Но все напрасно! Все прошло!
Я не спал до утра.
Приключение свое я назвал сном и приписал действию старого токайского.
Помните, как вы все были удивлены, что я решительно отказался от употребления своего излюбленного напитка?
Теперь, когда большинство из вас видело сны, подобные моему, то есть что-то большее чем сон, что-то более реальное, действительное, и я утверждаю, что это не был вполне сон, как и последующие случаи.
– Как, ты и еще видел такие сны? – вскричал Джемс.
– Да, еще два раза. Я расскажу вам все. – И Гарри, затянувшись несколько раз сигарой, начал: – Другой раз опять в Охотничьем доме, и опять не помню, в какую из ночей. Только виконт Рено был уже похоронен; я пришел в спальню и отпустил Сабо.
Спать мне не хотелось.
Я отдернул темные занавесы и открыл окно. Как и в памятную мне ночь, луна ярко сияет. Черемуха и сирень по-прежнему сильно благоухают, но аромат их на этот раз доставляет мне удовольствие.
Я сажусь в кресло у окна. Цветущие ветки протянулись в открытое окно и при малейшем ветерке трясутся и сыплют белые лепестки и на меня, и на пол.
Не отдавая себе отчета, я слежу за их падением… На светлом полу перебегают тени от веток, образуя пестрый рисунок, белые лепестки еще более усиливают пестроту. Они как-то сближаются между собой и образуют белое пятно… Но что это? Это уже не лепестки, а белое кисейное платье… скромное, простое… а у этого платья есть головка, с большими золотистыми косами, глаза голубые, бездонные, и сколько в них печали и горя… личико бледное, даже прозрачное…
Это настоящий тип немецкой Гретхен. Я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть видения.
Она тихо и боязливо приближается и склоняется надо мной… Нежные, крошечные ручки с длинными прозрачными пальчиками обвивают мою шею… Еще миг – и наши уста сомкнутся в сладком поцелуе…
Но в это мгновение раздается знакомый мне шелест крыльев, он еще сильнее, порывистее, чем в первый раз. Он точно врывается между мной и моей «Гретхен».
Она отодвигается все дальше и дальше, образ ее бледнеет и исчезает, а на ее месте кружатся и вьются прежние, медно-красные, обнаженные тела.
Пляска их еще бешенее, страстнее, чем раньше; аромат разгоряченных тел прямо невыносим… и опять я слышу нежный голос:
«Верни талисман, дай нам жизнь!»
Утром Сабо нашел меня в кресле почти без чувств, но я строго запретил ему сообщать об этом нашему обществу.
Что я мог сказать? Чем объяснить?
Даже токайского – и того я не пил вечером.
Теперь последний случай, – сказал Гарри, затянувшись опять сигарой. – Еще сегодня вы вспоминали случай с незнакомкой в голубом платье, что была на нашем бале-маскараде.
Могу признаться, что увлечен я был тогда не на шутку.
Конечно, я не поверил вам, что со мной была галлюцинация, а также и вашему уверению, что она таинственно исчезла.
Я был убежден в ее существовании, ведь я ее видел, осязал, да и у меня в руках осталась розовая сердоликовая булавка. Чего же еще?
Если я так усердно и добросовестно делал послемаскарадные визиты, то я искал ее. Два поверенных еврея делали то же самое, но… ни единого следа, ни малейшего указания.
Я потерял надежду.
Помните, как я нервничал и злился… сваливая свое настроение на усталость и скуку от ежедневных визитов?
Однажды, когда я начал не то что забывать ее, а просто покорился своей участи, я шел пешком один из Охотничьего дома в замок.
В лесу, по дороге, есть небольшая открытая лужайка.
Подхожу к ней – и через листву деревьев вижу голубое платье. Сердце забилось так, что я вынужден был приостановиться…
Да, несомненно, это ее платье, те же нежные переливы, тот же оттенок неба… Она… вот и пунцовые розы мелькают сквозь листву…
Она. Она.
Мне даже не пришло в ту минуту на ум, как она могла попасть в эту часть леса, да еще в бальном платье?
Я понимал одно:
«Найдена!»
Бросаюсь вперед, через кусты, сейчас я буду на опушке, сейчас я увижу ее, «мою милую, мое счастье»!..
Но мимо меня, мимо моего лица что-то проносится… слышу знакомый звук летящих крыльев, чувствую аромат тел, хотя и ничего не вижу.
«Наш повелитель, наш повелитель!» – как серебряные колокольчики, звенят голоса…
И ничего.
Я уже стою на полянке.
Тихо, светло. Посередине большая лужа, оставшаяся после вчерашнего ливня, в ней отражается бесконечное голубое небо, а на краю лужи цветет красный полевой мак…
Я даже чуть не заплакал от ошибки! Принять лужу и мак за свою милую – не обидно ли?
Гарри замолчал.
– Ну а дальше? – спросил доктор.
– Дальше? А что ты думаешь об этом? – ответил вопросом на вопрос Гарри.
– Что думаю? Думаю, что не одно старое токайское тебе вредно.
– Ну а ты, Джемми? – обратился Гарри к Джемсу.
Джемс молчал.
– Ну! – еще раз обратился к нему Гарри.
– Позволь мне не отвечать тебе, – сказал Джемс. – Фактов слишком мало, оснований никаких… а что я думаю – так фантастично, что вы только поднимете меня на смех.
Смит, все время упорно молчавший, вдруг обратился к Гарри:
– Не знаю, мистер Гарри, должен ли и я тоже рассказать «свой» сон, или это не интересно для господ? – спросил он нерешительно.
– Ну конечно, рассказывайте, – ответил Гарри.
– Сон, – не иначе как сон, а все же точно и не сон, – начал Смит.
– Небось тоже видели женщин с розами да ненюфарами, – фыркнул доктор.
– Нет, доктор, что скрывать, какие уж мне женщины с розами, – печально ответил Смит, – деревенские девки и те зовут «рыжим дьяволом». Эх, скорее бы в Америку, там рыжих уважают!
Несмотря на серьезность вопроса, всех насмешила выходка Смита.
– Итак, господин «рыжий дьявол», что вам снилось? – спросил важно доктор.
– Это было за день до маскарада. Устал я страшно, работы было по горло: в день-то раз сто спустишься с верхнего этажа в подвалы замка, – начал Смит. – Как ткнулся в подушку, так моментально и заснул… Сколько спал – сказать не могу.
Я в подвале… зачем я сюда пришел? «Да нет, это не наш замковый подвал… это что-то другое… Неужели подземная тюрьма? Но кто и за что меня посадил в нее? – думаю я. – Не может этого быть». А несомненно, я под землей, и глубоко под землей. Какая-то мертвая тишина, какой-то неуловимый запах.
«Ах, это наш новый мексиканский рудник», – решаю я. Страх и оторопь сразу пропали. Я иду. Странно, наши шахты, особенно нижние, гораздо у́же и ниже, а здесь совершенно свободно. Дотрагиваюсь рукою до стен, чтобы убедиться, есть ли деревянные подпорки, и, к удивлению, пальцы мои скользят и ощупывают гладкую, полированную поверхность. «Не иначе как это гранит или мрамор», – проносится у меня в голове. Все же иду дальше. Коридор бесконечен.
Но вот по сторонам появляются очертания: неясные, неразборчивые, но чем дальше, тем определеннее, и я вижу, что в нишах стоят гробы, а в них женские фигуры. Длинные одежды, длинные волосы не оставляют сомнения… Я спешу, бегу… вот и дверь.
Открываю и стою, пригвожденный к порогу. Ничего не вижу. Ослепительно-яркий свет бьет прямо в глаза.
Наконец с трудом различаю, что я в огромном пустом помещении; стены – точно не стены, а бегущая вода, водопад. Откуда-то льется свет, сильный, яркий, но это не электричество, да, пожалуй, и не солнечный.
Напротив меня возвышается большой золотой не то трон, не то жертвенник. Откуда-то, не то из глубины, не то со всех сторон, слышу:
«Ищи сокровище, рой, копай, встань, встань!»
Тут я понимаю, что голоса раздаются не извне, а в моей собственной голове…
И опять я в наших замковых подвалах, но в котором – решить не могу… От одной из стен идет мерцающий свет.
«Здесь».
В руках у меня железный лом, я замахиваюсь… и просыпаюсь…
Миллер стоит надо мной и усердно трясет меня за руку, говоря:
«Встань, встань, иди, ищи мистера Гарри, привезли срочные депеши с плантаций».
Яркое солнце освещает комнату и слепит мне глаза…
Целую неделю сон не выходил у меня из головы, – продолжал Смит. – «Ищи, копай!», – а что, если это судьба, указание свыше. Замок старинный, разве не может быть в нем клада? «Ищи, копай».
Простите, мистер Гарри, я не утерпел, я пробовал искать и копать в подвалах… я даже копал в склепе. Ничего! – вздохнул Смит.
– Что же дальше? – спросил доктор.
– И дальше ничего! Все было один обман.
Общее молчание.
– Ну-с, а какое будет мнение общества об этом сне? – спросил Джемс.
– Джемми, это, наконец, невозможно – обсуждать каждый сон! – взмолился доктор. – Мало ли что кому снится! Поел на ночь лишнего, вот и готово.
Прошлое воскресенье приналег я на сибирские пельмени, так всю ночь они вокруг меня плясали и летали…
Разину рот, хочу схватить… а его уже нет. Смотрю, а он опять перед носом прыгает и пляшет… Приноровлюсь, хлоп губами – и ничего… измучился.
Пришлось утром рицини[63] выпить, – рассказывал совершенно серьезно доктор.
Все улыбались, один Джемс сердито махнул рукой на неунывающего доктора.
– Что ж, на борьбу! – сказал Гарри. – Это, право, интереснее, чем танцевать и делать визиты.
Прежде всего, Смит, вы отправитесь к местному деревенскому священнику и попросите его завтра отслужить заказную обедню; обставьте возможно торжественнее, мы все отправимся в церковь.
Затем завтрак. Пригласите священника, старшину, доктора и еще штук пять-шесть почетных деревенских обывателей. Дайте понять, что сегодняшнее буйство я приписываю пьяной молодежи и великодушно прощаю.
Приготовьте хорошее пожертвование на церковь, школу, больницу. Это я передам после завтрака местным властям.
Тогда же пошлите в деревню всякое угощение. Причину праздника выставьте – хотя бы день моего рождения или получение нового ордена.
Этим мы на время заткнем рот крикунам, а сами займемся нашими нежелательными сожителями.