– Спасибо, – послушно произнесла я, делая глоток и неожиданно для самой себя спросила: – Что случилось с твоей семьёй?
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты о них упомянул.
Потому что в словах его, будто беззаботных, прозвучало слишком много горечи, от которой сжалось сердце и захотелось обнять его, поддержать, прошептать слова, которые смогут утешить, если существуют на свете такие слова.
– Они умерли, – кратко ответил Тео.
– От чего?
– Красная чума.
– Ох, мне очень жаль.
– Разве? – Он повёл бровью, и впервые в его взгляде мелькнуло нечто высокомерное и отталкивающее, но даже язвительность не смогла скрыть горечь во взгляде, отчего я только сильнее прониклась к нему сочувствием.
– Конечно! – воскликнула я, пожалуй, слишком громко, но тогда уже, каюсь, была слишком пьяна, чтобы следить за манерами. – Я знаю, что такое потерять родных.
– Твой отец жив, – процедил Тео сквозь зубы. – Он просто тебя бросил.
Это резануло куда больнее, чем я ожидала, но, понимая, почему он так поступает, я сдержалась.
– Но моя мама мертва, ты сам сказал…
– Ты её никогда не знала. Это другое.
Он так плотно сжал челюсти, что слышно стало, как заскрипели зубы.
– Может. Ты прав, наверное. Я тоскую по ней, но…
– Ты её никогда не знала, – перебил он, заканчивая за меня. – Да. А я вырос в полноценной семье, и все они умерли, когда пришла Красная чума. Ты знаешь, как выглядят заражённые?
– Я читала…
– Читала! – фыркнул Тео, сжимая кружку тонкими пальцами. – Много ты поймёшь из своих книг, если никогда не видела этого вживую. Знаешь, Клара Остерман, – он произнёс фамилию с какой-то особой язвительной издёвкой, – как протекает болезнь?
Мне хотелось сказать, что я, конечно же, читала об этом, но, заглянув ему в глаза, не посмела и промолчала. Стараясь изо всех сил держать спину прямо, я смотрела на Тео, не отворачиваясь, хотя нечто яростное, сбивающее с ног кричало, что нужно бежать прочь.
– Я расскажу тебе, как это произошло. Всё расскажу, а ты запоминай, мой маленький врач. Не только же по учебникам учиться.
Он в несколько глотков допил вино и поставил кружку на снег у своих ног.
– Чуму принёс «Костяной король». Он остановился в бухте в конце осени, моряки вернулись на зимовку с хорошей добычей. В тот год данийцы на Островах Дракона потеряли много золота… и людей. Рабов продали на западном побережье и всё вырученное золото поделили, часть спрятали, как положено, часть привезли домой. Корабль встал на карантин в бухте на две седмицы. Мы приносили им еду и пресную воду, ждали срока. Всё шло хорошо. А потом оказалось, что ни хрена (мне, право, неловко записывать это слово, так неожиданно оказалось услышать ругательство от галантного Тео) не хорошо.
Тео поджал губы, сдерживая рвущиеся чувства, но я видела по побелевшим костяшкам его пальцев, сколько ярости и боли он прятал.
– А потом стало очевидно, что ни хрена не хорошо, потому что на палубу день за днём выходило всё меньше людей, а после они сообщили на берег, что на корабле Красная чума. Капитан приказал всем оставаться на борту, пока болезнь не пройдёт.
Желваки ходили по лицу Тео, и мне захотелось коснуться его лица, прикосновениями и объятиями (и откуда во мне вдруг проснулась эта тяга к тактильности?) передать мои нежность и жалость.
– А потом, на исходе второй седмицы, ночью в дом постучался отец.
Казалось, откуда-то из глубины леса до нашего костра донёсся этот роковой звук грохота кулаков о дубовую дверь. И слышно стало, как шторм рвался в окна дома на берегу, как ревело северное море и как встревоженные ночным визитом хозяйка с детьми побежали вниз по лестнице ко входу.
– Он сбежал, воспользовавшись штормом, когда ночь выдалась настолько тёмной, что не видно было ничего дальше своего носа, и никто на корабле не выходил на палубу. Отец боялся заразиться. Он утверждал, что все две седмицы сидел взаперти в своей каюте, голодал и пил лишь воду, собранную через открытое окно во время дождя. Он клялся, что здоров и не встречался ни с кем из матросов. Мама не умела с ним спорить. Да она слово ему поперёк боялась сказать.
Полные красивые губы Тео дёрнулись в оскале.
– Если бы только я был смелее. Но я тоже его боялся. Рука у отца тяжёлая, нам всем перепадало, стоило только возразить.
Пусть нас окружал зимний ночной лес, и уютно трещали поленья в костре, но в ушах стоял рокот моря и шум проливного осеннего дождя. Я никогда не была в родной Лойтурии даже в Уршпрунге, что уж говорить о северном побережье, но чётко представила блестящие чёрные мокрые скалы и пожухлую осеннюю траву в долине, где стояло родовое поместье Зульфлау.
Я буквально очутилась там, в старом доме из камня, где вдоль садовой дорожки сажали лаванду. Дождь хлестал в окна, и ветер завывал в дымоходе, когда на первом этаже зажгли одну-единственную свечу, и немолодая лойтурская дворянка в чепце распахнула дверь, впуская внутрь бурю, рок и своего супруга.
– Я пытался, правда пытался что-то спросить, – процедил Тео. – Мы знали, что уже половина команды «Костяного короля» слегла. Но отец выглядел здоровым. И был зол как бес. Разве ему что скажешь, когда он в таком бешенстве?
Он замотал головой, точно прямо теперь над ним возвышался отец, которому он хотел возразить.
– Он наорал на всех домашних, велел принести ему еды. Сказал, что не хочет помирать с голоду на корабле и запретил кому-либо рассказывать, что он сбежал.
Тео смотрел себе под ноги, не выпуская кружку из рук, а я представляла его на несколько (как много?) лет моложе там, в ту осеннюю ночь в Зульфлау.
– Мать повторяла, что он здоров. Она будто нас всех пыталась в этом убедить. Собственно, несколько дней, пока отец отсыпался и отъедался, всё и вправду казалось хорошо. На «Короле» никто не заметил его исчезновения, видимо, он и вправду долго сидел взаперти. Или просто никто на корабле уже не обращал внимания друг на друга, и каждый боролся за собственную жизнь… Знаешь, Клара, – Тео, наконец, посмотрел на меня, и я опешила, встретившись с его диким взглядом. – Знаешь, через сколько дней проявляются первые симптомы Красной чумы?
– Около пяти, – припомнила я.
– Всё верно, – лицо Тео окаменело и будто растеряло все эмоции, всю боль и злобу, что рвались наружу. – Около пяти. Всё зависит от здоровья самого человека. Сколько он продержится. Мой отец продержался пять дней. А вот самый младший из нас, Ганс, слёг с горячкой ещё раньше него. Зараза свалила его первым.
Я уже знала, чем закончится эта история. Тео с самого начала рассказал её конец. И всё же руки мои невольно потянулись ко рту, сдерживая рвущийся всхлип.
– Мне очень жаль, – проговорила я сквозь слёзы.
– Почему?
– Потому что ты испытал такую боль, похоронив всех своих любимых. Поэтому ты уехал с родины?
– Да.
Молча я взяла его за руку как там, в санях, а он снова уткнулся лбом в моё плечо, и так мы долго сидели, глядя на огонь, каждый думая о своём.
Праздник в лагере поубавил жара, но по-прежнему продолжался. Народ громко разговаривал, разбившись на небольшие группы. Замбила рассказывала что-то детям. Шумные фарадальские ребятишки теперь сидели тихо, как заворожённые, и слушали её сказки.
Златан и Барон собрали вокруг себя желающих узнать, как мы вернули путэру (по чистой удаче, на мой взгляд).
Вита молча пила в одиночестве.
– Как ты… спасся? – после долгого молчания, спросила я.
Тео поднял голову.
– В смысле?
– Я видела, как ты сгорел.
– Хм… ты же видела путэру?
Пусть я долго несла её с собой, но в сумку так ни разу и не заглянула.
– Что ж, ты бы поняла, если бы увидела. Сёстры сами испугались, что едва не убили меня, и использовали её силу, чтобы вылечить. Я им оказался нужен живым.
– Но зачем?
– Чтобы найти твоего отца.
Внутри всё похолодело.
– Я не понимаю, – замотала головой я, – почему он всё это время был где-то рядом, но не пытался спасти меня от сыскарей, почему просто оставил. Я не понимаю, что… что произошло с нами, Тео?
– Разве не понимаешь?
Не говоря ни слова, мы долго смотрели друг другу в глаза.
– Что он сделал с тобой? – наконец, произнесла я. – И почему?
– Ты доверяешь мне?
Я без замедления кивнула.
– Он держал меня в своей лаборатории вместе с остальными. Я сбежал, когда вы с Лесной Княжной ворвались туда и выпустили всех подопытных.
От удивления я не могла найти слов, просто сидела с распахнутым ртом. Голова кружилась, и я держалась за руки Тео, опасаясь упасть.
– Но как… как ты вообще туда попал?
– Так же, как и все остальные, кто там оказался. Там было два вида людей: беззащитные крепостные и похищенные люди, которых привозили графу, или те, кто перешёл дорогу Ферзену и Остерману.
– Но ты же лойтурский барон, а не крепостной, значит…
– Я приехал в Курганово на поиски своего пропавшего друга, – кивнул Тео. – Мой друг… Владислав Кельх, мой единственный настоящий друг в Новом Белграде уехал по служебным делам в Курганово к графу, но так и не вернулся. Спустя время я направился за ним, попытался найти, но от Владислава не осталось и следа. Зато я заподозрил, что твой отец и граф похищают людей и калечат в своих лабораториях..
– И ты хотел…
– Остановить их чудовищные эксперименты. Но в итоге сам стал таким экспериментом, – он горько улыбнулся. – И когда вы… ты, Клара, спасла меня…
– Это сделал Мишель, – поправила я, потому что моей заслуги в деле и вправду нет. – Он открыл клетки с подопытными.
– Но ты ему помогла, несмотря на то что это погубило твоего отца.
– Как я могла не помочь Мишелю…
– Значит, ты влюбилась.
Слова обожгли, словно оплеуха, и мне – всегда такой сдержанной, такой воспитанной, такой «правильной хорошей Кларе» – захотелось его ударить.
Ох, как сильно, как безудержно я возненавидела его. Пусть он красив, пусть знатен, образован, смел, пусть видел весь мир, а я бедна, невзрачна, незнатна и труслива, пусть я никогда не высовывала нос дальше Великолесья, но даже у меня есть гордость. И всё это (ужасно путано и сбивчиво, но яростно и безудержно) я высказала Тео в лицо.