками - надо уметь справляться… Не плакать же перед ними! Они от слез пуще звереют… Вы в Северске такие же?
- Я знаю одно, - сказал Павлик. - Нашему папе никто никогда глупых вопросов не задает. Спровоцировать его невозможно. Умничать бесполезно. Он же умней и лучше нас всех в сто раз…
- В миллион, - поправила Машка.
- И у вас все учителя, как ваш папа? - ехидно спросила Милка.
- Почему все? Всякие есть… Некоторые тоже плачут… Некоторые орут и мечтают о палочной дисциплине…
- А! - завопила Милка. - Вот видишь!
- Знаешь, - сказал Павлик, - каждому человеку в жизни, в сущности, нужен всего один учитель… Настоящий. Остальных можно стерпеть…
- У меня нет такого! - гордо заявила Милка.
- Жаль! - вздохнул Павлик.
- А что за работу пишет твой папа? - поинтересовалась Лариса. - Я краем уха из кухни слышала…
- О северском поселении декабристов. И вообще… Об их нравственном кодексе…
- Он еще не защищался? - спросила Лариса.
- Он считает, что не в этом дело.
- Не задавай, мама, глупых вопросов, - сказала Милка. - К нам в гости залетели идеалисты-бессребреники. Вас еще не занесли в Красную книгу?
- Милка! - закричала Лариса. - Как тебе не стыдно!
- Не стыдно! Не стыдно! Не стыдно! - затараторила она. - Не стыдно, потому что я в это не верю… Все наши знакомые пишут работы! Все как один! Я с пеленок слышу слово: защита, защита, защита. Знаешь, - улыбнулась она, - я, маленькая, просто была уверена, что на взрослых в определенный период совершаются нападения и им надо защищаться. Я даже плакала, что наш папа не сумеет…
- Не слушайте ее, - перебила Лариса. - Все не так страшно, как она говорит…
- Я понимаю, - ответил Павлик. - Наша мама тоже считает, что папина работа - готовая диссертация, а папа убежден, что дело не в этом…
- В чем же? - с вызовом спросила Милка.
- А ни в чем! - засмеялся Павлик. - Извините, - повернулся он к Ларисе.
- Нет, пусть скажет! - требовала Милка. - Я же хочу знать, кто дурак. Мой батюшка, который защищался, или их батюшка, который говорит, что не в этом дело…
- Почему кто-то обязательно должен быть дураком? - удивился Павлик. - Если человек занимается делом, которое ему нравится, - это уже награда… Ты сама подумай, что выберешь? Делать работу, которую любишь, и получать обыкновенную зарплату или большие деньги за то, что не нравится?
- Глупый вопрос, - ответила Милка. - Что такое обыкновенная зарплата? Что такое большие деньги?
- Да, верно, - смутился Павлик. - Тут нет точных критериев.
- Когда выбираешь работу, - сказала Лариса, - а это бывает в молодости, вообще не думаешь о деньгах. И ты не думаешь о них, не прикидывайся. - Это она Милке. Та презрительно фыркнула. - А когда уже начнешь делать то, что нравится… Ни за какие деньги не бросишь, так?
- Нет, - неожиданно не согласился Павлик. - Бывают всякие ситуации.
Лариса растерялась и рассердилась. Ну что, она сама этого не знает? Что она, не сталкивалась со своими родителями, когда они ей преподносили расфасованные по дозам стерильные истины-догмы? И вот на тебе - она сама их глаголет, а дети…
- Человеку надо много денег, - сказал ее ребенок, - потому что ему много надо… И все! И точка! И хватит об этом! Я честно говорю то, что думают все… Даже ты! - крикнула Милка Павлику. - И не финти!
- Я не финчу! - покраснел Павлик, а Машка хихикнула: противоестественным для себя самой образом она неожиданно желала брату поражения в этом разговоре. Ей очень нравилась Милка. Если бы в их семье употребляли слово «обожаю», то оно бы сгодилось ей сейчас для выражения восхищения этой девчонкой. Но слова «обожаю» в обиходе не было, поэтому Машка сказала себе «ух!» и хихикнула.
- Не финтю! - поправился Павлик.
- Вот! - торжествовала Милка. - Ты и споткнулся. Тебя наказал бог… Потому что ты наводишь тень на плетень. Правильно я цитирую народную мудрость? - спросила она Ларису.
Той стало жалко Павлика. Ей как раз очень хотелось, чтоб он выдал Милке что-нибудь эдакое и она бы заткнулась. И Лариса пошла ему на выручку.
- Надо свое дело делать хорошо, - сказала она. - И тогда все придет. Не ахти какая мысль, но по крайней мере честная и без претензий. И если есть у твоего отца интересная работа, то она в конце концов сама о себе заявит. Так?
- Не совсем, - ответил он. - Близко, но не совсем… Вернее, то, что вы говорите, - это безусловно… Но видите ли… Нельзя защищаться чужим благородством и чужой порядочностью. Нельзя писать о кодексе чести, а самому суетиться, суетиться, суетиться… Надо суметь жить так же, как говорим… Вот если сумеешь… То тогда уже больше ничего и не надо, да?
- Не надо? - вскипела Милка. - Не надо? Вот это номер! Говорить о кодексе и не заработать на нормальные джинсы? Человек живет один раз и должен жить хорошо одетый… Иначе ни про какой кодекс его слушать не станут… Плохо одетый человек неубедителен. Мы, во всяком случае, его слушать не будем.
- Вы - это павлины? Или попугаи? - спросил Павлик. - Это только у них оперение - первейшая доблесть… Слоны уже на другом уровне… Они все, извините, серые.
- А мы, извините, не слоны! - закричала Милка. - И вообще хватит! Все! Надоело! Учись хоть до посинения, никому твои декабристы не нужны… Никто никому не нужен!
И Милка выскочила из комнаты.
- Она так поступает, когда ей нечего сказать, - объяснила Лариса.
- Мы пойдем, - заспешил Павлик. - Мы еще посуду не помыли, так, Машка, или не так?
Они ушли по балкону, Лариса подумала, подумала и поставила ларь на место. Вряд ли они придут еще, да и Милка вряд ли пойдет к ним… А мальчик хороший. В общем-то Милка права. Он идеалист. Но это естественно. Тихий Северск, папа - учитель, в доме разговоры о кодексе декабристов. И никто не озабочен цветом пуговиц… Другие проблемы…
Она сама из строгой семьи, у них тоже о тряпках вслух говорить не принято. Это удивительно, если представить, что всю жизнь ее папа провел за рубежом. Он советник посольства. Но когда она приехала в Москву кончать школу и жила у тетки, у нее было форменное платье, юбка и две кофты. И все. Ей не позволялось брать в школу то, чего не могло быть у других. И этот железный аскетический принцип выдерживался в семье до конца, и до сих пор она, имея уже собственные возможности, помнит железное, вдолбленное ей в голову правило: а ты стань интересной в неинтересной одежде. Боже, сколько слез она пролила по этому поводу! Ненавидела отца с матерью, а потом все прошло… Конечно, родители ее - крайний случай. Но ведь нельзя же и так, как ее собственная дочь… Она, Лариса, сама виновата. Она идиотка. Было это в ней, было… Пусть дочь будет как куколка! И они в четыре пары рук со свекрами делали свое черное дело - куколку. Теперь же, оказывается, ни с какими кодексами не пробиться сквозь Милкино оперение. Может, все-таки это пройдет? А не пройдет?… Вот бы ей, Ларисе, такого в сыновья… Чтоб он читал книги, задавал вопросы, она бы не могла на них ответить и вынуждена была читать, листать словари, узнавать. Она росла бы вместе с сыном… Фу, какая чушь! На нее всегда так размягчающе действуют идеалисты. Пора их, правда, вносить в Красную книгу. А ей жить с дочерью, которая вся плоть от плоти… Тимоша про нее говорит: «Как папа… Человек будущего…» Надо будет ему позвонить и сказать, что они уезжают сегодня. Пусть придет помахать ручкой.
Милка села на край ванны и пустила воду. Она себе не нравилась. Чего она прицепилась к этим штанам? Она ведь сразу видела, что они низкий ширпотреб, но когда он признался, что хочет быть учителем, она представила: этот мальчишка входит в их класс. Вот было бы у-лю-лю… И теперь ей хотелось сказать что-то такое, чтобы он узнал, почувствовал это будущее в его жизни у-лю-лю… В конце концов, не ими придумано, но мир состоит из идеалистов и материалистов, а не из слонов и попугаев. Он, видите ли, слон… Если уж настаивать на таком разд