По ночам Лаккдарол кипел и бурлил, как любой лагерь колонистов на любой планете, куда успела дотянуться Земля. Смит шел к центру, загорались огни, и веселье только начиналось. Цель его вечернего похода нас не касается. Он смешивался с толпой там, где огни горели ярче всего, где постукивали шары из слоновой кости и позвякивало серебро, а красный сегир с заманчивым бульканьем лился из черных венерианских бутылок.
Поздно ночью Смит брел домой: спутники Марса пошатывались в небе, а если улица время от времени качалась у него под ногами, то это вполне объяснимо. Даже Смит не мог твердо держаться на ногах, отведав красного сегира во всех барах от «Марсианского ягненка» до «Нового Чикаго». Но дорогу домой, учитывая все это, он нашел без особых затруднений и минут пять, стоя перед дверью, шарил по карманам в поисках ключа — пока не вспомнил, что оставил его в замке, для девушки.
Он постучал. Шагов он не услышал, но замок вскоре щелкнул и дверь отворилась. Девушка бесшумно отступила, когда он входил, и заняла свое любимое место у окна. Стоя у подоконника, она четко выделялась на фоне звездного неба. В комнате было темно.
Смит повернул выключатель у двери и прислонился к раме, приходя в себя. Холодный ночной воздух немного отрезвил его, и голова была вполне ясной — выпивка, как правило, ударяла ему в ноги, а не в голову, иначе Смит ни за что далеко не продвинулся бы по стезе беззакония, которую избрал для себя. Опираясь о раму, он рассматривал девушку в неожиданно ярких лучах лампы, чуть слепивших глаза, как и ярко-красное пятно ее одежды.
— Значит, ты осталась, — сказал он.
— Я… ждать… — тихо ответила она, откинувшись назад и сжимая грубое дерево своими тонкими четырехпалыми руками, казавшимися светло-коричневыми на фоне ночной темноты.
— Почему?
Она не ответила, но ее губы медленно изогнулись в улыбке. У женщины это означало бы ответ — манящий, вызывающий ответ. Но у Шамбло в этой улыбке было что-то жалкое и ужасное — человеческое выражение на лице полуживотного. И все же… это нежное, смуглое, бархатисто-коричневое тело с мягкими округлостями, проглядывающее сквозь прорехи изорванного кожаного платья, и белозубая улыбка… Смит почувствовал, как в нем поднимается волнение. Ярола придется дожидаться еще долго, а время тянется так медленно. Он задумчиво скользил по девушке светло-стальными глазами, медленно, ничего не упуская. И когда он заговорил, голос его зазвучал глуше.
— Иди сюда, — сказал он.
Она медленно двинулась вперед, ступая совершенно бесшумно своими босыми когтистыми ногами, и остановилась перед ним, опустив глаза. Ее рот дрожал в той же трогательно человеческой улыбке. Он взял ее за плечи, бархатно-мягкие и непредставимо гладкие — таким никогда не бывает человеческое тело. Смит почувствовал, как она чуть задрожала под его руками. Он отрывисто вздохнул и притянул ее к себе… нежное, податливое, смуглое тело в его объятиях… услышал, как она тоже вздохнула и задышала быстрее, когда ее бархатистые руки обвились вокруг его шеи. И вот он уже смотрел вниз, на ее лицо, ставшее вдруг совсем близким, и зеленые звериные глаза с пульсирующими зрачками и искоркой чего-то затаенного в глубине встретились с его взглядом, и сквозь нарастающее биение крови, приближая губы к ее губам, Смит ощутил, как нечто глубоко в нем содрогнулось — необъяснимо, инстинктивно, с отвращением. Он не смог бы выразить это словами, но ее прикосновения, такие мягкие, бархатистые, нечеловеческие — внезапно показались ему отталкивающими. К его губам словно тянулся звериный лик, темное знание голодным взором смотрело из этих вертикальных зрачков, и на миг его охватило то же дикое, лихорадочное отвращение, что он видел на лицах в толпе…
— Боже! — выдохнул он, произнося, не осознавая этого — ни тогда, ни потом — древнейшее заклинание против зла. Он оторвал руки девушки от своей шеи и оттолкнул ее с такой силой, что она отлетела на середину комнаты. Смит упал спиной на дверь и тяжело дышал, чувствуя, как постепенно проходит безумный порыв отвращения.
Она опустилась на пол под окном и сидела у стены, склонив голову на грудь. Смит с удивлением заметил, что ее тюрбан — который, как он был убежден, прикрывал лысину — съехал набок, и из-под складок показался локон волос, таких же алых, как ее одежда, таких же нечеловеческих, как ее глаза. Он ошарашенно помотал головой и снова присмотрелся — ему показалось, что этот густой локон красных волос сам по себе задвигался и прильнул к ее щеке.
Когда локон коснулся щеки, ее руки взлетели вверх. Совсем человеческим движением заправила локон под тюрбан и опустила голову на руки. Смиту почудилось, что она тайком наблюдала за ним сквозь глубокие тени своих пальцев.
Он сделал глубокий вдох и вытер рукой лоб. Необъяснимое мгновение прошло так же быстро, как и наступило, слишком быстро, и он не успел ничего понять или уяснить для себя.
— Пора кончать с сегиром, — неуверенно пробормотал он. Неужели он вообразил этот алый локон? В конце концов, она — всего лишь красивое смуглое существо женского пола, принадлежащее к одной из многих получеловеческих рас на планетах Солнечной системы. И не более того. Хорошенькое, маленькое… животное. Смит немного нервно рассмеялся.
— Довольно всего этого, — сказал он. — Бог ведает, что я не ангел, но всему есть предел. Вот!
Он подошел к кровати, выудил из скомканной кучи белья два одеяла и бросил их в дальний угол комнаты.
— Ты можешь спать там.
Она молча поднялась с пола и с непонимающей звериной покорностью, читавшейся в каждой линии ее тела, стала разворачивать одеяла.
Той ночью Смиту приснился странный сон. Он будто бы проснулся, и комната была наполнена тьмой, лунным светом и движущимися тенями, ибо ближайший спутник Марса несся по небу и во тьме на планете под ним беспокойно шевелилась жизнь. И нечто… что-то безымянное и непредставимое… обвилось вокруг его шеи… что-то похожее на мягкую змею, влажное и теплое. Оно лежало на его горле расслабленно и легко… и двигалось тихо, очень осторожно, с мягким, ласкающим нажимом, и каждый нерв, каждая жилка Смита трепетали от восторга — опасного восторга, что был острее физического наслаждения, глубже духовной радости. Эта мягкая теплота обволакивала его чудовищной близостью, лаская самые корни его души. Экстаз нахлынул и оставил его обессиленным, и все же он понял — вспышка озарения пришла из того же невероятного сна — что не должен предаваться ему душой… И с этим знанием в него вторгся ужас, превращая наслаждение в отвратительный, мерзкий, жуткий и все же бесконечно сладостный восторг. Он силился поднять руки и оторвать от горла чудовище из сна — пытался, но не слишком усердствовал: хотя душу его сотрясало отвращение, тело испытывало такое блаженство, что руки отказывались повиноваться. Он снова попытался поднять руки и с ледяной дрожью почувствовал, что не может пошевелиться… его тело лежало под одеялами, как камень, как живая, но недвижная мраморная статуя, напрягшись и содрогаясь до основания в омерзительном восторге.
Отвращение нарастало, он боролся с оцепенением сна в титанической битве духа со слабеющим телом, пока в кружащейся тьме не проступили светлые полосы; наконец они сгустились вокруг и окутали его, и он снова впал в забытье, что предшествовало пробуждению.
Наутро его разбудили яркие солнечные лучи, пронизывающие разреженный и чистый воздух Марса. Смит лежал, припоминая. Сон казался ярче и жизненней яви, но подробностей Смит не запомнил — только то, что ночной кошмар был приятней и ужасней всего им изведанного. Некоторое время он продолжал лежать, задумавшись; потом его отвлек тихий шорох в углу, он сел на кровати и увидел девушку. Свернувшись, как кошка, она лежала на своих одеялах и смотрела на него круглыми серьезными глазами. Он оглядел ее не без жалости.
— Доброе утро, — сказал он. — Мне приснился какой-то дьявольский сон… Ну что, проголодалась?
Она молча покачала головой, и он мог бы поклясться, что ее глаза украдкой заискрились странным весельем.
Смит потянулся, зевнул и прогнал сон из памяти.
— Что мне с тобой делать? — спросил он, вспомнив о более насущных делах. — Через день или два я уеду. С собой я тебя взять не могу, сама понимаешь. Кстати, откуда ты родом?
— Не хочешь говорить? Ладно, твое дело. Можешь оставаться здесь, пока я не сдам комнату. Тогда тебе придется самой о себе заботиться.
Он спустил ноги на пол и потянулся к одежде.
Через десять минут, сунув лучевой пистолет в кобуру у бедра, Смит повернулся к девушке.
— В коробке на столе пищевые концентраты. Тебе хватит до моего возвращения. И лучше опять запри дверь, когда я уйду.
Неподвижный взгляд ее широко раскрытых глаз был единственным ответом. Смит не был уверен, поняла ли она — но замолк щелкнул, как и раньше, когда он вышел. Смит с легкой ухмылкой заторопился вниз по лестнице.
Воспоминание о необычайном сне мало-помалу покидало его, как обычно бывает, и на улице сложности предстоящей задачи вытеснили мысли о девушке, о сне и всем прочем, случившемся накануне.
Хитроумный план, который привел Смита на Марс, требовал полной концентрации внимания. Он выбросил из головы все остальное и занялся делом, и любое его действие с того момента, как он вышел на улицу, и до возвращения домой вечером имело свою причину. Но если бы кто-нибудь решил проследить за Смитом в течение дня, ему показалось бы, что тот бесцельно шатался по Лаккдаролу.
Часа два Смит ошивался у космопорта, наблюдая сонными бесцветными глазами за садящимися и вылетающими кораблями, пассажирами, ракетами в доках и потоком грузов — особенно грузов. Он еще раз обошел городские бары и отведал немало разнообразных напитков; при этом он лениво заговаривал с представителями всех рас и миров, чаще всего обращаясь к ним на их родных наречиях, ибо славился среди современников доскональным знанием языков. Он услышал последний анекдот об императоре Венеры, последние новости с театра китайско-арийской войны и последнюю песенку Розы Робертсон, «Розы Джорджии», как называло ее восхищенное мужское население всех цивилизованных планет. В общем, день он провел с пользой для своих дел, которые нас сейчас не касаются, и лишь поздно вечером, возвращаясь домой, отчетливо вспомнил о смуглой девушке, хотя мысль о ней, бесформенная и неясная, весь день таилась в глубине его сознания.