Половину оставшегося дня осматривали мёртвых, наводили порядок и искали Клару. Её нигде нет. И, кстати, только в её спальне не нашлось следов крыс. Только помёт, но мебель и одежда целы, все вещи в порядке. Пропал один лишь саквояж (я подмечал, что он стоял на одном месте все эти дни).
Остерман сбежала, и в этом нет никаких сомнений.
Какого лешего произошло в этом доме, пока нас со Смирновым не было?
Всю ночь воют волки. Не то чтобы я считал себя суеверным или пугливым, но сегодня даже мне не по себе после увиденного.
Хотелось бы поскорее (если вообще получится) забыть обгрызенное лицо Усладина. Эх, вредный старик. Вот вроде бы ужасно раздражал всегда своими придирками, а теперь, когда его нет, я готов хоть каждый день писать объяснительные записки, лишь бы он оставался доволен, сидел сейчас рядом со мной у камина и отчитывал за ругань и нарушение устава.
Настроение в усадьбе удручающее. Доктор Шелли и вовсе пребывает в состоянии пугающем. Очень чувствительной натурой оказался этот иноземец, а вроде доктор, должен быть привычен ко всяким зрелищам.
Не отрицаю, я тоже впечатлился. За свои годы многое видел, но такого – нет.
Доктор с удивлением отметил, что у всех погибших сильная кровопотеря. Это ввело его в замешательство. Смирнов составил протокол под его диктовку (Афанасьев помогал переводить). Протокол я распорядился сразу же отправить Волкову вместе с другими документами. Опасаюсь об их сохранности.
Вечером собрали остатки пищи, уцелевшей после крысиного нашествия, засели в гобеленной гостиной, но аппетита ни у кого особо не было.
Афанасьев долго писал. Он уже знает, кто такие мы со Смирновым, поэтому не скрывает больше своей личной заинтересованности в деле. Он признался, что вернулся не столько ради поисков Белорецкого, сколько ради Клары. Профессор беспокоится за её безопасность, ведь девчонка осталась с опасными преступниками совсем одна.
Вот уже не знаю, кого стоит больше опасаться.
– Получается, это вам мы с моими студентами отправляли письма? – спросил Афанасьев меня во время ужина.
– Не напрямую мне, но в итоге да, мне поручили заняться этим делом, – признал я.
– То есть вы в курсе всех ужасных подробностей случившегося в Курганово?
Надо сказать, несмотря на то что я обычно не придаю событиям и словам никакого мистического значения, на этот раз даже меня проняла инфернальная атмосфера усадьбы. Мы – чужаки, вторгшиеся в чужой дом, – сидели в пустой усадьбе, где столь жестоко убили моих коллег, а за стенами то и дело скрежетали мыши. В камине горел огонь (граф Ферзен, насколько известно, большой поклонник лойтурской моды, да и сам по происхождению выходец из древнего лойтурского рода, поэтому Курганово его полно портретов аристократов, старинных украшений и книг. Вот и в гостиной камин вместо печки). За окном в эту ночь выли волки, а им подпевала метель. Надеюсь, Смирнов успел добраться до какой-нибудь деревни, прежде чем попасть в самое ненастье.
Так вот. Всё в усадьбе способствовало нагнетанию мрачного настроения. Профессор сидел спиной к камину, и лицо его было тяжело разглядеть в свете нескольких свечей, поэтому даже добродушный Афанасьев со своими соломенными усами вдруг приобрёл вид подозрительный и даже немного пугающий.
Теперь, не скрываясь, мы смогли честно и прямо обсудить всё, что случилось в Курганово: исчезновение Михаила Белорецкого, множественные смерти крепостных, пожар в лаборатории и, конечно, же гибель всех моих коллег.
Афанасьев, впрочем, знал немногим больше меня.
– Я, как и вы, Демид Иванович, узнал обо всём из письма Клары. Она прислала дневник Михаила мне, его учителю, и я, прочитав его, немедленно приехал сюда, в Курганово, надеясь найти своего студента.
– У вас были хоть какие-то зацепки?
Афанасьев помотал головой, но вдруг как-то засомневался, открыл рот несколько раз, не решаясь сказать:
– Вы верите в чудовищ, господин Давыдов?
Вопрос его, надо признать, заставил меня усмехнуться.
– Вы про небылицы, которые записывал Белорецкий? Он же фольклорист, это его работа.
– Это и моя работа, Демид Иванович, – очень серьёзно произнёс профессор. – Именно я научный руководитель Белорецкого. Мы с Михаилом знакомы со дня, когда он поступил в Университет, я сам принимал у него вступительные экзамены. Михаил – чудесный юноша, но очень ранимый и чувствительный. Он и вправду всегда воспринимал мир очень… тонко. И всё же… это была не первая его фольклорная практика.
– Что вы имеете в виду?
– Михаил уже не раз ездил по деревням, собирал сказки и былички, записывал их. Мы обсуждали его экспедиции, он охотно делился всеми подробностями. И да, он обладает очень богатым воображением, но точно не душевнобольной и умеет отличать выдумку от реальности.
– Вы же читали его дневник? – уже с некоторым сомнением, которое из-за усталости не получилось скрыть, уточнил я.
– Конечно.
– А в его дневнике сплошные волки-оборотни, ведьмы, вештицы, опыты над людьми…
– Именно, – подтвердил совершенно невозмутимо Афанасьев, и я ощутил толику разочарования.
– Послушайте, Фёдор Николаевич, вы же учёный…
Настолько, насколько фольклористику можно назвать наукой, конечно.
– …Человек образованный. Вы не можете верить, что всё это происходило по-настоящему.
– А вы можете поверить, что сотни крыс загрызли насмерть несколько сотрудников Первого отделения?
Шелли усмехнулся с покрякиванием, и я впервые за долгое время вспомнил про него. Мне казалось, иноземец давно выпал из беседы из-за своего скудного знания ратиславского языка, но, оказывается, он внимательно нас слушал всё это время.
– Признаю, – сказал я, – случай с крысами даже меня поразил. Никогда не слышал о таком. Может, в Века Тени что-то подобное и было возможно…
– Всё возможно, – произнёс доктор Шелли.
Это прозвучало настолько неожиданно и загадочно, что я замешкался.
– Что возможно?
– Всё, – улыбнулся доктор Шелли, сверкая в полумраке стёклышками очков.
Если профессор – крепкий, коренастый, весьма мужественный, пусть и добродушный на вид человек, то доктор – его полная противоположность. Щуплый, темноволосый, с длинными тонкими, точно паучьи лапки, пальцами и широкой белозубой улыбкой рептилии. И глаза за стёклышками очков-полумесяцев, даже когда он в хорошем настроении, остаются холодными, совершенно равнодушными.
Наверное, этим двум нравилось забавляться надо мной, потому что я от их загадочности начал раздражаться и потребовал выражаться конкретнее.
– Вы видеть их? – спросил Шелли.
– Кого?
– Мутант доктор Остерман?
Мы прибыли в Курганово спустя несколько седмиц после описываемых в дневниках событий. У Ферзена была уйма времени, чтобы скрыть все улики. Даже вход в лабораторию оказался завален настолько плотно, что мы не смогли пробраться внутрь. Пытались найти рабочих, но Стрельцовы (это хозяева соседнего поместья) отказались отправлять своих людей в «это Создателем проклятое место», а все крепостные Ферзена разбежались или мертвы. Мы ждём со дня на день подкрепления из Златоборска.
Кратко описал сложившуюся ситуацию своим новым знакомым.
– Конечно, – понимающе закивал Афанасьев. – Вряд ли доктор Остерман настолько глуп, чтобы оставлять после себя улики. Если что-то и осталось после пожара, он увёз это подальше от Курганово, в надёжное место.
– И оставить Клара? – усомнился Шелли.
– А при чём тут Клара?
– Клара, – вздохнул с неподдельной печалью Афанасьев. – Чудесная милая девушка. Насколько хорошо вы успели узнать её?
Успел, но вот не нахожу её ни милой, ни чудесной. Лицемерная лживая манипуляторша. Как она ловко юлила, уходя от вопросов. Говорить об этом очарованному девицей профессору я не стал, потому что ожидал, что тот встанет на её защиту, но он меня удивил:
– Клара опасна, – неожиданно произнёс Афанасьев. – И для себя самой, и для окружающих.
– В каком плане?
– Вы же читали дневники Белорецкого?
– Конечно. Сколько раз можно повторять?
– Значит, вы знаете, что Клара – вештица?
Белорецкий и о таком писал.
– Хотите сказать, что Клара на самом деле ведьма?
– Не ведма, – вставил Шелли, наклоняясь вперёд. Он уткнулся локтями в колени и переплёл между собой длиннющие жутковатые пальцы. – Мутант.
Честно, я пытался сдержать смех. Но после всех событий минувшего дня, это было уже едва ли возможно. И в этом безумном диком доме, полном крыс-людоедов, трупов и загадок, я расхохотался посреди ночи так громко, что даже воя волков на короткое время не стало слышно в нашей забаррикадированной гостиной.
– Мутант? – повторил я. – Доктор, вы это серьёзно?.. Профессор?
Но они, оказывается, совершенно не шутили.
– Раз вы читали дневник Мишеля, – сказал Афанасьев, – то должны помнить, что он рассказывал о вештицах. Это люди, которые приобрели колдовской дар в силу инородного вмешательства.
– Инвазивное… ве… вед… тык, – Шелли ткнул себе пальцем в руку, изображая иглу шприца, введённую в вену, – Золотой сила. – И он взмахнул рукой, точно фокусник из уличного балагана, сотворивший заклинание.
– Что?
– Про Золотую силу вы слышать?
– Её изучал граф Ферзен. Якобы источник находится в Великом лесу. Это какое-то… явление природы?
– Ископаемое! – воскликнул Афанасьев так громко и восторженно, точно ждал этого весь вечер. – Понимаете, Демид Иванович, магия – это не вспышка – взрыв – и кролик появляется из шляпы. Магия существует на самом деле. Она живая, настоящая, её можно потрогать руками.
– И это называться Золотая сила, – добавил Шелли. – Aurea potentia на языке мёртвых. А на языке Исток… о… я бы желать это произносить правильно, но даже бояться, – он наклонился ещё ближе, почти впритык к моему лицу, – кто знать, что случиться, если ошибаться? Кто знать, как сильно оскорбить это боги?
– Язык Истока? Боги? Доктор, вы о чём?
На самом деле хотелось спросить, в своём ли он уме.