Все разведчики во взводе знали, что у командира нашлась жена. Бойцы радовались за Алексея, особенно «старички», которым были известны его переживания и неожиданные встречи с женой.
Гончар ответил «есть!», но прежде чем уйти, сказал:
— Командир, вас капитан Мухин спрашивал. В полк прибыло пополнение, он хочет с вами и нам людей подобрать.
Алексей, поправив на ремне кобуру с трофейным «вальтером», направился к Мухину.
Такая поспешность была вызвана тем, что в ходе последних боев взвод потерял почти половину людей, и Купрейчик уже давно требовал пополнения. И вот оно прибыло, теперь надо спешить, чтобы первому отобрать поопытнее солдат.
Вскоре Купрейчик и Мухин были в нескольких шагах от бойцов, стоявших на поляне в две шеренги. Шел небольшой дождь. Было сыро и прохладно. Бойцы, которые недавно совершили по раскисшей дороге многокилометровый марш, были грязными и угрюмо молчали.
Купрейчик молча рассматривал их. В основном молодые, недавно призванные, в неразношенных ботинках и новеньком обмундировании.
Но были здесь и фронтовики, прибывшие из госпиталей. Их можно было сразу же определить по поношенной, выгоревшей на солнце, по ладно сидевшей форме.
Невдалеке стояла группа офицеров. Это были представители батальонов и служб полка. Но было уж так заведено: первым отбирает себе пополнение разведка, а все другие — после.
Купрейчик не торопясь прошел мимо строя, повернулся и вернулся на середину:
— Кто ранее служил в разведке, три шага вперед!
Из второй шеренги вышел лет двадцати пяти боец. Он четко и громко доложил:
— Сержант Рожнов, прибыл после ранения из госпиталя.
Среднего роста, крепко сбитый, с прямым смелым взглядом черных глаз. Много раз стиранная и штопанная гимнастерка сидела ладно, на ногах невесть как добытые яловые сапоги. На груди — медаль «За отвагу».
«Чувствуется свой браток», — подумал одобрительно Купрейчик и обратился к строю:
— Кто еще служил в разведке?
Люди молчали. Тогда старший лейтенант задал новый вопрос:
— Кто хочет служить в разведке, три шага вперед!
Шеренги не шелохнулись.
— Что, нет желающих? Страшно? — улыбнулся Купрейчик.
— А что нас там ждет? — спросил кто-то из бойцов.
— На войне всех нас ждет одно и то же — бой, — ответил старший лейтенант и, понимая, что людей надо чем-то завлечь, добавил: — Но в разведке служба особая, поэтому и условия особые: харчи получше, паек — особый, в любую погоду, даже в такой дождь, — сто граммов.
— А как насчет биографии? — спросил все тот же голос.
Алексей наконец увидел того, кто задавал вопросы. Это был боец в потертом обмундировании. «Ага, значит, фронтовик». Старший лейтенант подошел поближе и только после этого ответил:
— Биографию мы себе пишем здесь, на фронте. И кто ее как напишет, так всю жизнь и читать будут.
— Но я в том смысле... — смутился боец, — после штрафной роты берете людей к себе?
— Вы что, прямо со штрафной роты сюда прибыли?
— Так точно... вернее, из штрафной в госпиталь прибыл, а оттуда — сюда.
— Ранены были?
— Да, в правое плечо.
— За что в штрафную роту попали?
Боец замялся и чуть внятно, понизив голос, пробормотал:
— На гражданке пошухарил малость, по молодости украл кое-что.
— Ну и что же ты украл? — спросил Купрейчик, а сам подумал: «Возьми такого, а он к немцам убежит».
— Мешок овса... ну и коня в придачу.
В строю грохнул хохот.
И Купрейчик неожиданно для себя решился. Он, улыбаясь, сказал:
— Ладно, беру в разведку. Но, на всякий случай, предупреждаю, до войны я был оперуполномоченным уголовного розыска.
И опять грохнул хохот. Смеялись и те, кто стоял в строю, и офицеры, дожидавшиеся своей очереди, и Мухин. Из второй шеренги вышел молодой, лет двадцати двух, боец и сказал, что он бывший работник милиции и хочет пойти в разведку.
После этого дело пошло веселее, многие были согласны пойти служить в разведку. Купрейчик и Мухин отобрали десять человек и сразу же повели их в расположение взвода.
Не теряя времени, Купрейчик начал ближе знакомиться с прибывшими. Первым к себе в блиндаж пригласил «штрафника».
Худощавый, выше среднего роста, со впалыми щеками, он выглядел хрупким и слабым.
Купрейчик заглянул в документы и вслух прочитал:
— «Семин Григорий Иванович. Тысяча девятьсот семнадцатого года рождения». В штрафной роте взыскания имел?
— Никак нет. Да вы не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант, я не подведу. Свою вину я кровью смыл. Не хочу больше позорить своих родителей. Воевать буду как следует.
— Правильно мыслишь, Григорий Иванович. Где родители живут?
— Под Москвой, в деревне. Там сейчас мать и две сестренки младшие остались, отец — воюет.
— Знаешь его адрес?
— А как же! — улыбнулся Семин. — Два дня назад письмо получил, но отвечу сегодня, сообщу свой.
Купрейчику нравилось, что Семин откровенен. Чувствовалось, что фронтовая жизнь многое изменила в его сознании.
Алексей спросил у Семина:
— В разведке ни разу не был?
— Нет, но в тылу у немцев пришлось неделю проболтаться, когда наш батальон оказался в окружении и нам пришлось выходить из него небольшими группами.
Купрейчику все больше нравился боец. Он подумал: «Да, на войне как нигде быстро познаются люди. Кажется, этот теперь знает, что такое в жизни хорошо и что такое плохо».
А на следующее утро начал с новыми бойцами тренировки. Алексей понимал, что чем больше он уделит внимания обучению новобранцев, тем быстрее они станут разведчиками и, самое главное, тем больше у них будет шансов остаться в живых.
После занятий он устал, но остался доволен тем, что новички, все как один, оказались смышлеными и старательными.
Купрейчик готовился к ночному походу. В который раз проверил оружие. И вдруг в голову пришла мысль: «А не написать ли еще письмо Надюше? — Он представил, как она будет рада, что он сразу ответил ей несколькими письмами. — А потом Петру напишу, — решил он, — обрадую, что Надя нашлась».
Алексей ловил себя на мысли, что впервые перед заданием он думал только о жене. Эти мысли были сильнее тревоги предстоящей опасности. Правда, теперь, когда он узнал, что Надя жива и здорова, где-то в глубине души снова зашевелилась ревность: «Вокруг нее много мужчин, некоторые наверняка поглядывают на нее и пытаются познакомиться». От этой мысли Алексею стало не по себе, и ложились на бумагу не те слова, которые он только что хотел написать. Но когда он начал рассказывать, как он воюет, то увлекся, писал долго и закончил только тогда, когда появился Мухин. Капитан, верный своей привычке помогать другу готовиться к походу, и на этот раз пришел к Купрейчику. Алексей не выдержал и похвастался:
— Вчера письмо от Нади получил. Жива-здорова, сама меня отыскала.
— Что ты говоришь! Ну, поздравляю, друже, поздравляю! Так это ты ей отписываешься?
— Ага. — И Купрейчик тут же спросил: — Так что нам приказано?
— Вчера ночью немцы обнюхивали минное поле, что вдоль высотки находится, это как раз напротив стыка второго и третьего батальонов. Командир полка беспокоится, что гитлеровцы пустят танки, и они там смогут пройти. А у нас сил пока маловато. Пополнение маленькими партиями прибывает.
— Ясно, — перебил друга Купрейчик, — значит, в тыл надо идти.
— Догадливый, — усмехнулся Мухин. — Надо посмотреть, что там у них в ближнем тылу за передовой имеется, а заодно мы тебе саперов дадим, пусть проверят, не сняли ли немцы мины.
— Так что, через минное поле идти?
— Не впервой же, Алексей, — Мухин улыбнулся и добавил: — Более безопасного прохода и не найти.
Вскоре они оказались в окопах передней линии. Впереди была нейтральная полоса. Все здесь было знакомо Купрейчику до кочки и ямки. Но каждый раз, когда он собирался в разведку, как бы снова знакомился с местностью, продумывая каждый шаг, каждое движение. Не зря же говорят, что разведчику, как и саперу, права на ошибку не дано, просто некому будет ее исправлять.
До вечера находились Купрейчик и Мухин в окопах и когда уже возвращались к себе, то план похода был готов.
Долго шли молча. Каждый думал о своем. Алексей, став спокойнее за жену, продолжал с большой тревогой думать о родителях. Они находились сейчас в глубоком вражеском тылу. «Живы ли? Если живы, то нетрудно догадаться, как они ждут часа освобождения!»
Купрейчик задумался, не заметил, что зашагал быстрее. Мухин спросил:
— Чего это ты вдруг заторопился? Думаешь, Надя второе письмо прислала?
— Да нет, — смутился Алексей, — просто хочу людей подготовить к походу.
Мухин, словно продолжая свои мысли вслух, сказал:
— Вот уже и третья военная зима приближается. Как думаешь, сколько еще зим нам придется в окопах провести?
— Мне кажется, что не больше, чем пережили уже. Смотри, Кузьма Андреевич, какими мы уже стали: и автоматы имеем, и самолеты, и танки, и пушки. И все не хуже, а лучше, чем у немцев. Значит, вскоре попрем их обратно и гнать будем до самого Берлина. Но пока, — Алексей грустно улыбнулся, — мне бы до Белоруссии дошагать.
Они вошли в блиндаж, где размещался взвод разведки, навстречу от стола поднялся старшина Гончар, он протянул Купрейчику письмо:
— Командир, получай второе письмо от жены, до пары, как говорится.
Мухин почесал смущенно затылок и, не скрывая удивления, сказал:
— Ну и чутье у тебя, Алексей! Не зря тебя в уголовный розыск направили, не зря. После войны обязательно иди в милицию снова, вспомнишь мои слова — носить тебе погоны с большими звездами. — И, повернувшись к Гончару, с улыбкой пояснил: — Понимаешь, идем сюда, а он все на рысь переходит. Я сразу догадался, что письмо ждет. Ну ладно, читай письмо да собирайся. В половине двенадцатого встретимся в окопах.
Мухин повернулся и направился к выходу. Алексей смотрел ему в спину и хотел что-то сказать, словно чувствуя, что сейчас надо задержать друга, не дать ему выйти из блиндажа. Но он, так и не найдя, что сказать, промолчал.