И я, наконец, оказалась на улице. У меня перехватило дух, когда ветер ударил в лицо, а под ногами раскинулся огромный бескрайний город. Дом Давыдова стоит в доках, и отсюда видно и чёрные воды пролива с белеющими парусами кораблей слева, и горящий сотней огней Императорский дворец. И площадь, и храмы, и заснеженные каналы, и огни.
Вдоль края крыши протянуты металлические перила. Сама же крыша достаточно покатая, если быть неосторожным, можно и упасть. Я присела, обхватывая себя руками, и вдохнула ночной воздух.
Краем уха я слышала, как в квартире звенел посудой Давыдов, но меня быстро поглотили звуки города: и весёлые голоса где-то далеко внизу, и вой ветра над проливом, и треск мороза.
А после в небе вдруг загорелся огонь – это констанц поднялся в воздух над площадью Двух корон.
– Давыдов! – воскликнула я и подскочила, хватаясь за перила. – Скорее! Сюда!
Он выскочил с выпученными глазами.
– Что такое?
– Смотрите, – я не могла перестать улыбаться, указывая на констанц, а он всё не мог понять, на что я показываю. – Смотрите же, Давыдов, вон, летит!
Наконец, он обернулся и тяжело вздохнул.
– Создатель! Я подумал, что случилось…
– Конечно случилось! – возмутилась я. – Констанц полетел. Разве это не чудо?
Бобров Давыдов посмотрел на меня с лёгким раздражением.
– Это не чудо, господица Клара, – произнёс он назидательно, – это наука. Ваше чудо осталось в руках у Ложи или Первого отделения. Или кто там забрал вашего упырёныша?
Я лишь закатила глаза в ответ на его шуточки.
– Идите пить чай, – позвал Давыдов чуть миролюбивее.
– А можно попить чай тут? – с надеждой спросила я.
– Вы замёрзнете и простудитесь. Или… вы больше не… ну…
Запинающийся Давыдов настолько сбил меня с толку, что я не сразу поняла, что он имел в виду.
– Я не бессмертна, господин Давыдов, – сказала я. – Отец с самого детства делал мне инъекции Золотой силы, но я простужалась, кашляла и хлюпала носом по осени точно так же, как и все нормальные дети.
– Что ж, – хмыкнул он, – тогда точно нечего тут сидеть. Быстро назад.
То, как он быстро у него меняется настроение, как Давыдов переходит с шутливых подколов к смущённому бормотанию, а с него на командный тон, просто поражает, да к тому же сбивает с толку. Но так даже интереснее.
И всё же уходить с крыши совсем не хотелось. Констанц в это время делал крюк вокруг шпиля храма Первого Рассвета. Почти уверена, что корабль повели намеренно так близко к зданию, чтобы подразнить, лишний раз хвастая величием лойтурского королевства.
– Можно сесть поближе к окну, – примиряюще предложил Давыдов.
Ветер успел обжечь мне щёки и задуть под одежду, поэтому, пусть я и тянула, цепляясь обледеневшими пальцами за холодный поручень, но понимала, что он прав.
– Отсюда звёзды кажутся настолько близкими, точно их можно достать рукой, – произнесла я раньше, чем успела подумать и тоже вдруг засмущалась, сама не знаю чего.
Вот такое у нас получается с Давыдовым посменное смущение.
– За окном звёзды не исчезнут, – пообещал Давыдов, протягивая мне ладонь.
Я вложила в неё одну руку, по-прежнему держась второй за поручень.
– Зато можно будет пить чай, – добавил он.
Никогда не замечала, какой у него глубокий голос. Очень красивый. Жаль, всё остальное мало соответствует.
Скользнув каблуками по железу покатой крыши, я запрыгнула обратно в квартиру.
Давыдов схватился за веник, выметая за окно снег, и захлопнул раму.
– У меня, к сожалению, только стальная посуда, – произнёс он. Ручка окна жалобно скрипела в его огромных руках, пока он вертел ей, пытаясь плотнее закрыть окно. – Флотская.
– Ничего. Я могу попить и из такой.
Кружка у него оказалась одна. Мы пили из неё по очереди, усевшись на шинели, которую разложили на полу (Давыдов, кажется, покраснел, когда снял шинель с постели и стало видно дыру на одеяле).
В полной тишине мы дули на обжигающе горячий чай и, не разговаривая, смотрели на звёзды, а те мигали нам и кораблям, что проходили через пролив мимо Нового Белграда. В такую ясную ночь, как эта, видно даже огни маяка на берегу.
– У вас очень красивый вид из квартиры, – сказала я, когда наше молчание стало совсем неловким.
– Ну, хоть какие-то преимущества у неё должны быть, – хмыкнул Давыдов.
– Если вам здесь не нравится, то почему вы тут живёте?
Только уже задав свой вопрос, я поняла, насколько он оказался бестактным. Очевидно, что Давыдов небогат. Он, надо признать к его чести, ответил весьма достойно:
– На жалование сыскаря тяжело позволить себе большее.
– В Первом отделении так мало платят?
– У меня есть родители и младшие сёстры. Я помогаю им.
– А ваша семья…
– В Новисаде. Точнее, в губернии, ближе к Полесскому. Они управляют родовым поместьем.
– Так вы дворянин?! – каюсь, не смогла скрыть удивление в голосе.
Давыдов это тоже заметил, прищурился лукаво. Я опасалась, что его заденут мои слова, но в тёмных глазах блестело веселье.
– Потомственный, господица Клара, – на этот раз в его «господице» прозвучала особая насмешка.
Ещё бы. Он-то, оказывается, господин не только на словах, но и по происхождению, а вот меня называют господицей только из приличия. Кто мог подумать, что этот грубый солдафон окажется куда благороднее меня.
– Простите, но как тогда получилось, что вы… я не хочу показаться грубой…
– Но почему потомственный дворянин живёт в такой дыре и высылает деньги родителям в их глушь, когда крепостные должны пахать на полях наших бескрайних владений, доставшихся от предков и приносить нам миллионные ежегодные доходы? – ухмыляясь, спросил Давыдов.
Даже когда он подшучивает надо мной, то делает это очень добродушно. Догадываюсь, что он привык так общаться со своими сёстрами.
– Да, – я опустила взгляд. – Простите. Мне не стоило…
– Ваше любопытство естественно, – забирая кружку с чаем из моих рук, Давыдов поднялся, чтобы подлить ещё. – Но вы же выросли в Златоборской губернии. Там, наверное, редко встречаются такие нищие дворяне, как у нас на юге.
– Мой друг Николя из древнего ратиславского рода Стрельцовых, но его семья тоже небогата, – сказала я, оборачиваясь, чтобы наблюдать, как Давыдов щедро сыпет сахара, наверное, больше, чем чая, в нашу общую на двоих кружку. Получилось ужасно приторно, но мне было неловко признаться, ведь я в гостях, а он, видимо, любит пить так.
– Стрельцовы? – переспросил Давыдов. – Видел их усадьбу. И про семью узнавал подробности. Этот ваш Николай проходил у нас подозреваемым.
– Николя?! – удивилась я. – Он же мухи не обидит.
– Мухи не обидит, а всё пытался пробраться к вам в усадьбу и вызволить из нашего плена.
– Ох, – вырвалось у меня. – Он просто переживает. Мы лучшие друзья с самого детства. Я для него как сестра. И папа попросил обо мне позаботиться.
А я переживала, что Николя совсем меня забыл! Как я могла усомниться в нём?! Стыд и позор! Он ради меня приехал в столицу. Нужно бабуленькам, чтобы не переживали.
– Ага-ага, – в голосе Давыдова слышался смех, когда он присел обратно на шинель возле меня. – Держите.
Я приняла кружку, отпила чай, давясь от его сладости.
– Что такое? – спросила я. – Что за «ага-ага»?
– Просто ага, – криво улыбнулся Давыдов. Ему явно нравится издеваться надо мной и дразнить. Какой же несносный. Только мне начинает казаться, что он весьма мил, как снова выдаёт что-то пусть мелочное, но противное.
– Нет, не просто, – заупрямилась я. – Говорите, что имели в виду.
– Ох, Клара, – закатил он глаза, – неужели вы не понимаете?
– Что?
Давыдов долго смотрел на меня неожиданно серьёзно, так, что я даже заволновалась.
– Что такое?
– Ваш Николай в вас влюблён.
– Неправда, – вырвалось у меня. – Мы друзья.
Одно только предположение показалось мне оскорбительным. Точно меня предали, обманули. Нет-нет. Это всё ерунда.
– Мужчине и женщине вовсе не обязательно влюбляться друг в друга, чтобы общаться, – назидательно, точно объясняя маленькому ребёнку, сказала я. – Они могут просто дружить. Искренне и честно.
Давыдов только хмыкнул, отчего я поняла, что он чихать хотел на мои слова. Это ещё сильнее возмутило меня, и захотелось как-то его уязвить.
– У вас вот что, нет друзей среди женщин?
– Создатель упаси! – воскликнул Давыдов, забирая у меня кружку и выпивая эту сахарную жижу почти до самого дна. – Вот только женщин мне не хватало. Спасибо, достаточно сестёр и матери. Больше не надо.
– Что вам сделали женщины?
– Ничего хорошего.
– Кто?
– Не ваше дело.
Пусть он и не сказал больше ничего, но я отчего-то догадываюсь, что за этим «ничего хорошего» скрывается что-то бесчестное и печальное. Такое, о чём не хочется говорить, особенно в такую чудесную ночь, как эта.
Я не стала больше терзать Давыдова. Даже жалко стало портить прекрасный миг мрачными воспоминаниями.
– А ваши сёстры… – пытаясь нащупать новую тему для разговора, начала я, – остались дома?
– Да.
– Не подумывают перебраться в Новый Белград?
– Пока что нет. Старшая собирается замуж за моего коллегу. Вот, может, к мужу и переедет. Он наш земляк. Не прямо совсем близкий сосед, но тоже из Новисадской губернии. – Давыдов снова поднялся, заварил ещё чая. – Это хорошо, что не северянин.
– Почему? – возмутилась я, догадываясь, что для новисадцев мы, жители Великолесья, тоже северяне.
– У нас народ добрее.
– Никогда не была на юге.
Давыдов налил чай, насыпал гору сахара и, громко размешав, снова сел рядом и отдал кружку мне.
– Побывайте в Новисаде, как получится, – посоветовал он. – У нас красиво. Особенно в конце весны, когда всё цветёт. – Он посмотрел на окно, за которым холодно мерцали звёзды. – И ещё там тепло. Не то что тут.
– Может, однажды, – сказала я мечтательно, делая глоток. Пусть чай и оказался невыносимо сладким, мне пришлось пить его, чтобы согреться. – Я мечтаю побывать в Уршпрунге.