– Брат, – обращается он к Лукке, уверенными шагами сокращая между ними дистанцию. – Конечно, я не убивал нашу мать. Она ненормальная. Я бы никогда не стал тебе лгать.
Я слышу несколько звонов, и знаю, что Лукка тоже их слышит. Константин лжет и тем самым разбивает сердце своему брату.
Глаза Лукки медленно расширяются от ужаса, он мотает головой из стороны в сторону и уходит. Дойдя до стены и сползая по ней, Лукка падает на пол. Он прижимает к себе колени и обхватывает голову руками. Затем начинает раскачиваться.
Константин подходит к нему и кладет руку на его плечо.
– Иди домой, Лукка. Я разберусь с Ведьмой. Ей не будет больно. Иди, выпей немного шаманского, послушай какую-нибудь музыку, отдохни. Все будет хорошо.
Ложь Константина звенит в моей голове. Лукка прижимает ладони к ушам, делая себя все меньше и меньше, раскачиваясь и бормоча себе под нос.
– Я думал, ты хороший, – говорит он. – Я думал, ты хороший.
Лукка поднимает взгляд на Константина, по его лицу текут слезы.
– Ты говорил, что наша мама убила себя! – кричит он. – Ты говорил, что это произошло из-за того, что сделал я. Что это была моя вина, что нас обратили, и она покончила собой, потому что я был Вампиром, не контролировал себя, и она меня боялась.
Лукка сотрясается на полу, его тело свернулось в тесный клубок, и я представляю, как он так сидел, будучи забытым всеми ребенком.
– Не стоит оплакивать ее, – бесстрастно произносит Константин. – Она была плохим человеком и покончила жизнь самоубийством. Что теперь? Лишь я единственный, кто все это время заботился о тебе.
– Хватит лгать! – кричит Лукка. – Ты ее убил, потому что она всегда стояла на твоем пути. Потому что, родив меня, она дала тебе то, за что тебе нужно было нести больше ответственности, чем перед балетом. Но она была нашей матерью, Костя! Слабым человеком, нуждающимся в нашей помощи, но вместо этого ты убил ее. Ведь так твоя жизнь стала намного проще! Аналогичным образом ты манипулировал Саскией.
При упоминании своего имени я сажусь прямо. Стяжки жгут мои запястья, и чем больше я сопротивляюсь, тем сильнее они врезаются в мою кожу.
Константин наклоняется к брату, гладя того по голове. Он говорит так тихо, что мне едва слышно:
– Обещаю, что вся твоя боль уйдет. Мои новые таблетки дадут нам силу, которую мы заслуживаем. Ты – все, что меня волнует, мой брат. Тебе ничего не угрожает.
Нет, угрожает. Ложь Константина становится громче и громче с каждым его словом. Лицо Лукки искажается от агонии. Слезы льются по его щекам, обагряя их из-за выпитой им крови. Он переводит взгляд на меня, чувствую, как в мою грудь вонзают тысячи невидимых ножей. Лукка знает, что я тоже слышу ложь, и это убивает его.
– Ты ведь сохранишь Саскии жизнь? – произносит он тихо.
Руки Константина все еще охватывают лицо брата.
– Конечно, – врет он. – Она все равно бесполезна. Я слышал о ее сестре, и именно с ней мне стоит поработать. Ее сила обладает особой ценностью. Возможно, я ее разыщу.
Резко вскидываю голову. Какого дьявола ему известно о моей сестре? Ему известно, где она?
– Скажи, где Майкела! – выкрикиваю я, пытаясь встать, но лишь глубже погружаю стяжки в свои запястья. – Не трогай мою сестру, прошу тебя. Просто расскажи мне, где она.
Константин смеется, глядя на меня так, словно я грязь на подошве его итальянских туфель.
– Видишь, брат? Семейные узы – крепкие нити, которые сложно разорвать. Иди домой и отдохни. Позволь мне разобраться со всем этим бардаком.
Лукка медленно поднимает глаза. Уголки его губ опущены, как у грустного клоуна.
– Однако это не твой беспорядок, – произносит Лукка. Он бледен так же, как и его глаза, а на лице поблескивают слезы. – Я это сделал. Это все моя вина. Если бы тебе не приходилось следить за мной все эти годы, ты бы не был обращен. Ты бы остался знаменитым танцором, люди бы остались живы и мои ошибки были бы только моими. Из-за меня мы стали монстрами.
Константин трясет головой.
– Мы не монстры, Лукка. Мы боги.
– Мы дураки.
Константин крепче сжимает лицо брата.
– Послушай меня, Лукка. Я всегда буду тебя оберегать. Я люблю тебя.
Мне приходится закрыть глаза. Звон этой лжи был громче остальной.
Лицо Лукки напрягается, его бледный взор пуст и холоден, как снежная лавина.
– Нет, Костя, – отвечает он спокойным тоном. – Ты никого не любишь. Безжалостные любить не могут.
Внезапно глухой крик искажает лицо Константина – какой-то совершенно невозможный звук. За криком следуют жадные вдохи и булькающий звук. Константин стоит ко мне спиной, и мне видно лишь, как он наклоняется вперед на брата. Я не могу разглядеть, что происходит. Но вижу лицо Лукки, выражение которого пробирает меня до костей. Его челюсти крепко сжаты, лицо неподвижно, а глаза почернели.
Я подпрыгиваю, услышав треск, а затем звук разрывающейся ткани. Рука Лукки прорывается через заднюю часть костюма его брата.
А в его кулаке сжато кровавое и бьющееся сердце Константина.
Глава тридцатая
Снег шел круглые сутки. И хотя сейчас уже сумерки, все сияет ярким белоснежным светом, как днем. После смерти Константина весь город утонул в снегу, сменив серость смога серебром. Я никогда не видела особняк Волковых таким красивым. Таким умиротворенным. Таким пустым. Похороны Константина были тщательно спланированы и состоялись через два дня после того, как Лукка его убил. На них присутствовали все известные в московском преступном мире Сверхи. Однако Лукка держал весть о смерти брата в секрете от человеческой прессы, не желая придавать Константину тот ореол обожания и мученичества, которого его брат так жаждал.
Сверхъестественное сообщество поверило Лукке, когда он обвинил в смерти брата Рада, которого он подставил и убил на следующий день. Все состояние Волкова плавно перешло к нему. Он прошел весь процесс спокойно. Должно быть, он отчасти унаследовал и чувство контроля от своего брата.
Лукка выглядел убедительно в роли скорбящего, стоя рядом с телом Константина, которое выглядело безупречно среди тысячи красных роз, в итальянском костюме, который хорошо скрывал отсутствие его сердца.
С того момента мы проводили с Луккой все время вместе, занимаясь любовью и играя в снегу в попытках стереть мрачные воспоминания наслаждением.
Однако серебристый снег – обман. Никто из нас не мог забыть о произошедшем. Хочется поскорее убраться из этой страны, но я все еще не хочу прощаться. Мне удалось упросить Джексона дать так много времени, сколько возможно, но его терпение все же заканчивается.
Лукка загружает мой чемодан в багажник машины, которой я раньше не видела. Она золотистого цвета. Не могу винить его за то, что ему не хочется возвращаться в гараж клуба за своим любимым желтым «Ламборджини».
– Я могла бы доехать до аэропорта сама, – обращаюсь к Лукке. – Выехала бы днем, не беспокоя тебя.
Он оборачивается, смотрит на меня своим призрачным, полным нежности взглядом.
– Нет. Мы это уже обсуждали, Ведьмочка. Я не выпущу тебя из виду, пока ты не окажешься в безопасности.
Не знаю, как Лукка прибрался в «Черном кролике», или убил Рада, или замел его следы. Но что стало с таблетками? Полагаю, он закрыл клуб и позвал своих людей убрать трупы, которые остались после него. Мне даже неизвестно, что он сделал с бьющимся сердцем своего брата после того, как вырвал его из тела Константина. Подавляю дрожь. Не желаю этого знать.
– С тобой все будет в порядке? – спрашиваю его, устраиваясь на пассажирском сиденье.
Он одаривает меня своей улыбкой. На его зубах золотые коронки и сверкают они тем же оттенком, что и интерьер его отвратительной машины.
– Ты спрашиваешь, все ли со мной будет в порядке?
Я киваю, и он легонько чмокает меня в щеку.
– Это за что? – спрашиваю его.
– За заботу.
К горлу подступает ком, и, сглатывая его, я смотрю в окно, чтобы Лукка не видел, как мои глаза наполняются слезами. Не думаю, что с ним все будет в порядке. Не могу представить, что он будет делать без своего брата. Могут ли вампиры напиться до смерти? Могут ли они покончить с собой?
Мы останавливаемся снаружи аэропорта возле залов ожидания.
– Не думаю, что можно здесь парковаться, – говорю я Лукке.
Уголки его губ приподнимаются в усмешке. За все время, что мы провели вместе, я так и не смогла привыкнуть к тому, что ему ни один закон не писан.
– Твой самолет вылетает через два часа, – произносит он.
Я киваю, не решаясь уйти, и, глубоко вздыхая, откидываю голову на подголовник.
– Что, если я останусь? – наконец-то озвучиваю свой вопрос вслух.
Лукка фыркает. Скорее грустно, чем задорно. Никогда бы не подумала, что захочу остаться с братом Волковым. Но какими бы ужасными ни были последние несколько недель, время, проведенное с Луккой, – это лучшее, что происходило со мной с момента исчезновения Майкелы.
– В моем мире слишком темно для тебя, Ведьмочка, – отвечает он.
Лукка не упоминал имени своего брата после убийства. Интересно, упомянет ли он его вообще когда-нибудь.
– Еще немного, – говорю ему. – Я могу побыть с тобой, пока тебе не станет лучше.
– Мне никогда не станет лучше, – произносит он. – Но я буду танцевать, отрываться, пить и трахаться, как и всегда.
Он касается рукой моего лица, и тепло одинокой слезы обжигает мою холодную щеку.
– Однажды я вновь увижусь с тобой.
Ожидаю, что его слова будут неправдой, но в голове тишина. Рядом с Луккой я никогда не слышу звона лжи. Он склоняется ко мне и медленно слизывает мои слезы.
Я смеюсь. В это время Лукка внимательно всматривается в мои глаза, но мне трудно распознать его чувства.
– Тебе не место в моем мире, Ведьмочка, – продолжает он. – Ты пламя. Я лед.
Судорожно вздохнув, я собираюсь открыть дверь, но Лукка разворачивает меня за плечо, обхватывает лицо обеими руками и накрывает мои губы своими. Он вкладывает все в этот поцелуй. Чувства изливаются из него. Сожаление, страсть, страх и решимость. Целую его в ответ. Без слов даю ему понять, что он важен, что он сильный, и хотя в начале мне пришлось ему солгать, Лукка видел меня настоящей больше, чем кто-либо за очень долгое время.