– Господица Замбила, – вдруг перебила её я раньше, чем сама успела подумать, что сказать. – Я понимаю ваше недоверие. Я и сама не очень хорошо осознаю, что со мной происходит. Но я не чудовище и уж точно не опасна.
– Ты сама не знаешь своей силы, маленькое чудовище, – огрызнулась старая фарадалка и сложила пальцы в непонятный знак, наверное, защитный. – А ты, Вита, – она ткнула в неё пальцем. – Теперь ты отвечаешь за мулло. Забирай её к себе в кибитку, чтобы она никому не навредила. Если не боишься, что уже не проснёшься вообще.
Замбила развернулась, взмахнув подолом длинной юбки, и, шаркая, ушла в одну из кибиток.
Наконец, все разошлись, а я с трудом запихала в себя кашу, хотя глотала сквозь слёзы, давясь каждым кусочком. Ела лишь потому, что так положено. Читала где-то, что у таких народов как фарадалы считается оскорблением не есть предложенную пищу. Не хотелось бы обидеть этих жутких людей.
Мужчины всё же не хотели оставаться со мной у костра, и Вита увела меня в свою кибитку. Она у неё завешана вся оберегами, и там так душно и странно, что у меня кружится голова.
– Это не духота, Клара, – заметив мою реакцию и зевки, пояснила Вита. – Это обереги не дают твоему зверю выбраться наружу. Ну-ка, подвинься.
Она постелила мне на большом сундуке. В жизни не спала на сундуках, я же не кметка какая-то. И, видимо, не посплю. Сижу, пишу в дневнике. Вита разрешила оставить мне одну свечу. Думаю, это не столь потому, что она таким образом проявила симпатию ко мне, сколько потому, что засыпать рядом со мной в темноте она всё же опасается.
– Ты и вправду не понимаешь, кто ты такая? – спросила она, выглядывая из-под пёстрого лоскутного одеяла.
Удивительно, но в таком людном таборе Вита живёт в фургоне совсем одна, и здесь только узкая кровать для неё и сундук для меня. Кто мог подумать, что фарадалы сделают такую юную девушку телептой. Я читала, конечно, что в их таборах главная всегда – женщина, но была уверена, что это должна быть опытная старушка вроде Замбилы. Вита же, думаю, немногим старше меня. Я снова повторила, что не знаю, кто я и что со мной такое случилось. Может, это какое-то проклятие Великого леса? Может, духи наказали меня за то, что я пыталась найти Мишеля?
– Глупости, – нахмурилась Вита. – Великий лес не имеет отношения к этой черни внутри тебя. Великий лес словно огромная живая путэра, что дышит Золотой силой.
– А что такое… эта ваша путэра, о которой вы говорите? – спросила я, наконец, хотя мучилась от любопыства весь вечер.
– Святыня моего народа. Очень… очень драгоценная вещь. Но тебя это не касается.
Я задумалась надо всем, что говорили фарадалы обо мне, о моём отце и Сумеречных Сёстрах, и Вита, кажется, успела задремать, потому что голос её прозвучал очень сонно, когда я заговорила снова:
– Кто тогда мог… проклясть меня чернотой?
– Твой отец. Это он создавал чудовищ, сплетая тьму и свет воедино. Но, знаешь, Клара, я не думаю, что он стал бы проклинать собственную дочь.
– А что же это, если не проклятие?! – возмутилась я.
– Подумай… может, это своего рода спасение, – она сжалась в клубочек, словно кошка. Голос её стал сонным, ленивым и неразборчивым. – Разве смог бы отец проклясть свою дочь?
– Разве мог он сделать меня такой из любви и заботы?
– Если ты не жива и не мертва, Клара, – почти утыкаясь лицом в подушку, произнесла Вита, – то, может быть, только так тебя и можно было оставить в живых. На самой границе между мирами.
Она заснула, а я всё пишу, пишу, пишу и не могу найти себе покоя.
Стоит остановиться, и перед глазами силуэт Тео. И огонь. А в ушах крики. На языке кровь…
Мулло… вампир. Упырь. Что за ужасные предположения? Нелепые, необоснованные.
Я родилась мёртвой, а отец нашёл неизвестныйчудесный способ вернуть меня к жизни. Но что, если я никогда так и не вернулась до конца? Что, если я навсегда осталась… наполовину мертва?
Всё сижу в кибитке, пишу, хотя мыслей в голове уже нет. Под потолком от сквозняка тихо звенят бубенцы на оберегах. Вита тихо спит. Снаружи порой слышно чьи-то шаги, и я напрягаюсь каждый раз, ожидая, что это Сумеречные Сёстры явились за мной.
Боюсь закрыть глаза. Стоит только на мгновение отвлечься от письма, как я вижу Тео, и чудится его чудовищный крик.
И ещё моё новое зрение. И слух. И… не знаю, как прозвать это чувство… Не могу перестать замечать золотые нити заклятий и чужих жизней, не могу отключить то острое дикое чувствование чужого присутствия.
И ещё я, если честно, боюсь, что стоит мне заснуть, и…
Не хочу, чтобы мои кошмары повторялись…
И Тео… Тео… я поверила, почти поверила, что он послан мне судьбой, провидением, самим Создателем, чтобы уберечь от горя, беды и одиночества. Нас будто связала невидимая нить, и вот… вот уже его нет. Так горько, жестоко, трагично, неожиданно и бесповоротно.
Я… я не знаю, что делать.
Кажется, это всё кошмарный сон, и ему нет конца.
Я заблудилась.
Я проснулась после обеда, когда короткий день последнего зимнего месяца уже начал сереть, погружаясь в сумерки. Сейчас сижу снова у костра, мне дали шаль, чтобы накрыться, хотя, если честно, я совсем не мёрзну, и вот продолжаю писать, так много мыслей шумит в голове.
Фарадальский лагерь днём – это очень странное место, полное громких звуков, непривычных запахов, ярких красок, что особенно режут глаза в конце зимы, когда уже и забываешь, что мир может быть не только серым, белым и чёрным.
Сильно несёт дымом. Вита сказала, ночью где-то случился пожар, и я не могу перестать думать о Тео. Не понимаю, отказываюсь понимать, почему Сёстры так поступили с ним.
Фарадалы в основном меня сторонятся. Подходил Буша, предложил позавтракать, я согласилась.
В лагере все всё делают сообща: завтракают, убираются, работают. Во время завтрака я столкнулась с Замбилой. Она снова сделала тот странный знак, проговорила что-то на фарадальском (подозреваю, это проклятие), и поспешила отойти подальше, но я нагнала её.
– Простите, господица Замбила, – не отставала я, преследуя старуху по дороге к её кибитке.
Она уже взобралась по ступеням, когда я в отчаянии воскликнула:
– Господица Замбила, кто такие мулло?
Зыркнув на меня злым подслеповатым глазом, она нырнула в кибитку, так и не ответив, но стоило мне разочарованно вздохнуть, развернуться и уже сделать шаг обратно к костру, как она вдруг выглянула обратно наружу:
– Кровососы, – прошипела она. – Создания Нави. Мертвецы.
Мертвецы. Об этом же упоминала ночью Вита.
– И вы уверены, что я мулло? Как его опознать?
Старуха спустилась на одну ступень ниже. Фарадальские кибитки почти всегда в пути, но на зиму обычно остаются до весны в одном месте, и к ним приставляют маленькие шаткие лестницы. Мне даже наступать на них страшно, но сами фарадалы ловко взбираются по ним. Вот и Замбила, несмотря на возраст и сильную хромоту, вовсе не боялась стоять на верхней ступени, подбоченившись.
– Я ни в чём не уверена, маленькое чудовище, – сказала она, глядя на меня с нескрываемым презрением. – Но я знаю, что передо мной чудовище, когда вижу его. Может, ты и не мулло. Они – ожившие мертвецы, а ты слишком похожа на человека, но ты не вештица, не ведьма и не человек. Вот эта чернота в твоей груди противоестественна. Она – враг всему живому, враг Золотой силе, которая нас всех питает.
Не передать словами чувства, что испытываешь, когда тебе говорят, что ты не человек. Чудовище. Нечто противоестественное и уродливое. То, чего не должно существовать.
А ты… то есть я даже не понимаю, в чём провинилась. Ведь я ничего не сделала.
Но мне так отчаянно хочется понять, что происходит со мной. Пришлось отбросить обиду и боль, чтобы узнать чуть больше.
– А… как становятся мулло?
– После смерти. Если вовремя не похоронить человека, то он может превратиться в мулло.
– И… что они делают, когда восстают из мёртвых?
– Пьют кровь живых. Мулло сильные, соблазнительные, неуловимые. И могут становиться невидимыми для остальных. Только мулло может разглядеть другого мулло.
– Но я же видима, – растерянно пробормотала я.
– Хм, это да…
Из горла рвались всхлипывания, но я заставила себя спросить:
– Мне можно как-то помочь? Существует лекарство от этого?
– Это не болезнь, – сказала Замбила. – И даже не совсем проклятие. Просто такова твоя суть. Как моя, – она коснулась груди, в которой плескался золотой манящий огонь, – такова. Другого не дано. Живи с этим. Но лучше умри, чтобы не навредить другим.
– Почему вы так говорите?! – вырвалось у меня с возмущением. – Я же никому не причинила зла.
– Пока что, – сплюнула Замбила, снова складывая пальцы в странный знак. – Пока что. Но обязательно причинишь много-много зла. Это твоя природа.
– Вот увидите, я никому никогда не причиню зла! – воскликнула я в резкой ярости. – Я хороший человек, и я вам это докажу.
Не знаю, что случилось, но Замбила вдруг отшатнулась, подвернула ногу на ступени и упала. Она дико закричала, я кинулась к ней на помощь, а она ещё пуще заорала:
– Уйди! Прочь! Прочь, нечистая!
Сбежались люди, оттолкнули меня от старухи.
– Я ничего не делала! – возмутилась я. – Клянусь, я её даже не трогала.
– Пошла прочь, мулло! – верещала Замбила, и другие женщины, с опаской глядя на меня, загородили старуху собой.
– Уходи, мулло, – сказала одна из них.
Из-за кибитки выскочила Вита, оглядела нас всех строгим взглядом.
– Что тут случилось?
Я попыталась объяснить, что мы просто говорили, и Замбила сама упала, но Вита, кажется, совсем не слушала. Она схватила меня за локоть и силком отвела к костру. Вокруг него снег совсем растаял, и было видно жухлую прошлогоднюю траву и землю. У огня грелась большая чёрная собака и незнакомые мужчины, которые тут же ушли, стоило мне появиться.
– Сиди здесь, – велела мне Вита.
– Клянусь, я… – продолжала оправдываться я, но фарадалка меня перебила, усевшись рядом.