– Ты уже давно протрезвела после такой пляски, – хмыкнул Тео. – Давай-давай. Пей.
Сопротивляться ему бесполезно. В Тео есть нечто… искусительное. Такое напыщенное слово, такое… нарочито красивое, словно из любовного романа, но оно, как никакое другое, описывает моего друга.
И, переборов брезгливость, я осторожно сделала первый глоток.
– Не отравлено, – усмехнулся Тео.
– Дело не в этом.
– А в чём?
Неловко было признаваться, что я брезгую, поэтому пришлось покривить душой, впрочем, несильно, ведь в этом была доля правды.
– Боюсь напиться допьяна.
– Возможно, тебе стоит напиться допьяна, Клара, – задумчиво произнёс Тео, забрал у меня кружку и сам сделал глоток. – Это пойдёт тебе на пользу.
– На пользу?
Если бы мой отец видел, как я пью самогон и пляшу с фарадалами вокруг костра, то пришёл бы в ужас. Приличные девушки не должны напиваться. За ужином считается подобающим пригубить немного вина, может, выпить бокал в праздничный день. Но чтобы напиваться…
– Ты такая правильная, Клара. – Тео вновь сунул мне кружку, и я послушно схватила её обеими руками. – Застёгнутая на все пуговички. – Он пробежался пальцами по моему воротнику, и вправду плотно застёгнутому до самого горла.
– Так холодно же…
– Ты настолько правильная, настолько идеальная. – Он присел ближе, и дыхание коснулось моего лица. – Волосок к волоску. – Чужие пальцы оказались в моих волосах, и я почувствовала, как Тео вынимал шпильки из причёски. – От твоего совершенства аж тошнит.
Едкие слова заставили меня отшатнуться.
– Что плохого в совершенстве?
– Живые люди не бывают так идеальны, Клара, – прошептал он, продолжая расплетать мою причёску, и я ощутила, как копна тяжёлых волос упала на спину. – Только мёртвые достигают совершенства. Ты бывала на похоронах?
– Нет…
– А я был. Не раз. Хоронил мать и отца, всех младших братьев и сестёр. – Он говорил ужасные, горькие вещи, от которых мурашки бежали по коже, но я… тяжело это объяснить. Наверное, причиной тому алкоголь и усталость. Нервы. Но… его слова столь же сильно пугали меня, сколь и возбуждали.
Я не должна даже писать таких слов.
– Мёртвые в своих гробах прекрасны настолько, насколько никогда не бывали при жизни, – шептал Тео. Губы его оказались совсем рядом с моими. – К похоронам их омывают, наряжают и красят с помощью грима. Они становятся непохожи сами на себя – грязных, злых, уставших и ворчливых, вечно недосыпающих и голодных. Но в гробу они не улыбаются, поэтому не видно их беззубого рта. На всегда бледных щеках появляется румянец. А под глазами, где при жизни всегда синели тени, кожа закрашена отбеливающим кремом. Волосы прибраны. Как у тебя, – произнёс он нежно и вдруг оставил лёгкий поцелуй на моей щеке. Я оторопела, растерялась и настолько смутилась, что совсем не знала, что делать. – Волосок к волоску.
С этими словами Тео отстранился, забрал у меня кружку и вложил в ладонь ворох шпилек. Я, не задумываясь, сжала их в кулаке.
– Так-то лучше, – оценил Тео, оглядев меня с головы до ног. – У тебя слишком красивые волосы, чтобы их скрывать.
– Вовсе не красивые, – пробормотала я. – Вот у Настасьи Васильевны были очень красивые волосы. Тёмные, как вороново крыло.
Тео хмыкнул каким-то своим мыслям. Я не стала спрашивать, что смешного он услышал. Или его просто так веселит моя манера выражаться по-книжному? Демидов точно поехидничал бы по этому поводу.
– У Лесной Княжны тоже очень красивые волосы, – внутри всё ухнуло вниз, стоило только вспомнить ту, кому меня предпочли. – Длинные, светлые. В них вплетены совиные перья. Когда она бежит, кажется, что за её спиной два огромных крыла… а у меня. Так. Обычные волосы.
– Мне очень нравятся, – произнёс Тео. – Особенно когда они распущены.
И пусть стоило ему сказать такую мелочь, я ощутила, как в груди разрастается тепло, но я всё же попыталась возразить:
– Неприлично так ходить. Это… непристойно.
– Здесь, в фарадальском лагере, вряд ли кто-нибудь осудит тебя. – Тео обвёл взглядом поляну и всех, кто собрался вокруг костра этой ночью. – Здесь люди по-настоящему свободны. И несовершенны. Приглядись. – Он обвёл рукой поляну, и я невольно проследила за ним, рассматривая мужчин и женщин.
Фарадалы в большинстве своём ведут почти нищий образ жизни, и это бросается в глаза, как бы ярко ни блестело золото их колец и серёг, как бы ни пестрели их платки и юбки. Даже у молодых людей впалые щёки и отсутствуют зубы. Они выглядят изнурёнными и больными. Впрочем, вряд ли жизнь всегда в дороге даётся легко. Особенно зимой.
– Никто из них не пытается быть совершенным, – продолжил Тео. – Напротив, я бы сказал, что здесь немало уродов. Но в них есть жизнь, – он заглянул мне в глаза и подмигнул. – Со всеми её изъянами, шероховатостями и недостатками, но очень… яркая, – он протянул последнее слово с особым жаром, отчего я невольно вздрогнула, – страстная, горячая… желанная.
И я, наконец, увидела то, чего не замечала прежде. То, что заставило Виту сторониться Тео, то, что насторожило всех в лагере, кроме меня, – великой слепой.
– Ты… ты чёрный… внутри, – пробормотала я поражённо. – В твоей груди…
– Тс-с, – он коснулся дна кружки и заставил меня поднять её ко рту. – Лучше выпей ещё. Ты не знаешь, что говоришь, Клара.
Я знала, я точно знала, но алкоголь и ночь кружили голову.
– Я не понимаю…
Терпкое вино коснулось языка и заставило замолчать, пока я делала пару глотков.
– Мёртвые почти приравниваются к святым в нашей памяти. Мы забываем всё плохое, всё низменное, глупое, жалкое или жестокое, и остаются только самые счастливые, самые светлые воспоминания. Как о твоей матери…
Я поперхнулась. Не помню, чтобы рассказывала Тео о своей матери.
– Она…
– Умерла при родах. Да. Ты вовсе не можешь её знать. Она никогда не целовала тебя, не обнимала, не вскармливала грудью и не пела колыбельных. Она исчезла из твоей жизни в тот же миг, когда эту жизнь подарила. И потому в твоих воспоминаниях она вовсе не имеет ни чётких черт лица, ни голоса, и облик её стал совершенным, как у мраморной статуи на берегу Айоса.
Тео присел ещё ближе, хотя, казалось, между нами и так уже не осталось ни пяди.
– Поэтому ты так стараешься быть совершенной? – Он коснулся тыльной стороны ладони моей пылающей щеки и провёл медленно ниже, приподнимая за подбородок и заставляя заглянуть себе в глаза. – Потому что желаешь походить на свою мать?
– Откуда ты всё это знаешь?
– Значит, я угадал?
– Я о моей матери… об отце. Я… я не понимаю. Мы же встретились только…
Не уверена, чём объяснить моё смятение. Опьянением? Усталостью? Точно обрывки забытого сна, в голове вспыхнуло всё красным и белым. Виски свело.
– Что такое? – Он осторожно приобнял меня, а я не подумала сопротивляться.
– Не знаю. Просто…
Меня мучают видения и кошмары, которым нет никакого объяснения.
Не зная, что сказать, я поднесла кружку к губам и сделала несколько глотков. Меня ужасно смущал наш разговор, хотя на первый взгляд в нём не было ничего такого, но даже смотреть на Тео стало неловко. Лицо горело, хотя я грешила на выпитый ранее самогон. Пожалуй, в этот вечер пить вовсе не стоило. Сейчас знаю совершенно точно, что я должна была остановиться. Но теперь рассуждать поздно, а тогда я не отдавала отчёт своим действиям и только пыталась как-то отвлечься от ошарашивающей, сбивающей с толка близости, что случилась между нами.
Тео же вёл себя как ни в чём не бывало, и я подумала, что зря накручиваю себя и придумываю всякое. Придумывать всякое и накручивать – это то, что я, видимо, умею лучше всего.
Разве я не придумала всё, что касалось Мишеля? Мне казалось, он тоже испытывает симпатию ко мне. Вот, пожалуй, ключевое слово – симпатия. Он никогда не видел во мне девушку. Ни на мгновение он не рассматривал меня как романтический интерес, а я, вот наивная дурочка, приняла его дружбу за нечто большее, сама влюбилась по уши, сама приревновала его, сама пропала и сама теперь страдаю от большой придуманной, ничем не обоснованной драмы.
Я погубила саму себя оттого, что неопытна, доверчива и слишком мечтательна.
Вот над чем потешался Давыдов. Я тогда обиделась, а он оказался прав. Я совсем не знаю жизни, нигде никогда не бывала и ни с кем не общалась. Все мои представления о мире сформированы книгами, а в них так мало правды. Авторы пишут о полётах на драконах, дуэлях за сердце прекрасной дамы, благородных разбойниках, добрых правителях и настоящей любви с первого взгляда – обо всём, чего не бывает в настоящем мире. Этим сладким мечтам остаётся место только в литературе.
Но я настолько инфантильна, что верю во все эти сказки. Создатель! Да я жила этими сказками много лет.
Честное слово, я заслужила всё, что происходит со мной. И правильно сделал Мишель, что не обратил внимание на серую провинциальную мышку Клару, когда рядом была прекрасная могущественная Лесная Княжна. Да разве мог он на меня посмотреть, когда есть она?
Давно пора встретиться лицом к лицу с правдой: я скучная занудная девица, которая, как правильно выразился Тео, застёгнута до последней пуговички. Слишком правильная. Слишком унылая. Слишком… мышка, как называет меня тётя Клара.
– Не хочу быть мёртвой, – проговорила я и даже не сразу поняла, что произнесла это вслух.
– Что? – переспросил Тео.
– Не хочу быть мёртвой, – смущённо повторила я. – Ты сказал, я похожа на мертвеца…
– Ах, это. – Он закинул голову чуть назад, допивая из кружки.
Молча поднявшись, он подошёл к Барону. Стоило ему разжать наши объятия, и меня наполнило пугающее ощущение пустоты.
Потерянный взгляд обратился к костру, и языки пламени тут же загипнотизировали своим танцем. До ушей донёсся весёлый голос Барона и тихий ответ Теодора.
Разум, задёрнутый поволокой алкоголя, стал тягучим и густым, как кисель.
Я поняла, что Тео снова сидит рядом, прижавшись бедром ко мне, только когда он ткнул кружкой прямо мне в нос, и я ощутила аромат вина.