— А меня вы не считаете? — неожиданно раздался с дивана голос Квинси Мориса.
— Какой добрый гений прислал тебя? — спросил я, пожимая ему руку.
Морис протянул телеграмму.
— Вот что я получил от Артура. Он страшно беспокоится, так как уже несколько дней не имеет известий от своей невесты, и потому поручил мне узнать, в чем дело. Сам он приехать не может. У него умер отец… Я вижу, что прибыл как раз вовремя. Скажите, что надо делать?
Фон Гельсинг, глядя ему в глаза, сказал:
— Вы дадите мисс Луси свою кровь. Видимо, Бог помогает нам. Пойдемте!
Когда все было закончено, мы с Морисом спустились вниз. Я уложил его на диван, предварительно заставив выпить большую рюмку крепкого вина, и вернулся к Луси, которая все еще была очень слаба. Фон Гельсинг в глубоком раздумье стоял у ее постели с исписанным листком бумаги в руках. У него было почти торжественное выражение лица.
— Вот что я нашел в ее спальне, — сказал он, протягивая мне бумагу.
Это оказалась записка Луси, где она рассказывала о ночном происшествии. Нет слов, чтобы описать, как она изумила меня. Наконец я обрел дар речи и обратился к профессору, стараясь унять нервную дрожь:
— Объясните, что все это значит? Или она сошла с ума? Какая опасность угрожает ей?
— Не волнуйтесь так! Со временем вы все узнаете и все поймете, — с этими словами фон Гельсинг отобрал у меня записку. — Теперь же надо составить свидетельство о смерти миссис Вестенра.
— Да-да, — спохватился я, совсем забыв о смерти бедной женщины. — Сделайте это сейчас, а я подам заявление в полицию и зайду в бюро похоронных процессий.
Заручившись свидетельством, я собрался уходить, когда столкнулся в передней с Морисом, державшим в руке телеграмму Артуру с известием о смерти миссис Вестенра и болезни Луси.
— Когда ты освободишься, я бы хотел поговорить с тобой, — шепнул он.
Покончив со всеми формальностями, я вернулся и, узнав, что Луси еще спит, направился в гостиную, где меня ждал Морис.
— Послушай, — сказал он, — ты думаешь, я ничего не понимаю? Я рад, что смог сегодня помочь несчастной девушке, которую мы все любим. Но я знаю, что то же самое проделали и вы с Артуром, не правда ли?
Я утвердительно кивнул.
— Сколько времени продолжается болезнь Луси? — спросил Морис.
— Десять дней.
— Десять дней! — повторил он. — И за это время ей трижды делали переливание крови… Помилуй Бог!
Он приблизился ко мне и прошептал:
— Скажи, что с ней?
— Не знаю, — ответил я в отчаянии. — Фон Гельсинг, как ты сам видишь, изводится, и я почти обезумел. Говорю тебе честно, я даже не догадываюсь о причине такой потери крови. Правда, несколько раз Луси оставалась без присмотра, но этого больше не повторится; мы с профессором останемся здесь, пока она не выздоровеет.
Морис протянул мне руку.
— Я останусь с вами, — сказал он, — и буду счастлив помочь.
Во второй половине дня Луси проснулась. Она увидела фон Гельсинга и меня, слабо улыбнулась, и уткнув лицо в подушку, горько зарыдала… Выплакавшись, бедняжка опять заснула. Но сон был очень беспокойный. Луси металась, шарила руками по постели, как будто что-то искала. Профессор догадался положить на одеяло найденную им записку. Не просыпаясь, Луси тут же схватила ее и начала рвать. Только разбросав клочки бумаги по всей постели, она успокоилась. Фон Гельсинг следил за ней, нахмурив брови, но ничего не сказал.
19 сентября. Ночь Луси спала тревожно, мы ни на минуту не оставляли ее одну, по очереди дежуря у постели. Морис провел ночь в саду, вызвавшись охранять дом.
На рассвете Луси проснулась, но была так слаба, что с трудом поворачивала голову. Мы заставили ее выпить бульона и вина, но это мало подкрепило ее. Дыхание было довольно ровное, но полуоткрытый рот обнажал по-прежнему бледные десны. На лице Луси время от времени появлялось какое-то хищное, незнакомое выражение, и только взгляд нежных добрых глаз несколько стушевывал неприятное впечатление.
Она изъявила желание видеть жениха. Мы сейчас же послали телеграмму Артуру, и Морис выехал ему навстречу. Было уже шесть часов вечера, когда Голмвуд приехал.
Лучи заходящего солнца, проникая через окно, скрадывали бледность, разлившуюся на лице больной. Увидев ее столь переменившейся, Артур с трудом скрыл свое волнение. Приезд жениха несколько оживил Луси, и она довольно долго разговаривала с ним.
Теперь почти час ночи. Фон Гельсинг с Артуром сидят в комнате у Луси, через четверть часа я иду сменить их.
Боюсь, завтра наши заботы придут к концу — Луси очень слаба; она поправиться не может…
17 сентября.
Дорогая Луси!
Ужасно давно не имею известий от тебя, хотя сама долго не писала. Ты, надеюсь, простишь меня, когда узнаешь все, что было. Во-первых, я довезла мужа домой, слава Богу, вполне благополучно. Приехав в Эксетер, мы застали дожидавшуюся нас карету, и в ней мистера Гаукинса, который пожелал встретить нас, несмотря на довольно сильный приступ подагры. Милый старик отвез меня с Андреем к себе и угостил обедом. За столом он обратился к нам со следующими словами: «Дорогие мои дети, пью за ваше здоровье и желаю вам много лет счастья! Я знаю вас обоих с детства, люблю и горжусь вами, а потому желаю, чтобы вы поселились у меня, тем более что, по неимению детей, я составил завещание в вашу пользу!» Я заплакала от радости, дорогая Луси.
Итак, мы живем в чудном доме! Из спальни и гостиной открывается одинаково красивый вид. Мистер Гаукинс и Андрей целый день заняты делами; наш благодетель хочет познакомить моего мужа со всеми его клиентами. Я же занимаюсь домом.
Как здоровье твоей матери? Я очень хотела бы приехать к вам, на один или два дня, но пока не могу, так как Андрей не совсем еще поправился. Он крайне нервный, беспрестанно просыпается ночью и дрожит, как от сильного испуга.
Вот и все мои новости. Теперь расскажи мне о себе. Готово ли твое подвенечное платье? Много ли народу вы пригласили на свадьбу? Пожалуйста, напиши обо всем! Мой муж просит передать тебе сердечный привет.
Любящая тебя Минна.
20 сентября.
Уважаемый доктор Сивард!
Пишу вам по вашей просьбе обо всем происшедшем в больнице со дня вашего выезда. Все обстоит благополучно, только у несчастного Ренфильда опять был сильнейший припадок.
Большая телега с двумя рабочими проехала сегодня мимо клиники и остановилась у ворот пустого дома, куда дважды убегал наш больной. Час спустя я услышал шум в палате Ренфильда. Оказалось, ему опять удалось удрать через окно. С двумя санитарами мы бросились на улицу. Навстречу нам из ворот дома медленно выехала телега, которую я видел раньше, но теперь она была нагружена большими деревянными ящиками.
Я не успел подбежать, как Ренфильд накинулся на одного из рабочих, вытащил его из телеги и с силой бросил несчастного на землю. Если бы мы не подоспели вовремя, он убил бы свою жертву. Второй рабочий поспешил нам на помощь, и вчетвером мы еле-еле справились с безумцем. Ренфильд вырывался, дико крича: «Я помешаю им! Они не могут обокрасть меня, я постою за своего господина!»
Рабочие страшно ругались, требуя вознаграждения. Я велел угостить их виски, дал им по 5 фунтов и отправил, записав их имена: Жак Смолис и Фома Стеллинг, оба служат в фирме Гарриса и К0.
Ренфильда поместили в отделении для буйных.
Преданный вам Лука Смит.
20 сентября.
Дорогая Луси!
Ужасное горе постигло нас: мистер Гаукинс внезапно скончался! Я убеждена, что многие сомневаются в искренности нашего огорчения, но ты ведь знаешь, мы с Андреем любили его, как родного отца. Андрей страшно потрясен. Он еще не оправился от своей болезни, и внезапная кончина нашего благодетеля совсем расстроила его. Я стараюсь, как могу, утешить моего мужа, но пока безуспешно.
Прости, дорогая Луси, что омрачаю твое счастье столь скорбными известиями, но мне так тяжело! После похорон постараюсь приехать к тебе, хотя бы на несколько часов. Целую тебя крепко, да сохранит тебя Бог!
Твоя Минна.
Глава XIII
20 сентября. Только сила привычки может заставить меня продолжать свой дневник. Я так убит, так уничтожен последними событиями, что если бы смерть теперь пришла, я бы приветствовал ее, как друга. Правда, последнее время она что-то зачастила: мать Луси, отец Артура, а теперь… Но я забегаю вперед…
Я сменил фон Гельсинга, как было условлено. Артур хотел остаться со мной, но профессор уговорил его отдохнуть.
— Пойдем, дитя мое, — ласково сказал он, — вы столько пережили за последние дни! Мы посидим в гостиной. Там же можно устроиться на ночь. Поверьте, отдохнув и выспавшись, вы почувствуете себя гораздо лучше!
Бросив тоскливый взгляд на бледное лицо Луси, Артур ушел. Я сел у изголовья ее постели и огляделся. Фон Гельсинг уже развесил здесь цветы; на шее Луси поверх шелкового платка красовался венок из них. Она дышала неровно, лицо было искажено гримасой, открытый рот обнажал бледные десны и острые зубы. Особенно меня поразили клыки: они стали длиннее остальных, как у собаки!
Около полуночи Луси слабо шевельнулась. И тут же раздался тихий стук в окно. Приблизившись, я поднял штору. Сад был освещен серебристым сиянием луны. Перед самым окном летала огромная летучая мышь. Это она задевала крыльями за стекло. Мне почему-то вспомнился Ренфильд, и сердце сжалось от неясного страха.
Вернувшись на прежнее место, я заметил, что венок на шее Луси сдвинулся от ее неловкого движения. Я осторожно поправил его.
Через некоторое время Луси проснулась. Я дал ей поесть, как предписал фон Гельсинг. Она безропотно проглотила пищу. Видно было, что организм уже не борется со смертью, как раньше. Луси покорно отдалась овладевавшей ею слабости. Мне показалось странным, что, проснувшись, Луси прижала к себе венок, будто ища в нем защиты, в то время как во сне она отталкивала его. Понаблюдав за ней, я убедился в этом. Больная то засыпала, то просыпалась, каждый раз повторяя одни и те же движения.