– Кэл влюбилась, – произносит Аполлон.
– Не смей, – бормочет она. Она не влюбилась в Джулс. Джулс ее цель. И, ладно, возможно, первыми ее привлекли эти губы цвета гранатовых зерен. Может, на короткое мгновение были какие-то зачатки влюбленности, но потом она заметила, как девушка всё время прячется в тени, испуганно морщась даже от едва различимого проблеска солнца между облаками. Как она едва прикасается к своей еде. На прошлой неделе она нашла в сумке Джулс бутылек с капсулами, вскрыла одну над раковиной в туалете и увидела вытекшую из нее темно-красную субстанцию. А сегодня, в коридоре, она уронила серебряный браслет, подождала за углом и наблюдала, как девушка схватила его и тут же выронила, когда серебро коснулось ее кожи.
И теперь она уверена.
Джульетта Фэйрмонт, вампир.
Тео встает, чтобы помыть тарелку.
– Жуй, скелетина, – говорит он, пиная ее стул.
– Не называй меня так.
– Да тебя сможет завалить даже призрак, просто пустив шептуна.
Пальцы Кэл сжимаются вокруг ее ножа.
– Тесей Бёрнс, – предупреждает мама, но теперь встает и Аполлон, и Кэл чувствует движение в комнате, туго скрученную, как провод, энергию.
– Куда вы идете? – спрашивает она.
– На охоту, – отвечает Тео таким тоном, как другие могли бы произнести «в аптеку», «на рынок» или «в торговый центр». Как будто это пустяк. Ничего такого. Просто еще один вечер.
Сердце Кэл начинает биться быстрее. Она знает, что лучше не спрашивать, можно ли ей с ними. Вопрос требует ответа, а ответ обычно «нет». Лучше выбирать утверждения.
– Я иду с вами, – произносит она, уже на ногах, забирая ботинки из коридора. Она приучила себя держать всё необходимое внизу. В прошлый раз она побежала наверх в свою комнату, чтобы взять вещи, а когда спустилась, они уже ушли.
– Ты сделала уроки? – спрашивает мама.
– Сегодня пятница.
– Я не об этом спросила.
Кэл продолжает завязывать шнурки. Ее братья выходят за дверь.
– Математику и физику – да. Английский – нет, но я сделаю его завтра же утром.
Мама колеблется. Передняя дверь захлопывается. Кэл переминается с ноги на ногу.
Наконец мама вздыхает:
– Ладно. – Она говорит что-то еще, что-то о необходимости быть осторожной, но Кэл слышит ее лишь мельком, выскакивая за дверь. Движок ревет, и она уже почти готова увидеть задние огни пикапа, два красных глаза, сверкающих на уезжающем прочь автомобиле.
Но он здесь, на холостом ходу на проезде, и Кэл вся сияет, потому что они подождали.
– Кончай улыбаться, – говорит Тео. – И залезай уже.
Сидящий впереди нее Тео обхватывает пальцами руль, и с заднего сиденья Кэл может безопасно рассматривать татуировки, обвивающие его правое предплечье, отраженные в полосах вокруг бицепса Аполлона. Кэл проводит кончиком пальца по внутренней стороне своего локтя, считая недели до своего семнадцатилетия.
Аполлону было пятнадцать, когда он совершил свое первое убийство, попав в подменыша из арбалета с расстояния в тридцать футов.
Тео было двенадцать. Она никогда не забудет, как он улыбался, весь покрытый маслянистой пленкой запекшейся крови, волочась за отцом к их кемпингу во время семейной поездки. Они ушли вдвоем, чтобы изучить знаки на тропе, и столкнулись со взрослым вендиго. Папа с мамой тогда серьезно поссорились, но Тео продолжал улыбаться, подняв над головой громадную лапу с когтями – приз, который отец позволил ему кинуть в костер. У него было строгое правило насчет сохранения таких вещей. Единственными трофеями, которые он одобрял, были черные татуировки – обезличенные напоминания о былых победах.
Их тела можно было читать, как карту. Как книгу учета.
А ее тело всё еще было чистым.
– Просыпайся, скелетина.
Кэл моргает, в то время как Тео глушит двигатель, гасит фары. Она щурится, вглядываясь в темноту, и подавляет низкий стон при виде кладбищенских ворот.
Они припарковались возле погоста, где не может быть диких чудовищ, показывающихся в лесах или барах – местах, где много еды. Это также не гнездо вампиров – они предпочитают скрываться в особняках, а не мавзолеях.
Нет, кладбище значит, что они будут охотиться на гулей.
Кэл ненавидит гулей.
По правде говоря, ей вообще не особо нравятся мертвяки. Зомби, призраки, духи – их пустота, их ничтожность действуют ей на нервы. Тео говорит, что на них легче всего охотиться, потому что они не просят. Не умоляют. Не пытаются воззвать к жалости.
Но они также и не останавливаются. Они – это пустота, ненасытность, беспощадность. Они не чувствуют ни боли, ни страха. Они не устают. Они приходят снова и снова.
Кэл жалеет, что они поехали не за оборотнями или подменышами – черт, да она бы лучше вышла против демона, чем мертвяка, но это не всё равно что выбрать специальность в колледже.
Охотники не выбирают цели.
Они охотятся на то, что требует истребления.
«На что, не на кого», – звучит у нее в голове голос отца. Никогда не думай о них как о «ком-то». Никогда не думай о них как о «них», только как об «оно», только как о цели, только как об угрозе в темноте.
Они выходят из машины, и Тео кидает ей бронежилет и пару щитков на локти, охотничью замену детским надувным нарукавникам для бассейна. За ними следует снаряжение.
Лопаты, бревна, стальные шипы – их можно хранить в багажнике, потому что их легко принять за обычный фермерский инвентарь.
Остальные инструменты они хранят в потайном отделении под задним сиденьем.
Сиденье снимается, как крышка гроба, открывая серебряные кресты и железные цепи, стальную гарроту и набор кинжалов – всё это определенно нельзя принять за сельскохозяйственное оборудование. Она балансирует на ступеньке, разглядывая запасы оружия.
Кэл собирает собственный набор, храня его в багажнике ее побитого пятидверного авто, в старом ящике для инструментов, прикрытом кипой хозяйственных сумок, потому что если отец чему и научил ее, так это тому, что нужно быть всегда готовой к чему угодно. От охотников всегда веет их работой, этот призрачный сигнал могут учуять монстры.
Чем больше ты охотишься, тем заметнее становишься для тварей, на которых охотишься.
Это хорошо, если ты используешь себя в качестве приманки, но чуть менее замечательно, если ты не на работе.
Каждый из них берет по рации. Тео выбирает самурайский меч, Аполлон – топор, выглядящий весьма массивно даже в его руке, а потом бросает Кэл монтировку.
Она ударяет ее по руке так, что остается синяк, но Кэл не подает виду.
– Насколько я помню, – говорит она, – убить гуля можно только попаданием в голову.
– Верно.
– Эм, ну, монтировка не особо подходит для отсечения головы.
– Еще как подходит, – говорит Аполлон. – Если хорошенько замахнуться.
– Монтировка только ради предосторожности, – говорит Тео, протягивая ей бинокль. – Ты на стреме.
«На стреме». Охотничий эквивалент «останься в машине».
– Да ладно тебе, Тео.
– Не сегодня, Кэл.
Аполлон улыбается.
– Эй, если будешь себя хорошо вести, мы разрешим тебе сделать контрольный.
– Ага, спасибо, – сухо произносит она, кто же не любит пробивать череп стальным ломом. Она вытаскивает из набора кинжал, сует его в задний карман и следует за ними, чувствуя себя щенком, кусающим за пятки, пока они идут ко входу на кладбище. Аполлон за секунды вскрывает замок, и железные ворота распахиваются с тихим стоном.
Разум Кэл снова проделывает с ней эту штуку: словно отделяется от ее тела, растягивается, пока она не видит всю округу со стороны. И она знает, что выглядит не так: три чернокожих подростка, увешанных самодельными доспехами, шагают по кладбищу с пиками и мечами.
«Нет, офицер, всё в порядке. Мы тут просто охотимся на монстров».
У папы есть связи в управлении шерифа, друг семьи, которого он спас во время туристического похода, когда они были детьми. Но память – слабое прикрытие перед лицом проблемы, и никто не хочет проверять оставшуюся силу этой старой нити.
– Кэл, – рявкает Тео, который всегда замечает, когда ее разум блуждает. – Залезь повыше.
Она забирается на надгробную скульптуру, одного из огромных ангелов, которых устанавливают люди, желающие выделиться в неглубоком потоке надгробных камней.
«Это всё равно что лезть на дерево», – думает она, закидывая ногу на крыло. Она встает в полный рост на старой каменной скульптуре, пока ее братья рыскают между памятниками и ждут, когда она просканирует темноту. Эта ночь безветренна, кладбище расстилается внизу, серое и неподвижное, и всего через несколько секунд она замечает какое-то движение слева от себя.
Жуткая фигура сидит на краю открытой могилы, обгладывая человеческую голень, с которой всё еще свисают обрывки брюк.
Кэл жалеет, что не пропустила ужин.
В поле ее зрения возникает второй гуль, двигающийся между могилами. Он похож на человека или, по крайней мере, на то, что раньше было человеком, но шатается, словно марионетка на неровных нитях. Гули выглядят как трупы в изорванных одеждах, хлопающих по иссохшимся конечностям – но, конечно, одежды на них нет, это полоски кожи, плоти и мышц, свисающие со старых костей.
Кэл шепчет в рацию:
– Я их вижу.
Голос Тео хрипит:
– Сколько?
Она сглатывает.
– Двое.
Она направляет их вперед, каждого к своей цели. Через ряд, две могилы вниз, словно играя в морской бой. Она задерживает дыхание, когда ее братья приближаются к тварям. Они подходят очень близко, но гули осторожнее, чем кажутся. Тот, что жует голень, вскакивает на ноги. Тот, что бродил, поворачивается – движение дерганое, но нереально быстрое, и начинается бой.
Тео замахивается мечом, но гуль уворачивается и бросается вперед, с шишковатыми руками и лязгающими зубами. Через несколько рядов от них Аполлон бросает топор, но теряет равновесие, и удар выходит слишком низким. Топор пролетает через желудок гуля, застревая в его позвоночнике. Нет – в надгробном камне позади него. Он вытаскивает лезвие, опрокидываясь на спину от силы этого движения, но тут же вскакивает на корточки.