– Не спрашивайте меня ни о чём. Поговорите с Сестрой Мариной. Она старшая из нас.
Монахиня выглядела перепуганной, и Афанасьев настоял, чтобы я не допрашивал её. Спорить показалось бессмысленным. Взрослая женщина сможет изложить всё более складно. Вопрос только, насколько правдиво. Кажется, все в этом монастыре суеверны до ужаса, и мне предстоит услышать очередную байку о Великом лесе.
Мы занесли вещи в избу. Там чисто, но простенько, не как в обычных деревенских домах, где хозяева стараются каждое окошко украсить вышитыми занавесками, каждую лавку накрыть вышитым же покрывалом, и дорожки, бесконечные дорожки везде. Кто хоть раз бывал в ратиславской избе, знает, какой это музей вышивки, собранный поколениями и поколениями женщин, живших под одной крышей.
Монастырь пусть и насчитывал несколько веков, но то ли в «мужском» доме никто не пытался навести уют и красоту, то ли среди Сестёр в целом не существовало такой традиционной преемственности.
Кровать оказалась только одна, но наша спутница сказала, что спать можно ещё на печи и на полатях. Доктор Шелли, как иностранец, пришёл в ужас.
– Что ж, доктор, вот и полевое исследование народной ратиславской культуры. Настоящий ратиславец, а не мы, столичные жители, спит на печи или полатях.
– Печь? – ошарашенно крутил головой Шелли. – Но я не хлеб. Меня нельзя в печь.
Не удивлюсь, если после этого путешествия доктора на Западе быстро разлетятся слухи о жутких ратиславских каннибалах. Чего они только о нас не рассказывают. Читал я как-то записки одного литторского путешественника из пятого века. Он лично приезжал в Новисад и после писал в дневнике, будто по ночам у всех ратиславцев вырастают пёсьи головы. То есть он сам, лично был в Новисаде и всё равно не постыдился придумать такую ерунду. Вот же собака!
Мы успокоили доктора Шелли и заверили, что в печи его жечь никто не собирается, но он, всё ещё преисполненный подозрений, опасливо, но вежливо попросил оставить ему кровать, на что мы с профессором легко согласились. Афанасьев забрался на печь.
– Ох, давно так не спал, – сказал он, радостно похлопывая подушки, сложенные одна на другую в высокую башенку. – Со времён студенческой практики.
– Что у вас за практика такая?
– Университет отправил нас в деревни собирать сказки и песни. Мы тогда по всей Белградской губернии колесили. Первый выпуск Императорского Университета. Считайте, первопроходцы. Это уже после наши студенты по всей стране поехали, уже опираясь на наш опыт. А тогда никто этим ещё не занимался. Вот были времена…
Он осторожно прилёг, ощупывая руками стёганое покрывало.
– Но тогда у меня и спина так не болела. Сейчас какие экспедиции…
– Вот, пожалуйста, вполне себе экспедиция, – хмыкнул я, забирая одну из подушек с печи.
Мне оставили полати. Я не возражал. В отделении часто приходится оставаться на ночь, а там если мы и засыпаем, то только случайно и сидя за столом. Поэтому полати кажутся почти роскошью в сравнении со скрипучими стульями нашего кабинета.
От Сестры Марины новостей до сих пор нет. Афанасьев заснул. Шелли убежал осматривать тела погибших (мы увидели в окно, как их привезли. Нас бы никто не позвал, это Шелли настоял, а я уже куда настоятельнее попросил Сестёр не мешать ему).
Тела отнесли в подвалы, расположенные где-то под стеной монастыря. Я не пошёл с Шелли. Всё равно мало понимаю в этом деле. Если будет что-то важное, доктор сообщит.
У него определённо есть свой интерес в этом деле. Вопрос только, что это за дело, потому что оно куда больше, чем просто бесчеловечные эксперименты над людьми в глухой ратиславской деревне.
Когда мне поручили расследование, я сильно удивился, хотя виду не подал. Доказать вину одного из фаворитов государя – это прямой путь к повышению. Как минимум представят к награде. Да у нас в отделении горло бы вырвали за такое. Но это, конечно, если вину доказать получится. В случае невиновности, тот, кто будет вести дело, станет злейшим врагом влиятельнейших лиц в государстве. Так я это себе и объяснил. Как бы велико ни оказалось искушение, но мало кто из трусов в нашем отделении готов рисковать карьерой. Они трясутся за свои места и предпочтут выполнять непыльную работу. А тут я подвернулся – вечно мне больше всех надо, а начальство и без того терпеть не может. Лучший кандидат, чтобы скинуть на него проблемы.
Но что, если всё обстоит ещё хуже? Что, если изначально расследование начато для отвода глаз?
Граф Ферзен обладает влиянием при дворе. Его считают едва ли не близким другом императора и его поверенным в государственных делах. Разве у такого человека нет возможности исчезнуть незаметно, даже имя поменять? Насколько благосклонен к Ферзену император, чтобы опыты над людьми сошли ему с рук?
И куда побежит граф теперь, когда он в розыске? Подальше от столицы или наоборот, прямо туда, чтобы получить аудиенцию у императора и вымолить его прощение?
Может ли Ферзен обладать влиянием или знаниями достаточными, чтобы повлиять на мнение монарха?
И эти треугольники ещё. А, точно. Треугольники! Несколько раз перечитал письмо от инкогнито. Это похоже на какую-то дурацкую игру или шифр.
Никто из Сестёр, кроме той же девицы, больше не появлялся. Девица принесла ужин, но ничего о девочке, которую забрали другие послушницы, она не знает. Сходил сам к той избе, куда её унесли, но мне даже не открыли.
Пишу многим позже. Вернулся Шелли. Очень взволнованный.
Он пришёл ближе к полуночи, запер дверь, рухнул на лавку, опираясь на стол и тяжело вздыхая. Я не спал, слишком привык работать по ночам, да и не до сна в таком месте.
– Есть? – спросил Шелли прикладывая руку ко рту.
– Каша в печи стоит, – сказал я и поднялся, догадываясь, что доктор не знает, как достать горшок.
– Нет, – замотал головой Шелли.
Перейдя на его родной брюфоморский, я догадался, что он имел в виду выпивку, но этим добром Сёстры с нами не поделились или просто не имели ничего подходящего в запасах.
А Шелли всё никак не мог прийти в себя. Он достал блокнот, швырнул весьма нервно, дёргано даже, на стол передо мной.
– Читать сам! – заявил он.
– Вы провели вскрытие? – уточнил я зачем-то, но это слово вызвало у доктора неподдельное любопытство.
– Вскрыть?
– Вскрытие. Исследовали тело после смерти. Буквально – разрезали и осмотрели внутренние органы, чтобы узнать причину смерти. У нас редко это применяют. Только когда есть подозрение на отравление. Но термин применяют почти для любого врачебного осмотра после смерти. В уголовных делах, конечно.
Не уверен, как много понял Шелли, поэтому перевёл для него, но, кажется, доктор меня почти и не слушал. Он дёргал губами, водил носом, точно принюхивался к новому слову:
– Вскрытие, – повторил он несколько раз задумчиво, пока у него не получилось преодолеть это жуткое для иностранцев сочетание в, с, к, р, т подряд. Эх, бедняга. Это он ещё не сталкивался с рдзенским языком. Вот уж где сам леший ногу сломит.
– Там нет ничего для вскрытие. Уголь. Сгореть, – сердито произнёс он. – Я видеть девочку. Говорить. Уговорить Сестра.
Вот уж не думал, что монахини всё же поддадутся его уговорам. От неожиданности я подскочил, упёрся ладонями в стол, наклоняясь ближе.
– И? Что она сказала?
Шелли дёрнул губой в злой усмешке.
– Вы не говорить, как она. Здоров или жив, – верно подметил он, и меня кольнула совесть.
– Дело важнее всего. Извините…
– Жив. Потерять много кровь. На её одежде – её кровь. Не чужой.
– Кто её ранил? Ножевое ранение? Пуля? – забросал я докторами вариантами, но тот поцокал языком.
– Укус, – сказал он и, поднявшись, достал из своей сумки толстую папку, вытащил из неё исписанный лист бумаги. – Как тут.
Оказывается, Шелли сделал копию осмотра в Курганово.
Записи Шелли вёл, опять же, на брюфоморском. Приведу их для отчётности на ратиславском.
РЕЗУЛЬТАТЫ МЕДИЦИНСКОГО ОСМОТРА
Погибших в усадьбе Курганово, проведённого доктором Бернандом Брэмом Шелли.
Мужчина, взрослый.
Смерть наступила от кровопотери.
Тело сильно обглодано крысами после смерти.
Мужчина, пожилой. Отсутствуют зубы (18, 17, 28, 26)
Смерть наступила от кровопотери
Тело сильно обглодано крысами после смерти.
Мужчина, юный. Примерно 19 лет
Смерть наступила от кровопотери
Тело сильно обглодано крысами после смерти.
Десять имён, и все мои коллеги. Почти без отличий за редкими случаями, когда доктор Шелли сомневался и не поставил точный диагноз, у них одна и та же причина смерти. Сильная кровопотеря.
– Думаю, да, скрыть следы, – произнёс я мрачно, закрывая блокнот и возвращая доктору.
– Всё как в Курганово, – повторил за мной Шелли.
Тогда я нарушил протокол и поделился с ним подробностями гибели крепостных в деревне Заречье. Отчёта с места преступления у меня нет, поэтому повторю здесь всё как помню.
– В Заречье, это деревня графа Ферзена, ближайшая к усадьбе, пропали все жители. Просто без следа. Все вещи оставили. Никто не знает, куда они делись. В деревне больше ста человек проживало, а теперь никого, за одну ночь все как испарились. А в доме старосты мы нашли гору трупов. Все обескровлены. Но там нет ста человек. То есть остальные просто куда-то… ушли.
– А лошади? – мне нравится, как рационально подходит к вопросу Шелли, несмотря на свою слепую веру в монстров и мутантов, он ищет логическое решение проблемы.
– Лошади тоже исчезли. Есть вероятность, что деревенские просто сбежали, но должны же были остаться какие-то следы, пойти слухи. Кто-нибудь должен был их увидеть. А в соседних деревнях несут только какую-то суеверную чепуху. Говорят, Великий лес их забрал.
– Хм, – только и сказал доктор.
– Вот и я о том же. Хм. – Я пожалел, что забыл сигареты в Курганово, а будить профессора не хотелось, поэтому начал жевать скрученный листочек, вырванный из дневника, лишь бы как-то унять зуд во рту. – Понимаете? Люди массово гибнут от какого-то…