ся в невыносимого зануду, должен был умереть. В самом по себе создании Дэниела никакой тайны нет. Одиночество неизбежно заставляет нас совершать подобные поступки. Но я твердо верил, что наши создания всегда будут презирать нас за это. Не могу утверждать, будто я никогда не презирал Мариуса за то, что он создал меня, за то, что не вернулся доказать мне, что он пережил ужасный огонь, разожженный Римским Собранием. Я предпочел искать Луи, чем создавать новых вампиров. И создание Дэниела наконец-то убедило меня, что мои страхи были оправданы. Дэниел, пусть он жив и странствует, пусть он вежлив и мягок, выносит мое общество не больше, чем я его. Вооруженный моей могущественной кровью, он может справиться с любым, у кого хватит глупости прервать его планы на вечер, на месяц, на год, но не может постоянно переносить мое общество; я тоже. Я превратил Дэниела из мрачного романтика в настоящего убийцу; я вселил в клетки его нормальной крови тот ужас, который, как он воображал, он прекрасно воспринимает во мне. Я ткнул его лицом в плоть первой юной невинной жертвы, которую ему пришлось разорвать, чтобы утолить неизбежную жажду, и тем самым рухнул с пьедестала, куда он возвел меня в своем ненормальном, богатом, неистово поэтичном и буйном смертном воображении. Но потеряв Дэниела, или приобретя Дэниела в качестве своего сына, я обрел остальных, я потерял его как смертного любовника и постепенно начал с ним расставаться. Я обрел остальных, потому что по причинам, которые я не могу объяснить ни себе, ни другим, я образовал новое Собрание, занявшее место Парижского Собрания и Театра Вампиров, на сей раз укрытием ему послужило шикарное современное строение, где нашли убежище самые древние, самые образованные, самые выносливые представители нашего рода. Оно напоминало пчелиные соты, но соты эти состояли из роскошных покоев, скрытых в глубине этого самого умело замаскированного из зданий – современного курортного отеля и торгового центра, больше похожего на дворец, выстроенного на острове у побережья Майами, Флорида, на острове, где никогда не гасят огни, где никогда не смолкает музыка, на острове, куда тысячами стекаются с материка на маленьких катерах мужчины и женщины, чтобы просмотреть содержимое дорогих бутиков или же заняться любовью в богатых, декадентских, великолепных и неизменно модных гостиничных апартаментах и номерах попроще. «Остров Ночи» был моим творением – собственная площадка для вертолетов, бухта, тайные незаконные казино, его спортивные залы с зеркальными стенами и подогреваемые бассейны, его хрустальные фонтаны, его серебряные эскалаторы, его торговый центр с умопомрачительными товарами, его бары, кабачки, комнаты отдыха и театра, где я, нарядившись в элегантную бархатную куртку, узкие холщовые штаны и плотные темные очки, каждую ночь подстригая волосы (так как они ежедневно вырастают до той длины, какой они были в эпоху Возрождения), мог спокойно и анонимно купаться в тихом, ласкающем бормотании окружающих смертных, выискивая, когда меня обуревала жажда, того единственного человека, который по-настоящему ждал встречи со мной, того единственного человека, который по причинам, связанным со здоровьем, бедностью, здравостью или слабостью рассудка, хотел попробовать погрузиться в уступчивые объятья смерти, чтобы та высосала из него всю кровь и всю жизнь. Я не ходил голодным. Я бросал свои жертвы в глубокие, теплые, чистые воды Карибского моря. Я открыл двери для всех бессмертных, кто вытирал перед входом ноги. Словно вернулись прежние дни в Венеции, когда палаццо Бьянки было открыто для всех и каждого, для дам и господ, для художников, поэтов, мечтателей и прожектеров, кто только осмеливался ей представиться. Но нет, они не вернулись. Чтобы разогнать собрание Острова Ночи, не потребовалось кучки разбойников в черных одеждах. Те, кто ненадолго притаились на острове, просто разбрелись в разные стороны. Вампирам не особенно требуется общество других вампиров. Да, они стремятся к любви других бессмертных, постоянно стремятся, она нужна им, нужны глубокие узы верности, неизбежно сковывающие тех, кто отказывается становиться врагами. Но общество им не требуется. И мои потрясающие гостиные со стеклянными стенами на Острове Ночи быстро опустели, причем сам я задолго до этого начал уходить на недели и даже на месяцы. Он до сих пор существует, Остров Ночи. Он есть, и иногда я сам возвращаюсь туда, и нахожу там какого-нибудь одинокого бессмертного, кто, как говорится в современном мире, вписался, чтобы посмотреть, как дела у остальных, или же у другого случайного гостя. Знаменитое предприятие я продал за целое состояние, по понятиям смертных, но сохранил за собой четырехэтажную виллу (частый клуб под названием Иль Вилладжио), где имеются глубокие подземные склепы, открытые для любого представителя нашего рода. Любого. Их не так много. Но я расскажу тебе о них. Расскажу о тех, кто продержался столетиями, кто возник на поверхности после нескольких веков таинственного отсутствия, кто откликнулся, чтобы быть зачисленным в неписаную перепись современных Живых Мертвецов. Прежде всего, это Лестат, автор четырех книг о своей жизни и похождениях, включающих в себя все, что даже теоретически можно захотеть узнать о нем и о некоторых из нас. Лестат, вечный скиталец и смеющийся ловкач. Шести футов ростом, он был превращен в вампира в возрасте двадцати лет; огромные теплые голубые глаза, густые ярко-золотистые волосы, квадратный подбородок, великодушный, прекрасной формы рот и кожа, потемневшая от пребывания на солнце, убившем бы более слабого вампира, дамский угодник, фантазия Оскара Уайльда, зеркало моды, периодически – самый наглый и пренебрегающий всеми авторитетами грязный бродяга, одиночка, странник, разбивающий сердца, всезнайка, прозванный моим господином «беспризорным принцем» – да, представь себе, моим Мариусом, да, моим Мариусом, кто на самом деле пережил пожарище, устроенное Римским Собранием, – прозванный Мариусом «беспризорным принцем», хотя при чьем дворе, по какому Божественному праву, какой королевской крови, хотел бы я знать. Лестат, напичканный кровью древнейших, кровью самой Евы нашего рода, пережившей свой потерянный рай на пять-семь тысячелетий, настоящий кошмар, выросший из обманчиво поэтического титула «Королевы Акаши из Тех, Кого Нужно Хранить», чуть было не уничтоживший мир. Неплохой друг. Лестат, ради него я мог бы отдать свою собственную бессмертную жизнь, бывали времена, когда я добивался его любви и умолял его стать моим спутником, он сводит меня с ума, завораживает и невыносимо раздражает, без него я не могу существовать. И хватит о нем. Луи де Пуант дю Лак, которого я уже описал выше, но чей образ всегда приятно вызвать в памяти: худощавый, несколько ниже его создателя Лестата, черные волосы, мрачный, белая кожа, потрясающе длинные и изящные пальцы, его шаги всегда беззвучны. Луи, в чьих зеленых глазах сквозит душа и отражается терпеливое горе, у кого тихий голос, кто похож на человека, слаб, поскольку прожил всего двести лет, кто не владеет ни телепатией, ни левитацией, кто не умеет налагать чары, разве что по случайности, что бывает необычайно весело, бессмертный, в которого влюбляются смертные. Луи, убивающий всех подряд, хотя он слишком слаб, чтобы рисковать смертью жертвы у себя на руках, не имеющий гордыни и тщеславия, заставивших бы его создать иерархию специально отобранных жертв, таким образом, убивающий каждого, кто попадается ему на пути, вне зависимости от возраста, физических достоинств или благ, дарованных природой или судьбой. Луи, смертоносный и романтичный вампир, из тех созданий ночи, что таятся в темных уголках оперного театра, слушая, как Королева Ночи Моцарта исполняет свою пронзительную и неотразимую песню. Луи так никуда и не исчез, о нем всегда все знают, его легко выследить и легко бросить, Луи, отказывающийся создавать новых вампиров после трагических ошибок с его прежними детьми, Луи, оставивший позади поиски Бога, дьявола, истины и даже любви. Пленительный пыльный Луи, читающий при свече Китса. Луи, стоящий под дождем на скользкой пустынной центральной улице, наблюдающий, как на телеэкране в витрине магазина блистательный молодой актер Леонардо Ди Каприо в роли шекспировского Ромео целует свою нежную, милую Джульетту (Клер Дэйнз).Габриэль. Она никуда не исчезла. Она была с нами на Острове Ночи. Все ее терпеть не могут. Она мать Лестата, она бросает его на столетия, ей почему-то никогда не удается расслышать неизбежные периодические отчаянные призывы Лестата о помощи, которые она хотя и не в состоянии принять, будучи его созданием, она вполне могла бы узнать из мыслей других вампиров, горящих от новостей по всему миру, когда Лестат попадает в неприятности. Габриэль, она на него ужасно похожа, только она женщина, настоящая женщина – то есть, у нее более резкие черты лица, тонкая талия, пышная грудь, в высшей степени противное и нечестное милое выражение глаз, она потрясающе выглядит в черном бальном платье с распущенными волосами, но чаще надевает пыльный бесполый чехол из мягкой кожи или хаки, неутомимый путешественник и настолько коварный и хладнокровный вампир, что она уже забыла, каково быть человеком или испытывать боль. Я-то думаю, что она забыла об этом в одну ночь, если вообще когда-то помнила. В смертной жизни она была из тех, кто без конца недоумевает – что это все так суетятся? Габриэль, с низким голосом, бессознательно жестокая, ледяная, недоступная, неспособная давать, бродяга снежных лесов дальнего севера, убийца гигантских белых медведей и белых тигров, равнодушная легенда диких племен, она чем-то ближе к доисторической рептилии, чем к человеку. Разумеется, красавица, с густой косой, переброшенной на спину, почти царственная в шоколадного цвета кожаной куртке для сафари и в маленьком тропическом шлеме с сутулыми полями, крадущийся, быстрый убийца, безжалостное, на вид задумчивое, но бесконечно скрытное существо. Габриэль, практически бесполезная для всех, кроме себя самой. Когда-нибудь она, полагаю, кому-нибудь что-нибудь скажет.
Пандора, дитя двух тысячелетий, спутница моего возлюбленного Мариуса за двести лет до моего рождения. Богиня из окровавленного мрамора, могущественная красавица и глубочайшая, древнейшая душа Римской Италии, обладающая горячим нравственным духом старого класса сенаторов из величайшей империи в этом мире. Я ее не знаю. Ее овальное лицо мерцает под вуалью волнистых коричневых волос. Она кажется слишком прекрасной, чтобы причинить кому-нибудь вред. У нее нежный голос, невинные умоляющие глаза, безупречное лицо, мгновенно реагирующее на обиду и теплеющее