Она прижимается к Бену, пока они идут.
От него хорошо пахнет. Не так, что хочется укусить, а приятно, по-домашнему.
Они дружат уже целую вечность.
В седьмом классе они даже пробовали стать друг для друга чем-то бо́льшим, но как раз в это время Бен обнаружил, что он предпочитает парней, а она осознала, что предпочитает девушек, и теперь они шутят о том, кто кого обратил.
В смысле, в геев. Не вампиров. Конечно же.
Ни в том, ни в другом случае ее никто не обращал. Она родилась такой, последняя в благородной линии Фэйрмонтов. И, что касается дара крови, или проклятия, Бен ничего не знает. Ее бесит, что он не знает. Она уже сотни тысяч раз обдумывала, как ему рассказать. Но «что, если» слишком велики, слишком пугающи, риски слишком высоки.
Они доходят до столовой, наполненной скрипящими стульями, кричащими голосами, тошнотворным запахом залежавшейся перегретой еды. Джулс делает глубокий вдох, словно погружаясь под воду, и входит вслед за ним.
– Кэл! – зовет девушка, махая рукой Каллиопе через весь зал.
Кэл. Так зовут Каллиопу ее друзья. Но Кэл – грубое слово, тяжелая рука на плече, хрипучий звук в горле. Джульетте больше нравится «Каллиопа». Четыре слога. Музыкальная мелодия.
– Как тебе такая дикая идея, – говорит Бен. – Вместо того чтобы молча чахнуть, почему бы тебе просто не признать, что ты на нее запала?
– Я на нее не запала, – бормочет она.
Бен закатывает глаза:
– А как это тогда называется, по-твоему?
– Это… – Джульетта смотрит на другую девушку и снова оказывается на кухне в то утро, словно загнанная в ловушку между своими родителями, жалея, что не может вылезти из собственной кожи.
– Мы не пытаемся на тебя надавить, – сказал ее отец, проводя ладонью по своим волосам.
– Просто однажды ты повстречаешь кого-то, – добавила ее мама. – И когда ты…
– Ты придаешь этому слишком большую важность, – перебил он. – Это же необязательно.
– Но желательно. – Мама бросила на него предупреждающий взгляд. – В смысле, будет лучше, если…
– О нет, только не разговор, – вклинилась Элинор.
Ее сестра пронеслась по кухне, словно теплый бриз, и она явно только пришла, а не собиралась уходить. Ее фарфоровые щеки раскраснелись, этот сонный румянец, казалось, всегда был на ее коже, когда она возвращалась домой.
– Кулаки – это просто кулаки, – сказала она, поднимая кофейник. Она налила себе чашку темной густой жидкости. Джульетта наблюдала, как она добавила порцию эспрессо. «Напиток для пробуждения трупов», как она его называла.
Джульетта наморщила нос.
– Как ты можешь это пить?
Лицо Элинор осветила мягкая и серебряная, как лунный свет, улыбка.
– Говорит девушка, живущая на пилюлях и кошках.
– Я не пью кошек! – огрызнулась она, шокированная. Это была старая шутка, со временем потерявшая свежесть.
Ее сестра подняла руку и провела идеальным ногтем по своей щеке.
– Ты поймешь, когда найдешь ее. – Ее ладонь опустилась на грудь над сердцем. – Ты поймешь.
– Давай укуси уже кого-нибудь.
Джульетта моргает:
– Что?
Бен кивает на витрину с едой:
– Я сказал, давай купи уже чего-нибудь.
Очередь позади них начинает терять терпение. Она оглядывает выставленные сэндвичи, пиццу, жареную картошку, не понимая, почему ей вообще не всё равно. Но это неправда. Ей не всё равно, потому что девушке-человеку тоже не было бы всё равно.
Она берет пакет чипсов и яблоко и идет за Беном в конец пустого стола на краю зала.
Бен окидывает взглядом гору еды на своем подносе, словно не может решить, с чего начать.
Джулс разрывает пакет с чипсами и предлагает ему угоститься, после чего кладет пакет на стол между ними.
Во рту у нее болит. Эта боль поднимается из желудка. В горле у нее снова пересохло, и на нее накатывает внезапная отчаянная жажда, от которой ее неспособен спасти ни один водяной фонтанчик. Она пытается сглотнуть, но не может, высыпает в ладонь еще две капсулы и глотает их без воды.
– Ты так рак себе заработаешь, – говорит Бен, в то время как капсулы раскрываются у нее во рту, расцветая на языке. Мгновение медного тепла началось и тут же закончилось.
Жажда отступает – этого достаточно, чтобы сглотнуть, подумать.
Раньше лекарства и вправду работали, давая ей часы вместо минут. Но в последние несколько месяцев всё стало хуже, и она знает, что скоро пилюль будет недостаточно, чтобы притупить жажду.
Джулс надавливает ладонями на глаза. Держит, пока не появляются пятна, которые потом пропадают, оставляя лишь черноту. Милосердную, стирающую всё темноту.
– Что с тобой такое?
– Мигрень, – бормочет она, приподнимая голову. Ее взгляд перемещается над столиками, пока она с удивлением вдруг не обнаруживает Каллиопу, смотрящую прямо на нее. Ее пульс немного учащается.
– Ты могла бы с ней поговорить, – произносит Бен.
– Я говорила, – отвечает она, и это не ложь.
На уроке английского языка на прошлой неделе она сказала Каллиопе, что у той упала ручка. А еще был момент в коридоре, когда Каллиопа рассказала шутку, и Джульетта рассмеялась, хотя она разговаривала не с ней. А еще во вторую неделю учебного года был день, когда на улице лил дождь как из ведра, и Джулс предложила подвезти ее. Она уже была готова согласиться, когда подъехали ее братья на своем пикапе, но она всё равно сказала: «Спасибо».
– Ну, у тебя будет шанс.
Ему удается привлечь внимание Джульетты.
– Что?
– Вечеринка у Алекса. Завтра вечером. Все идут.
Алекс – игрок школьной команды по футболу, «лиса со стальной челюстью», а также предмет обожания Бена на данный момент – к несчастью, потому что, судя по всему, Алекс гетеросексуален.
Бен машет рукой каждый раз, когда она об этом упоминает.
– Люди не гетеросексуальны, – говорит он. – Они просто плохо осведомлены. Итак, вечеринка?
Джулс уже готова сказать, что не ходит на вечеринки, когда замечает искривленное отражение в банке из-под газировки Бена – на чистом холсте пара губ ежевичного цвета.
– Во сколько?
– Заберу тебя в девять, – говорит Бен. – И тебе лучше сделать свой ход. Каллиопа Бёрнс не будет ждать вечно.
Джульетта останавливается рядом с комнатой сестры.
Она уже готова постучаться, когда дверь распахивается и появляется Элинор, очевидно, собирающаяся уходить. Она окидывает Джулс взглядом с головы до ног и обратно, замечая колготки с блестками, короткое черное платье, лак на ногтях – уже смазанный, потому что она никогда не может дождаться, пока он высохнет.
– Куда-то собралась?
– На вечеринку, – отвечает Джульетта. – Не могла бы ты, не знаю… – Она жестом указывает на себя, словно Элинор владеет каким-то волшебством превращений, а не просто хорошим вкусом. – Помочь мне?
Элинор смеется мягким, как дыхание, смехом, не глядя на часы. Рэгги подождет. Она подталкивает ее к туалетному столику.
– Садись.
Джулс опускается на мягкий стул перед зеркалом с подсветкой, всматриваясь в ряд помад, расставленных у заднего края, в то время как Элинор встает позади нее. Они обе выделываются, конечно же; она никогда не понимала логики этого мифа. Джульетта изучает свою сестру в отражении – та на три года старше, и, когда они рядом, разница очевидна.
Волосы Элинор светло-серебристые, глаза глубокого оттенка синего – цвета летних ночей, в то время как у Джульетты волосы тусклые, скорее похожие на солому, чем на лунный свет, а глаза грязно-голубого оттенка. Но это еще не всё. У Элинор такая улыбка, при виде которой хочется улыбнуться в ответ, а ее голос хочется слушать и слушать. Она всё то, чем Джулс хочет быть, всё, чем она надеется стать. После.
Она помнит прежнюю Элинор, конечно же. Прошло всего несколько лет, и правда в том, что Элинор всегда была изящной, красивой. Но, вне всяких сомнений, сейчас стала еще более. Словно ее первое убийство взяло то, кем она была, и выкрутило звук до предела, сделав всё острее, сильнее, заметнее.
Джульетта задается вопросом, какой станет она, когда звук будет выкручен на полную катушку, какие ее части станут громче. Она надеется, что это не будет голос в ее голове, сомневающийся во всем, и не нервная энергия, которая словно завладевает ее конечностями. Тогда ей уже повезет.
Пальцы Элинор скользят по ее волосам, и она чувствует, как ее плечи расслабляются, напряжение тает. Она не знает, вампирская ли это сила или просто сестринская.
– Эл, – говорит она, прикусывая щеку. – На что это было похоже?
– М? – произносит ее сестра мягким, воркующим голоском, проверяя, достаточно ли нагрелись щипцы для завивки.
– Твое первое убийство.
Это слово не производит эффекта оглушительного хлопка. Мир не цепенеет и не замирает. Элинор не прекращает делать то, что делает. Она просто произносит:
– А.
Словно ей вдруг всё становится ясно про Джулс.
– Это и вправду так важно?
Элинор задумывается, а потом медленно пожимает плечами:
– Это важно настолько, насколько ты сама считаешь. – Она накручивает прядь волос Джулс, закалывая остальные шпилькой. – Кто-то верит, что это просто вход, что не имеет значения, какой именно ты выберешь, ведь ты просто пройдешь через него. – Она творит свое волшебство, превращая непослушные волосы Джулс в аккуратные локоны. – А кто-то считает, что дверь определяет то место, что находится за ним. Что это формирует тебя.
– А что думаешь ты?
Элинор откладывает щипцы для завивки в сторону, разворачивает Джулс к себе и одним пальцем приподнимает ее подбородок.
– Я думаю, лучше, если это имеет значение.
Мягкая кисть скользит по ее скулам.
– Для папы это ничего не значило, – говорит Джулс, но Элинор щелкает языком:
– Конечно, значило. Он взял своего лучшего друга.
У нее внутри всё перевернулось. Она этого не знала.
– Но он говорил…
– Люди много чего говорят. Но не всё из этого правда. – Элинор макает тонкую кисточку в бутылек с жидкой подводкой. – Закрой глаза. – Джулс закрывает, чувствуя щекотание там по линии роста ресниц. – Мама пошла по другой дороге, – продолжает Элинор. – Она взяла парня, который не принимал отказа. Это были последние слова на его губах, когда он умирал. – Она издает короткий тихий смешок, словно рассказывая шутку.