– А что же Тео?
– Не говорите ему ничего. Даже о моём визите не рассказывайте. Пусть он действует так, как задумал.
Мне это показалось неправильным, но только на мгновение. Тео скрывал от меня письмо отца. Он вёл свою непонятную игру, и доверять ему целиком было опасно. Мои необдуманные действия уже принесли немало бед, поэтому я даже рада, что кто-то другой решил всё за меня.
– Так что, Клара, сидите тихо.
– Как мышка, – добавила я.
Давыдова передёрнуло.
– Давайте не о мышах и крысах, – попросил он. – А то тут… видел всякое. Но вот что. Давайте договоримся. Вы пока и вправду сидите тихо, не высовываете нос из особняка. Дождёмся бала. Я вас не брошу и помогу, если что. Но Карнштейн не должен знать о вмешательстве Первого отделения. Кухарка сможет держать рот на замке?
– Я поговорю с ней, – неуверенно пообещала я.
В таких случаях слугам принято делать небольшое денежное вознаграждение, но, вот беда, у меня совсем нет денег. Но я могу что-нибудь придумать. В особняке столько дорогого барахла.
– Отлично, – обрадовался Давыдов и крепко пожал мне руку на прощание.
Кажется, он смотрит на меня с некоторой осторожностью, как на опасное чудовище. Впрочем… могу его понять.
Мне кажется, в особняке водятся мыши. Слышала скрип за стеной.
11 лютня
Пометка Д. Ф. Волкова: листы, очевидно, разлетелись, когда дневник потерялся на болотах. Найдены не были.
С утра ездил на Чайный остров и в особняке Кельха неожиданно повстречал Клару Остерман.
Дневник, конечно, с собой не взял, поэтому записал на листочках. Вставлю всё сюда.
После поехал в отделение. Волков наконец-то выслушал меня внимательно, рассказал ему всё в деталях, причём, в отличие от моего доклада на совещании, включая всю ту потустороннюю казалось бы невероятную ерунду часть дела. Постарался изложить историю так, чтобы избежать упоминаний Шелли и Дзива. Если Афанасьев и Сестра Марина могут пройти просто свидетелями, то иностранных граждан, которые к тому же взорвали констанц, присланный союзным государством, будут рассматривать уже как преступников, а это…
Твою мать, а это я, получается, укрывательством занимаюсь.
Ладно, надо сосредоточиться на деле Остермана, а не на всём остальном. Это дела мало касается.
Волков согласился, что не нужно спешить и вмешиваться в планы Карнштейна. Как он выразился:
– Кем бы ни был этот Карнштейн, он явно знает больше, чем мы. Кстати, выясни, кто этот Карнштейн.
Так же Волков приказал внести все детали в дело (писал опять до самого вечера) и получить приглашения на бал. Не представляю, где достать костюм. В моём точно нельзя показаться в таком обществе. Фасон довоенного периода, и протёртости на локтях буквально кричат: «Это служащий низшего чина с ничтожным жалованием! Он на этом балу явно не просто так и что-то вынюхивает! Очень подозрительный тип!»
О подозрительных типах: первые поиски ничего не дали об этом Теодоре Генрихе Карнштейне. Он будто вообще не существует.
Владислав Николаевич Кельх не многим лучше. Дворянин, родом из Низкого Луга в Приморском. Сорил деньгами в столице около полугода, завёл много связей, потом так же резко пропал, как и появился. Близких отношений ни с кем не завёл, поэтому его пропажу восприняли весьма спокойно.
Отправил запрос в Приморский насчёт родственников и общей характеристики Кельха.
Пишу позже. Заглянул снова к профессору в гости, поделился с ним всеми подробностями, раз уж невольно втянул его в это дело. Подозреваю, Фёдор Афанасьевич пожелал бы остаться в стороне, но это уже никак не получится.
От остальных тоже не стал скрывать. Шелли и Дзиву так точно стоит знать, чего опасаться.
– Я не хочу втягивать вас в лишние неприятности, – признал я. – Вы поступили… сомнительно, лишив жизни десятки людей на том констанце, но, наверное, в этом есть какая-то извращённая мораль, ведь вы спасли жизнь господину Дзиву.
– Я убил рабовладельцев, – поправил Шелли.
– В Ратиславии рабство до сих пор узаконено, – пожал я плечами. – Разговоры в правительстве об отмене давно ведутся, но, так или иначе, по законам нашей страны сотрудники «Констанц и ко» не совершили ничего противозаконного.
– А сжигать других живых существ живьём это тоже не предосудительно? – язвительно уточнил Дзив.
Разговор получался настолько скользкий, что я предпочёл вовсе уйти от него. Не об этом сейчас речь.
Ввёл всех в детали, рассказал и о встрече с Кларой Остерман, и о её подозрительном спутнике.
Собирался уже уходить, но Афанасьев предложил задержаться на ужин. Они с Дзивом готовят картошку с грибами и курицу. Отказать не смог, неприлично как-то.
Пока все гремели посудой на кухне и громко переговаривались на брюфоморском, наша скромная и суровая Сумеречная Сестра сидела молча в уголке и то ли молилась, то ли проклинала нас всех.
Помимо прочего я задержался в квартире профессора как раз, чтобы подловить её одну. Она даже не скрывает, насколько мы все ей неприятны. До сих пор немного не понимаю, зачем она с нами отправилась.
– Добрый вечер, Сестра, – подхватив бумаги, я присел рядом на диван. – Не помешаю?
Даже если я ей помешал, устав монастыря заставлял её, очевидно, проявить какое-то человеколюбие.
Некоторое время я продолжал писать (бумажной работы у меня благодаря прошлогодним реформам больше раза в три, чем практической), а Сестра вовсе скучала (ну или помышляла о Создателе. Может ли вообще верующий человек скучать, если постоянно беседует с силами более высокими и могущественными, чем мы?).
Ходить вокруг да около я за все годы так и не научился. Вот Усладин молодец в этом деле. Как он умел всех умаслить, ко всем найти подход. Я же, как он говорил, сразу бью в морду. Пусть и иносказательно.
Но, может, с такими, как Сестра, это и к лучшему. Она не ценит лести и словоблудия, да и вообще привычна к прямолинейному напору.
Поэтому я долго косился, косился на неё, наконец, не выдержал и, отложив перо, развернулся к ней.
– Итак, что за фарадальскую святыню ваш монастырь украл у фарадалов и как с этим связан Теодор Карнштейн?
Она не выглядела удивлённой, разве что самую малость растерянной. И удивление её вызвал вовсе не тот факт, что мне известно о путэре, а имя Карнштейна.
– О ком вы говорите?
– Клара Остерман рассказала, что в ночь нападения её отца на монастырь там находился пленник. Его я видел, точнее слышал, но не успел разглядеть.
Ощущая себя почти как доктор Шелли с его любимой папочкой, я разложил на коленях листовку об исчезновении Владислава Кельха, собственноручный рисунок путэры, который успел набросать утром и протокол допроса Клары Остерман.
– И если Кельх уже, скорее всего, давно погиб в лаборатории Остермана…
– Нет, – резко перебила меня Сестра.
Она смотрела на объявление пристально, не моргая, медленно потянулась сухой рукой к листовке, забрала её и поднесла ближе к лицу, внимательно разглядывая.
– Это он. Дитя ночи.
– Что? Кельх? Вы его тоже встречали?
У пожилых людей глаза к старости теряют былую яркость красок, становятся блеклыми и всегда будто водянистыми. Но у Сестры они яркие, очень пронзительные и внимательные. Уж я многим в глаза смотрел, но от её взгляда стало вдруг не по себе.
– Этот, как вы сказали, Кельх, и есть дитя ночи. Это его мы держали в подвалах храма.
– Подождите, это некий барон Теодор Генрих Карншнтейн, подданный Лойтурского коро… а-а-а, – с каждым следующим произнесённым словом я всё яснее осознавал происходящее и, наконец, протянул понимающе: – Не существует никакого Теодора Генриха Карнштейна. Стоило сразу понять. Имя нигде не упоминается, судя по первым запросам, да и слишком оно напыщенное и глупое, чтобы оказаться настоящим.
Зато отлично подойдёт, чтобы очаровать глупую наивную романтичную девицу, которая читает слишком много приключенческих романов. О да, такое имя идеально для героя какой-нибудь истории о единственном сыне древнего рода, который по злому року судьбы обречён покинуть дом в поисках лучшей доли. Интересно, что наплёл Кларе этот Кельх? И Кельх ли он вовсе?
Сестра молча рассматривала портрет.
– Как он вам представился?
– После долгих… допросов…
Очевидно, Сёстры пытали его, но признаться в этом монахиня не осмелится.
– Имя он так и не назвал. Но он лойтурец, кажется… Он когда… не хотел отвечать, всё бормотал что-то на своём. Сестра Агафья знает немного его язык, но ничего почти не разобрала, слишком он… невнятно говорил.
Подозреваю, что пленник захлёбывался криками, слезами, а может, и собственной рвотой и кровью, пока благодетельные монахини усердно допрашивали «дитя ночи».
– Ну, Сестра, – я сложил руки на груди, приготовившись к долгому рассказу. – Говорите всё как есть. Кто этот Кельх и почему вы обокрали фарадалов?
Она нахмурилась, поджимая губы, всем своим видом выражая недоверие.
– Сестра, я обещаю не арестовывать монахинь. Подозреваю, что даже при всём желании не смогу это сделать. Монастыри неприкосновенны перед законом. Корона меня в порошок сотрёт, если вмешаюсь в ваши дела. Но всё принимает слишком серьёзный оборот. Даже опасный. Чтобы не случилось беды, мне очень нужно понять, что происходит, и только вы можете в этом помочь.
Не зря некоторые преступники пытаются укрыться в их стенах.
– Беда, наверное, уже давно случилась, – произнесла со вздохом Марина, потупив взгляд. – По моей вине в том числе.
Сумеречные Сёстры, как уже объяснил Афанасьев, ведьмы по своей сути, поэтому даже в рамках законов Храма, несмотря на их верность делам Создателя, они считаются ненадёжными.
– Почти все мои Сёстры – ведьмы. Некоторые приходят сами уже во взрослом возрасте, гонимые соседями и родственниками, но большинство воспитываются у нас с юного возраста. Это сироты, от которых отказались родители, стоило проявиться дару. В семьях обычных людей дети с даром рождаются редко, и выжить у них шансов мало, а мы знаем, как им помочь. Вот и получается, что для большинства из нас монастырь это единственное место во всём белом свете, где нам рады. За его с