– Даже если я это выдержу, с вас хватит, – сказал я. – Я не потерплю, чтобы вы смотрели на это хотя бы еще минуту, поскольку чем дольше вы будете с этим мириться, тем больше вероятность, что вы сможете примириться с чем угодно. Нет. Так продолжаться не может.
– Все, что захочешь, – сказала Сибель. Она свернулась рядом со мной. – Если я положу тебе руку на лоб, тебе станет прохладнее? Если я поглажу твои волосы, тебе станет легче?
Я посмотрел на нее из узкой щели глаза. Длинная тонкая шея составляла часть ее трепетного, изнуренного очарования. У нее была пышная, высокая грудь. За ее спиной в приятном теплом полумраке комнаты я разглядел пианино. Я представил себе, как дотрагиваются до клавишей эти длинные тонкие пальцы. В голове у меня билась «Апассионата». Раздался громкий стук, хруст, щелчок, а потом густо запахло дорогим табаком. Сзади расхаживал Бенджи с черной сигареткой в зубах.
– У меня есть план, – объявил он, без усилий прочно удерживая сигарету в полуоткрытых губах. – Я спускаюсь по улице. Я и моргнуть не успеваю, как встречаю настоящего мерзавца, подонка. Я говорю ему, что остался в номере, там, в отеле, вдвоем с одним мужиком, он напился, мелет чушь, совсем спятил, а нам нужно продать кокаин, я не знаю, что делать, мне нужна помощь.
Я засмеялся, невзирая на боль. Маленький бедуин пожал плечами и поднял ладони, попыхивая черной сигаретой, а дым окутывал его волшебным облаком.
– Как думаете? Все получится. Послушай, я в людях разбираюсь. Теперь ты, Сибель, ты уйдешь с дороги и дашь мне провести этот жалкий мешок грязи, мерзавца, которого я заманю в ловушку, прямо к кровати, а здесь я пихну его в лицо, вот так, я поставлю ему подножку, вот так, и бац! – он свалится прямо тебе в руки, Арман, ну, как тебе?
– А если пойдет не по плану? – спросил я.
– Тогда моя красавица Сибель треснет его по голове молотком.
– У меня идея получше, – сказал я, – хотя, видит Бог, ты изобрел непревзойденный, потрясающий план. Ты, конечно, скажешь ему, что кокаин разложен под покрывалом в аккуратных пластиковых пакетиках, но если он не клюнет и подойдет посмотреть, что здесь лежит на самом деле, пусть наша красавица Сибель просто откинет покрывало, а когда он увидит своими глазами, что действительно было в постели, он вылетит отсюда, и не подумав причинить никому вред!
– Отлично! – закричала Сибель. Она захлопала в ладоши и широко раскрыла бледные просветленные глаза.
– Идеально, – согласился Бенджи.
– Но смотри, не бери с собой на улицу ни единой монетки. Если бы у нас было немножко поганого белого порошка, чтобы приманить зверя.
– Но у нас есть, – сказала Сибель. – Именно столько, немножко, мы достали его из карманов моего брата. – Она задумчиво посмотрела на меня невидящими глазами, перебирая детали плана в плотных кольцах своего мягкого податливого ума. – Мы все забрали, чтобы, когда его найдут, при нем ничего не было. В Нью-Йорке многие так умирают. Конечно, тащить его было невыразимо тяжело.
– Ну да, есть у нас поганый белый порошок! – сказал Бенджи, внезапно сжимая ее плечо, молниеносно исчез из поля моего зрения и мгновенно вернулся в маленьким плоским портсигаром. – Положи сюда, я понюхаю, что там внутри, – сказал я. Видно было, что точно они этого не знали. Бенджи щелкнул крышкой тонкой серебряной коробочки. Там, устроившись в маленьком полиэтиленовом пакете, сложенном с безупречной аккуратностью, лежал порошок с тем самым запахом, которого я ждал. Мне не требовалось класть его на язык, для которого вкус сахара показался бы точно таким же чуждым.
– Прекрасно. Только немедленно высыпи половину в водопровод, чтобы осталось совсем немного, и оставь здесь серебряный футляр, иначе найдется дурак, который убьет тебя за него.
Сибель затряслась от нескрываемого страха.
– Бенджи, я пойду с тобой.
– Нет, это было бы уж совсем неразумно, – сказал я. – Он сумеет сбежать от них гораздо быстрее, чем ты.
– Как ты прав! – воскликнул Бенджи, затянувшись в последний раз, а затем раздавив сигарету в большой стеклянной пепельнице у кровати, где свернулся, поджидая нового соседа, целый десяток белых окурков. – А сколько раз я ей это твердил, выходя посреди ночи за сигаретами? Думаешь, она слушает?
Он исчез, не дожидаясь ответа. Я услышал, как из-под крана побежала вода. Он смывал половину кокаина. Я обвел глазами комнату, отклоняясь от мягкого, полного крови ангела-хранителя.
– Бывают люди, добрые от рождения, – сказал я, – люди, которые хотят помогать другим. Ты из таких людей, Сибель. Пока ты жива, мне покоя не будет. Я останусь рядом с тобой. Я всегда буду охранять тебя, я отплачу тебе. – Она улыбалась. Я изумился. Ее узкое лицо, ее красивой формы бледные губы прорезала самая свежая, самая здоровая улыбка, словно пренебрежение и боль никогда ее не терзали.
– Ты станешь моим ангелом-хранителем, Арман? – спросила она.
– Всегда.
– Я пошел, – сообщил Бенджи.
Щелчок, хруст – он зажег новую сигарету. Должно быть, у него не легкие, а мешки угля.
– Я пошел, на ночь глядя. А вдруг сукин сын окажется больной, или грязный, или…
– Мне все равно. Кровь есть кровь. Просто веди его сюда. Не стоит пробовать свои фантазии с подножкой. Подожди, пока не подведешь его прямо сюда, к кровати, а когда он потянется за покрывалом, ты, Сибель, отдерни его, а ты, Бенджи, толкни его изо всех сил, чтобы он ударился голенью о бок кровати, тогда он упадет прямо мне в руки. И тогда я его получу.
Он направился к двери.
– Подожди, – прошептал я. О чем я только думал в своей жадности? Я взглянул на ее безмолвное улыбающееся лицо, а потом – на него, на маленький моторчик, дымящий черной сигаретой, ничего не надевший для жестокой зимы, кроме проклятой джеллабы.
– Нет, нужно – значит нужно, – сказала Сибель, широко раскрыв глаза. – А Бенджи выберет очень плохого человека, правда, Бенджи? Настоящего мерзавца, который захочет тебя ограбить и убить.
– Я знаю, куда идти, – сказал Бенджи с кривой улыбочкой. – Смотрите, разыграйте свои карты, когда я приду, вы оба. Накрой его, Сибель. Не смотри на часы. За меня не волнуйся!
Он хлопнул дверью, за ним автоматически закрылся большой тяжелый замок.
Значит, она придет. Кровь, густая красная кровь. Придет. Придет, она будет горячая и вкусная, полный мужчина крови, она придет, придет через несколько секунд. Я закрыл глаза, а когда открыл, перед ними вновь обрела форму комната – небесно-голубые занавески на каждом окне, плотными складками падавшие на пол, ковер с большим искривленным овалом напоминающих капусту роз. И она, девочка-стебелек, не сводящая с меня глаз, улыбающаяся искренней милой улыбкой, словно ночное преступление казалось ей пустяком. Она опустилась на колени в опасной близости от меня и еще раз ласково прикоснулась к моим волосам. До моей руки дотронулась ее мягкая, ничем не скованная грудь. Я прочел ее мысли, как читал бы судьбу по ладони, сталкивая слой за слоем ее сознание, опять увидел темную извилистую дорогу, вьющуюся по долине реки Иордан, и родителей, слишком быстро ведущих машину для кромешной тьмы и поворотов-шпилек, а также водителей-арабов, мчащихся на еще более высокой скорости, так что каждое пересечение фар превращалось в изнурительное состязание.
– Поесть рыбы из моря Галилеи, – сказала она, отводя глаза. – Это я захотела. Это я придумала туда ехать. У нас оставался последний день в Святой Земле, все говорили, что от Иерусалима до Назарета далеко добираться, а я сказала: «Но он ходил по воде». Самая странная легенда, я всегда так думала. Ты ее знаешь?
– Знаю, – сказал я.
– Про то, что он ходил прямо по воде, как будто забыл, что рядом апостолы, что его могут увидеть, а когда с лодки сказали: «Господи!», он испугался от неожиданности. Такое странное чудо, как будто все произошло… по случайности. Это я захотела ехать. Это я хотела съесть свежей рыбы, прямо из моря, из той же воды, где ловили рыбу и Петр, и все остальные. Моих рук дело. Нет, я не говорю, будто это моя вина, что они погибли. Просто это моих рук дело. А мы все направлялись домой, на большой концерт в Карнеги-холл, его должна была записывать компания звукозаписи, вживую. Знаешь, я уже записала одну пластинку. Никто и не ожидал, что она так хорошо пойдет. Но той ночью… той ночью, которой так и не было, я собиралась играть «Апассионату». «Это было самое главное. Я люблю и другие сонаты, и „Лунную“, и „Патетическую“, но моей… моей была „Апассионата“. Мама и папа так мной гордились. Но мой брат, это мой брат всего добивался, договаривался о времени, о месте, о хорошем пианино, об учителях. Это он открыл всем глаза, но, конечно, с другой стороны, собственной жизни у него не было, и все мы видели, чем это кончится. По ночам за столом мы обсуждали, что он должен жить собственной жизнью, что не годится ему на меня работать, но он отвечал, что в будущем он мне понадобится, я и не представляю, до какой степени он мне понадобится. Он станет заправлять записями, концертами, репертуаром, гонорарами. Агентам нельзя доверять. Я понятия не имею, говорил он, как высоко я поднимусь. Она помолчала, склонив голову набок с серьезным и искренним видом. – Понимаешь, я не принимала никакого решения, – сказала она. – Я просто не могла больше ничего делать. Они умерли. Я просто не могла выходить из комнаты. Я просто не могла снимать трубку. Я просто не могла играть другую музыку. Я просто не могла слушать, что он говорит. Я просто не могла строить планы. Я просто не могла есть. Я просто не могла переодеваться. Я только играла „Апассионату“.
– Я понимаю, – тихо сказал я.
– Он привез с нами Бенджика, чтобы тот обо мне заботился. Мне всегда было интересно, как он это устроил. Я думаю, Бенджика купили, ну, знаешь, купили, за деньги.
– Знаю.
– Думаю, так все и было. Он говорил, что не может оставить меня одну, даже в «Царе Давиде», это был отель….
– Да.
– … потому что, он говорил, я стою у окна без одежды, или не впускаю горничную, а еще играю на пианино посреди ночи и не даю ему спать. И он нашел Бенджика. Я люблю Бенджика.