— Мм…
Ловлас подмигнул.
— Сокровище — это то, милорд, что скрыто внутри, — его яркие глаза сверкнули, — в турецком Серале дожидаются запертые шлюшки.
Я уставился на него с недоверием.
— Вы предлагаете мне отправиться в гарем султана?
Ловлас поклонился.
— Совершенно верно, сэр. — Он тронул меня за руку. — При одном условии.
— Так я и знал.
— Ваш друг Хобхауз…
— Нет! — Я оборвал его в ярости. — И я вас опять предупреждаю…
Ловлас презрительно махнул рукой.
— Тише, сэр, найдутся кусочки и полакомее, чем ваш дорогой друг. Однако, Байрон, вам следует уговорить его вернуться в Англию немедленно.
— Как? Зачем?
Ловлас снова коснулся моей руки.
— Чтобы нам с вами больше никто не мешал, — сказал он. — Чтобы вы наконец отдали себя на мое попечение, Байрон. Чтобы я обучил вас искусству.
Он посмотрел на труп пастуха.
— Кажется, вам самое время…
— Порвать с Хобхаузом… — продолжил я за него. Ловлас кивнул. Я медленно покачал головой:
— Невозможно.
— Я покажу вам прелести Сераля.
Я снова покачал головой и взобрался в седло.
— Вы говорили мне о тайне, Ловлас, тайне, что угрожает всем, кто мне дорог. Так мне нет дела до этого. Я не брошу Хобхауза, Я никогда не бросаю тех, кого люблю.
— Тайна?
Мое упоминание, по-видимому, привело Ловласа в недоумение. Потом он улыбнулся, словно припоминая.
— О, не волнуйтесь, милорд. Хобхаузу вы не угрожаете.
— Кому же тогда?
— Оставайтесь со мною здесь, на Востоке, и я передам вам свои знания. — Его губы слегка приоткрылись. — Сколько удовольствий ждет вас, Байрон! Я-то знаю, что вы понимаете толк в этом.
Презрение к нему внезапно нахлынуло на меня.
— Да, оба мы убиваем, — сказал я, — но убийство не доставляет мне радости. Я уже говорил вам — я не желаю становиться подобным вам. Тем более приобщаться к знаниям, которыми вы располагаете. Я не стану вашим учеником, Ловлас. — Я наклонил голову. — И на этом разрешите откланяться.
Я пустил коня по тропе. Унылые могилы встречались на моем пути. Я выехал на дорогу у стен города. Луна озаряла мне путь ярким светом.
— Байрон! — Я обернулся. — Байрон!
Ловлас стоял там, где я его оставил, — призрачный красавец на фоне заросших надгробий. Его золотистые волосы искрились, глаза горели.
— Байрон, — закричал он с неожиданной свирепостью, — поймите же, это закон! Здесь, в этих мирных садах, собаки раздирают свои жертвы, пташки божьи едят червей, вся природа — суть извечное уничтожение! Вы — хищник, вы более не человек, вы не тот, что были раньше. Вам ли не знать, что сильный ест слабого. — Он внезапно улыбнулся. — Байрон, — услышал я его шепот, — мы будем вместе пить кровь.
Я содрогнулся, кровь моя, казалось, превратилась в ртуть, столь же восхитительную, как луна. Когда я снова взглянул на Ловласа, его уже там не было.
Три дня прошло, а я его не видел. Речи Ловласа лишили меня покоя, растревожили меня. Я начал понемногу наслаждаться величием своего нынешнего состояния. Может статься, слова Ловласа были правдой? Я действительно стал падшим существом, и это состояние было на самом деле грозным и романтичным. Хобхауз, который озверел, как лосось на нересте, начал раздражать меня — мы бесконечно ссорились, и я уже и сам начал подумывать о том, а не расстаться ли нам. Так что, стоило Хобхаузу в сердцах проговориться о желании вернуться домой, я не стал его отговаривать — тем паче сам я не думал следовать его примеру. В то же время мысли о природе обещанных Ловласом удовольствий продолжали держать меня в страхе — более всего меня ужасало то, что я, вероятно, найду в них усладу, испытав их однажды, а между тем дикие, необузданные страсти пробуждались во мне. Поэтому я предпочел бездействовать и выжидать, пока Ловлас сам ко мне не пожалует. Но все это время глубоко в душе я лелеял надежду, что его искушения будут достаточно сильны, чтобы соблазнить меня.
Наступил день аудиенции с султаном. Нас было Двадцать человек, все англичане, которым выпала эта мучительная честь.
Мой давешний экскурсовод также был в числе гостей, как и прибывший в самый последний момент Ловлас. Увидев меня с моим гидом, он улыбнулся, но остался нем. Все же, когда мы ожидали в приемной султана, он расположился за моей спиной, а после, когда вся эта занудная процедура подошла к концу, он вертелся вблизи меня и Хобхауза.
Мой гид подошел к нам с горящим от возбуждения взором.
— Вы произвели поразительное впечатление на султана, — сказал он мне. Я вежливо поклонился.
— Да, да, Байрон, — восклицал он. — Ваше роскошное платье и поразительная наружность просто приковали его внимание. Воистину… — Тут он осекся, захихикал и покраснел.
— Что? — спросил Хобхауз.
Тот продолжал хихикать, отвернувшись от меня. Он стал заикаться, сглотнул и попытался взять себя в руки.
— Султан сказал, что вы вообще не человек. Я нахмурился и похолодел; я бросил взгляд на Ловласа, который явил мне свой саркастический оскал.
— Не человек… — медленно произнес я. — Что это значит?
Румянец на его щеках сделался еще более багровым.
— Да уж, Байрон, — он прыснул со смеха, — султану показалось, что вы — переодетая женщина.
Я глубоко вздохнул с облегчением. Экскурсовод сиял от счастья. Шире всех, как я заметил, улыбался Ловлас.
Позже, когда Хобхауз уже спал, он пришел ко мне. Вместе мы поднялись на крышу и обратили свои лица к свету луны. Ловлас вытащил кинжал. Он погладил тонкое безжалостное лезвие.
— Великий турок был жалким сводником, как вы полагаете? — спросил он.
— Почему?
Ловлас обнажил зубы. Он провел большим пальцем то острию кинжала.
— Потому что перепутал вас со шлюхой, разумеется. Я содрогнулся.
— Пусть так, лишь бы он не узнал истину.
— А я бы на вашем месте проучил отъявленного наглеца, сэр!
Я холодно взглянул Ловласу в глаза.
— Нет ничего страшного, если люди находят меня красивым.
Ловлас оскалился.
— Что вы говорите? — прошептал он. Он отвернулся и посмотрел на Сераль на том берегу, затем заткнул кинжал за пояс.
— Что вы говорите?
Он начал насвистывать арию из оперы. Нагнулся и извлек из сумки несколько бутылок. Одну из них он откупорил. Я ощутил драгоценный запах крови.
— Целебный эликсир, — сказал Ловлас, протягивая мне бутыль. — Я смешал его с самой изысканной мадерой. Пейте же до дна, Байрон, этой ночью мы должны быть на высоте. — Он поднял вторую бутылку. — Тост. — Он улыбнулся мне. — За спорт для избранных, которым мы будем сегодня заниматься.
Мы опьянели от этого коктейля крови с вином. Нет, не опьянели — чувства мои были обострены как никогда, и неистовый восторг воспылал пожаром в моей груди. Я припал к стене и смотрел на купол небес и древний город под ним; звезды над Сералем как будто отражали мое собственное дикое безумие, и я понял, что на сей раз Ловлас одержал победу над моей душой. Продолжая насвистывать, он обнял меня и зашептал мне на ухо:
— Вы обладаете великой силой, хотите ли испытать, на что вы способны? Я едва улыбнулся.
— Это истощит вас, но у вас хватит сил — хотя вы и молоды для испытания.
Я смотрел на воды Золотого Рога.
— Мы поплывем по воздуху, — прошептал я. Ловлас кивнул. Я нахмурился, осознав, насколько ослабела моя память.
— Во сне, когда-то давно, я был с пашой. Он открывал мне чудеса времени и пространства. Ловлас усмехнулся.
— Чума на эти чудеса. — Он посмотрел в направлении Сераля. — Мне нужны шлюхи.
Я хохотал до коликов в желудке. Я буквально обессилел от смеха. Ловлас поддерживал меня, гладя завитки моих волос. Он указал рукой на Сераль.
— Поглядите туда, — прошептал он, — чтобы отражение его отпечаталось у вас в глазах. Оно должно срастись с вами. Теперь увеличьте картинку и приблизьте ее.
Смех мой оборвался. Я посмотрел в холодную глубину глаз Ловласа, затем последовал его указаниям. Небосвод исказился перед моим взором. Минареты и купола поплыли, как круги на воде. Мой лоб вдруг уперся в стену дворца.
— Что происходит? — прошептал я. — Этого не может быть!
Ловлас прижал палец к моим устам. Он нагнулся за последней бутылью и откупорил ее.
— Да, прекрасно, — кивнул он, — вдыхайте запах. Ощутите его силу. В нем заключено все ваше бытие. Вы — творение крови. Вы можете парить подобно ей сквозь пространство.
Внезапно он встряхнул сосуд, и я узрел струю крови, брызнувшую из горлышка и окрасившую своими брызгами город и звезды.
— Да, парить вместе с ней! — закричал Ловлас.
Я встал на ноги. Я почувствовал, как мой бестелесный дух оставил тело, словно кровь, текущая из открытой раны. Воздух был плотен. Я парил в нем. Константинополь, расплывшийся пятном, темным, как ночь, алым, как кровь, звал меня. Все вращалось передо мной: море, небо, город, и затем неожиданно все исчезло, кроме Сераля, искаженного и призрачного, будто отраженного в мириаде зеркал. Я оказался в самом центре водоворота и вдруг почувствовал прохладу на своем лице — я стоял на стене гарема.
Я обернулся. Мои движения казались непривычными. Я шел, воображая себя бризом, скользящим по темным водам озера.
— Байрон. — Голос камнем упал в пучину.
Два слога рассыпались рябью по воде. Ловлас улыбнулся мне, и его лицо задрожало и преобразилось, когда я посмотрел на него. Мне показалось, что черное озеро поглотило его. Неясная бледность лица потускнела. Его тело начало сжиматься, и он стал походить на карлика-негра. Я рассмеялся, и звук моего собственного смеха странно преломился в моем мозгу.
— Байрон.
Я опять взглянул вниз. Ловлас вновь показался мне лилипутом. Он улыбался ужасающе, и губы его шевелились.
— Я евнух, — услышал я, — а ты станешь рабыней султана.
Он вновь покосился на меня, и я захохотал пьяным смехом, но ряби больше не было, и темнота оставалась такой же недвижной, как хрустальный пруд. И вдруг по спиралям моего сознания, из глубин моей памяти взметнулся и отразился, как в кристалле, образ Гайдэ. Дыхание мое перехватило, и я потянулся к ней. Но видение исчезло, рассеялось в моих руках, а затем как бы впиталось в мою кожу, и Гайдэ я больше не видел, да и все вокруг меня таяло и уносилось. Я прижал пальцы к глазам. Нереальность происходящего казалась еще более чарующей. Когда я вновь открыл глаза, я увидел,