Я оглянулась на дорогу. Фарадалы убегали в лес, их преследовали Сёстры. Отец куда-то пропал. Только одна из монахинь в суматохе заметила нас, но она не спешила спуститься в ров.
– Скорее, – поторопил Тео.
И я, наконец, поднялась.
А дальше мы бежали, бежали. Я каким-то чудом вспомнила дорогу к саням и привела по ней Тео.
– Буша, – позвала я на ходу, – скорее! Погоня.
– А где остальные? – Он схватился за вожжи, но сам не отрывал глаз от дороги.
– Не знаю. Они убежали, за ними последовали Сёстры.
Тео молча помог мне забраться в сани, сам сел рядом.
– Давай, – похлопал он Бушу по плечу, как старого знакомого. – Гони!
Но тот недовольно процедил:
– Подож-ж-жи…
С замиранием дыхания мы прислушивались к гулу потревоженного леса, а оттуда беспокойно кричали наперебой. Наконец, из темноты показались трое.
– Свои, – раздался голос Виты. – Свои.
Вдвоём со Златаном они тащили на себе Барона.
Фарадалы взобрались в сани, и мы тут же тронулись. Пешие Сёстры остались где-то далеко позади.
– Помогите раздеть Барона, – развязывая его пояс, попросила Вита. – Он ранен…
– Это мой отец? – догадалась я.
– Старый…
Ох, нет, не могу написать это слово здесь. Я тогда ужасно оскорбилась, но не посмела осадить Барона за то, как он назвал моего отца. Всё же, злость его понятна, хотя говорить такие непотребности о моём отце, уважаемом человеке просто недопустимо. Придётся перефразировать:
– Этот человек отлично стреляет, – кивнул Барон.
Сани подбрасывало на сугробах. Всё тряслось. Я потянулась к Барону, желая помочь, когда Вита распахнула его шубу, и в нос мне ударил запах крови.
Этот аромат! Он полон жизни, страсти, боли и борьбы! Я отшатнулась, вжалась в спинку саней, цепляясь за руку Тео, и заметила, как он оцепенел, уставившись на рану.
Кровь. Он тоже почуял кровь.
Только тогда эта чёрная жуткая тварь, что пряталась под его рёбрами, раскрыла пасть и тихо зашипела. Я почувствовала, как Тео, не отрывая взгляда от Барона, нащупал мою руку, и мы переплели пальцы, разделяя наш общий секрет и удерживая друг друга от ошибок.
А Вита взмахнула руками и ловко, как умелая портниха, потянула золотые нити из себя и Златана, штопая рану Барона. В темноте, когда мимо проносился лес, тонкие струны жизни горели ярко и манили прикоснуться, но я крепко держала руку Тео, чтобы не позволить себе сделать ничего опрометчивого. Он – мой якорь в темноте.
– Что там случилось? – обернулся через плечо Буша, правивший санями. – Забрали путэру?
Впятером мы переглянулись и вдруг расхохотались, сами не веря в собственное спасение.
– Ну даёшь, Клара! – воскликнула Вита. – Только благодаря тебе мы и спаслись.
– Ничего не понимаю, – пробормотала я, хотя сама улыбалась во весь рот.
Ох, не передать словами это лихое, ошарашивающее, оглушающее счастье от собственного спасения! Какое это чудо – жить! И я вдруг с поразительной ясностью поняла, что жива каждой своей частичкой.
– Что там случилось? – крутила я головой. – Я, кажется, потеряла сознание.
Тео, не переставая улыбаться, прижал меня к себе, уткнулся лбом в плечо, потираясь, словно большой кот.
– Ох, Клара, ты же спасла нас от доктора и Сестёр.
– Ты буквально уничтожила их, – подтвердила Вита. – Остерман сбежал в ужасе так, что пятки сверкали.
Барон, запахивая одежду, улыбался как-то мрачно и смотрел на меня.
– И ты вернула путэру, – он протянул руки, и только тогда я снова вспомнила про сумку, а она, оказывается, всё ещё была в моих руках.
– Ой, – только и сказала я. – И правда.
Без малейшего сомнения я отдала путэру им. Радостно думать, что теперь жизнь всего табора в безопасности, особенно теперь, когда я знаю чуть больше о ней. Но об этом позже.
– Так что случилось? – повторила я свой вопрос.
Вита выгнула бровь.
– Правда не помнишь?
Я помотала головой.
Но мне так ничего и не рассказали, потому что из-за деревьев показался огонь фарадальского лагеря.
– Тео, – я успела заглянуть ему в глаза, прежде чем сани остановились, – а ты… ты спасся, хотя я видела…
– Я спасся, – улыбнулся он с превосходством. – Каким-то монашкам я не по зубам, – и он оскалился, и…
Ах… тогда я подумала, мне показалось, но теперь точно знаю. На его зубах остались следы крови.
Когда мы вернулись в лагерь, и остальные с ликованием встретили нас с возвращённой путэрой, радость от сомнительной победы не покинула нас.
А нас поздравляли, благодарили, и даже Замбила, пусть и единственная не подошла к нам с Тео, но, когда мы встретились глазами, кивнула, точно говоря спасибо.
Сразу началось празднование. Тео куда-то исчез вместе с Витой, а Барон, радуясь своему спасению, налил мне чего-то, а я настолько растерялась в суматохе празднования, что, каюсь, выпила.
– Залпом, – подсказал Златан.
И я проглотила залпом, толком не соображая, и закашлялась, отчего весь табор зашёлся смехом.
– Создатель! – ахнула я. – Барон, что ты мне подсунул?
– Отличный самогон. Сам гнал, – улыбнулся он золотозубой улыбкой. – Спасибо, тебе девочка. – Он неожиданно схватил мою ладонь и сжал в своей огромной лапе. – Если честно, не ожидал, что ты поможешь. А ты не подвела.
– Я же обещала… А где Тео?
В хаосе разраставшегося праздника я потеряла его так же неожиданно, как и нашла. Алкоголь быстро вскружил голову, и, хотя опьянела не столько от алкоголя, сколько от радости торжества, если честно, помню вечер отрывками.
Вот я обнимаюсь с Бароном, который хлопает меня по спине, и ловлю себя на странных мыслях о том, насколько сладкий горячий огонь горит в его груди. Чародейский огонь. У обычных людей он совсем тусклый, а у фарадалов, как и у Сестёр, – точно пожар. Его так и манит испить до дна.
А в следующий миг я уже сижу у костра с Замбилой, и она поит меня самогоном, сама при этом едва лишь пригубив напиток.
– Так что такое путэра? – спрашиваю я.
– Разве ты не слышала?
– О чём?
– О нашей родине. Когда-то наш народ жил на богатом острове далеко-далеко отсюда. Это было время безоблачного счастья. – Она улыбнулась мечтательно, точно сама помнила то время. – В самом большом храме столицы находилось святилище. Оно защищало нас от врагов, от бурь и гроз. И оно давало нам нашу власть. – Она щёлкнула пальцами, рождая сноп золотых искр, и хищно улыбнулась, когда я, совсем потеряв самообладание, потянулась навстречу, пытаясь поймать те искры губами. – Но однажды кто-то разрушил храм. Святилище было осквернено, и разгневанные боги наказали нас и затопили остров. Спаслась лишь малая часть народа на кораблях и лодках. Люди убежали, пытаясь хоть по частям спасти святыню.
– Путэру, – пьяно пролепетала я непослушными губами.
– Да. Путэру. Каждый корабль забрал по кусочку из святилища, желая сохранить вечный огонь, кровь богов. Когда остров совсем ушёл под воду, мы, фарадалы, остались без дома и оказались обречены на вечное странствие. Тысячи и тысячи кораблей разошлись по всему свету, и с тех пор мы бродим, не имея родины, но нося её кусочек с собой.
– Но почему вы говорите, что вам не выжить без путэры?
– Потому что нам дарит жизнь Золотой огонь, что пылает в ней. Точно так же, как тебе, мулло, дарит жизнь чернота, что клокочет в твоей груди. Это и делает нас столь разными. Мы, фарадалы, дети света, дети Первых Богов и самой земли. Наша кровь золотая. Ты создание ночи, отвратительное всему живому.
Меня оскорбили её слова, и я поспешила уйти подальше и скоро вновь оказалась в компании Златана и Барона, а с их появлением в моих руках опять оказалась стопка.
Во всех языках, что мне известны, не найдётся слов, чтобы описать очарования фарадальского лагеря ночью, когда загорается костёр, и весь табор собирается вокруг, и начинает играть скрипка. Ох, Создатель, теперь мне отчаянно стыдно за все мои потуги мучить этот прекрасный инструмент, пытаясь подражать благородным девицам, что обязаны владеть игрой на нём. Музыка фарадалов это магия в чистом виде.
Мелодия точно натянутой струной смычка разрезала мне горло с первых нот. И я… пошла танцевать. Нет, не так, я закружилась, толпа подхватила меня и унесла плясать вокруг огня. И фарадалы пели, кричали, и я кричала что-то вместе с ними и хохотала, хохотала безудержно, пока не выбилась из сил.
И, тяжело дыша, с горящими глазами, вдруг оказалась снова у костра.
Рядом точно из ниоткуда возник Тео. Я обернулась, а он уже сидел слева от меня, потягивая что-то из кружки.
– Будешь? – спросил он по-лойтурски.
– Что это?
– Вино.
Всё лучше, чем самогон. Ужасная гадость. В жизни больше не прикоснусь, даже если мне предложат все деньги мира.
Вообще-то я ужасно брезгливая. Знаю, для дочери доктора, которая порой ему ассистирует, это странно. Но в лаборатории отца очень чисто, и я почти не касаюсь крови и других… телесных… В общем только помогаю с инструментами и лекарствами. А так я никогда из чужой кружки ни глотка не сделаю, это слишком противно. Даже поцелуи и объятия отца мне тяжело принимать, хотя он делает и то и другое очень редко, когда поздравляет с днём рождения или переживает из-за моей болезни.
Наверное, какой-нибудь столичный модный врач сказал бы, что это из-за моей матери. Точнее, из-за того, что её у меня никогда не было. Якобы я с младенчества не привыкла к телесной близости и нежности, а потому избегаю их во взрослой жизни, но меня вырастили Маруся и Нюрочка, которые, наоборот, порой так затискают, что не вырваться. Просто такая уж я сама по себе и не вижу ничего плохого в этом.
В любом случае я никогда прежде не пила из чужих бокалов, потому что мне было это очень противно, вот и на этот раз уставилась на кружку, не зная, как вежливо отказать. Тео не понял моего замешательства.
– Давай, выпей. – Он заглянул мне в глаза, и я уже не смогла сопротивляться. – А то совсем приуныла.
– Это всё самогон, – сказала я почему-то. Наверное, уже тогда я была пьяна. – Мне от него дурно.