иваться? Есть смысл быть такой разборчивой?
— Если ты усмиришь свою гордость… — начал было Валькар, но Маниэр его прервала тихим, надломленным смехом.
— Откуда у меня ей взяться? — криво усмехнулась она, — Я клановая вампирша, у меня не должно быть ни гордости, ни воли, ни собственных желаний. Я просто инструмент. Вещь. — они оба знали, что в клане всегда так. Поэтому Валькар предпочитал жить далеко за пределами гнезда, там, где его не достанут ни совет старейшин, ни глава рода.
Но слава вампирши, правдивые и абсолютно нелепые по своей сути вызвали в нем лишь насмешку.
— И графу Кифену так понравилась просто вещь. — скосил взгляд на нее вампир.
Валькар встретил графа вчера, совершенно случайно, и короткого разговора было достаточно, чтоб понять — Маниэр для Кифена важнее, чем он сам.
И безвольная покорная кукла вряд ли бы стала так важна для вампира, которого их клан ждал столько тысячелетий. Маниэр тоже была по-своему особенной, но сейчас у нее были связаны руки, отнято право выбора, растоптана надежда и всякая вера в будущее.
Пусть Валькар и не знал ее раньше, но одно мог сказать наверняка — сейчас она была безжизненной оболочной себя прежней.
— Просто… просто мне повезло. — убеждая скорее саму себя сказала она, — И никого, кроме меня не было. — в замке у графа из вариантов были только она и Веце, так что выбор, пожалуй, очевиден. Хотя будь полукровка девушкой, у Маниэр, наверно, не осталось бы ни единого шанса.
— Обманывай себя, сколько вздумается. Уверен, он за две свои жизни повидал много девушек гораздо красивее тебя. — Валькар осторожно положил на дальний край кровати вдвое сложенный лист и отошел под цепким взглядом Маниэр, — Вещи нужны клановым, а он свободный. Иначе я не вижу причины, по которой ты так цепляешься за него. — вампирша сжала губы и скомкала край одеяла в руках.
— Уходи. — сдавленно, с затаённой угрозой, с утомлённым изнеможением сказала она, не желая ни видеть, ни слышать Валькара ни одной секунды.
Маниэр смертельно устала, и хотя для той, что третьи сутки проводит сидя на кровати это звучало странно, усталость хватким оцепенением сковывала все мысли, тело, и желания. Даже хотеть чего-то казалось ужасно утомительным.
И на смену негодованию, злости и ненависти приходило безразличное, равнодушное отчаяние. Отчаяние, при котором любой конец бы ее устроил, и Маниэр проводила рукой по шершавой каменной стене и отрешенно прикидывала, сколько раз придется ударить о стену головой, чтоб потерять память или хотя бы сознание. Или жизнь.
Потому что то, как она живет сейчас и жизнью-то назвать нельзя. И выживанием тоже. То было существование, бесцельное, бессмысленное, опостылевшее и до ужаса ненавистное.
Валькар отвел взгляд, столь открыто наблюдать за чужими душевными терзаниями он считал неприемлемым. Вампир ничем не мог ей помочь, у него самого ситуация была немногим лучше, стой лишь разницей, что его никто не запер, да и от любви он тоже не страдал.
Но совет старейшин контролировал каждый его шаг в гнезде, повесил отслеживающее заклинание, запретив покидать графство, да и в целом все это необычное оживление выглядело до подозрительного странно.
Валькар и не знал, на что думать. Вряд ли старейшины боялись, что он решит нагуляться перед свадьбой или сбежит — это скорее Маниэр сделать может, потому ее и заперли. И неприятно холодком по спине сползала мысль, что в родном и горячо любимом гнезде он может доверять только старейшине Доллиру, да его внучке.
Он вернулся домой после стольких лет скитаний, но дом вдруг стал клеткой, из которой нельзя было даже бежать. И от мысли, что его навсегда лишат свободы, в легких спирало воздух.
Валькар любил свободу, он не мог без нее. Как и Маниэр.
Поэтому наверно Доллир и хотел свести их двоих — они бы прекрасно друг друга понимали.
Но в сердце Маниэр уже не было места и освобождать его она не спешила.
А Валькар не пытался ее уговорить, очаровать или хоть малость подвинуть Кифена в сторону. Валькар не любит Маниэр, зачем ему тогда бессмысленная борьба за ее сердце?
Да, он ее не любил. Но понимал.
И внутриклановые дрязги, все эти принудительные браки и ещё десятки причин, по которым он когда-то чуть ли не бежал из места, которое любит, всё это повторялось вновь. Только вот пути для отступления ему перекрыли и Валькара настигло то, от чего он столько лет скрывался вдали от клана.
Женщину, которую он любил, отдали другому, женщину, которую он любил, забили до смерти за якобы неверность, женщина, которую он любил, не осмелилась бежать вместе с ним.
Женщина, которую он любил, со слезами уверяла его, что он для нее ничего не значит, что он ей не нужен. И он ушел.
А теперь Маниэр, которую кто-то любит, отдавали ему. И Валькар метался между тем, что должен, и что правильно. И уже не знал, как это «правильно»?
Валькару было о чем сожалеть. Теперь к этому списку прибавилось ещё и знакомство с Маниэр. Он не хотел отнимать чужое, потому что знал, как это невыносимо больно, когда забирают у тебя.
Он, наверно, предпочел бы добровольно отправиться в Априош, чем всё это. Точно так же, как Маниэр душило собственное бессилие и бесправие, его убивала мысль стать третьим лишним, повесить себе на шею, словно камень, нежеланный брак. И жить с той, кому глубоко равнодушен, до конца жизни.
Валькар был согласен на создание семьи, но из них с Маниэр она не получится. Потому что они не нужны друг другу, и просто находиться друг с другом в комнате — неприятно.
И друзьями им тоже не стать — она заочно его ненавидит, и Валькар ее за это не винил. Он тоже ненавидел того, кому отдали его возлюбленную.
— Это мой тебе подарок. — он кивнул на лист, который положил на кровать, — Не показывай его своему деду, иначе меня ждет выговор. — они навсегда останутся друг для друга никем, и его это более чем устраивало. Валькар и не хотел становиться для нее кем-то. Их пути сошлись, и он очень надеялся, что точно так же разойдутся.
Маниэр метнула на Валькара злобный взгляд, и когда тот ушел, заперев дверь, а шаги стихли, потянулась к бумаге, разворачивая лист.
Признаться, она не ожидала много от своего навязанного жениха, но в этот раз, как бы ни была равнодушна к нему, отказаться от этой, по сути, жалкой подачки, не смогла б. С бумаги на нее смотрел зубасто улыбающийся Кифен.
И этот кривой портрет на объявлении о розыске грел сердце так сильно, что на глазах наворачивались слезы. Она очень тосковала по своему Кифену.
Нет, по своему Степану.
Глава 29Для тех, кто исчез в снегопаде
Степан мрачно смотрел на цифры — он собрал необходимую сумму. Почти. Только половина денег — в драгоценных камнях, а на их продажу уйдет ещё какое-то время. И просто драгоценные самородки не преподнести — Вальдернеские не ювелиры, не артефакторы, да и связей таких не имеют, чтоб камни сбыть по выгодной цене или хотя бы по себестоимости.
Веце даже уже подсчитал, какой примерно процент от общей суммы потеряют Вальдернеские, если сами займутся продажей. И выходило, что придется либо каким-то макаром раздобыть ещё миллион, либо подождать немного и забрать почти пятнадцать.
Вампир никогда не считал себя крайним приверженцем капитализма, но когда всё вокруг — относительно, а клан может затребовать и большую сумму, думать особо было не о чем.
И попаданец скрепя сердце молился о том, чтоб успеть собрать деньги вовремя.
Полукровка отчасти разделял тревогу хозяина, потому что, если Маниэр все же выйдет замуж не за его господина, а какого-нибудь левого вампира, иметь дело с разбитым и несчастным Кифеном ему, Веце.
Да и клан, если получит выкуп, нормально перезимует, отвлечется от своих агрессивно-вампирьих дел, и всем вокруг станет жить чуть спокойнее.
Тут, конечно, Веце немного лукавил, потому что на деньги Степана у него были свои планы. Или, скажем так, попаданцу очень кстати будет иметь деньги, когда полукровка, наконец, воплотит свою мечту в жизнь.
Степан сел в кресло-качалку, сложил руки на животе и пришел к неутешительному выводу — отдыхать не получалось.
Руки и голова странным образом находили работу, и только бесконечно ворчание Веце возвращали вампира на путь истинный — в кресло у камина.
Впрочем, Веце в этот раз тоже не был образчиком лени: первый день пересчитывал деньги, второй — составлял примерный подсчет прибыли от продажи камней и прибирался в своей комнате. А сегодня вот лежал на полу и мысленно делал перестановку в гостиной. И ремонт на кухне.
— Господин, вы говорили, что хотите завтра сходить к Касаринам. Вы ведь уже передумали? — с дохлой надеждой спросил Веце, потому что рисовать круг портального заклинания было очень-очень лень.
— К сожалению, нет. — вздохнул Степан, — Навестим их сегодня, раз все равно заняться нечем. — слова о каком-то там предзнаменовании всё ещё крутились в голове, и вампир хотел хотя бы получить полный текст пророчества. Вдруг пригодится? Впрочем, тут он был слабо уверен, но перестраховаться хотелось.
У него не так много связей, а терять одну из полезнейших по какой-то размыто-опасной причине даже как-то обидно.
— Ну что ж, вы хотя бы сожалеете об этом. — вздохнул полукровка, отскребая себя от половика. А ведь так приятно было лежать на полу у камина. Но хозяин сам себе круг не нарисует, а если и нарисует… нет, Веце не хочет травмировать свои глаза вампирьими каракулями. Чудо, что господина до сих пор ни разу пополам не разрезало или не оторвало чего с его-то дарованием к черчению портальных заклинаний.
Веце нехотя нацарапал схему заклинания, попеременно вздыхая, словно девица в башне. И почти сразу пожалел, что не растянул это на подольше — хозяин, стоило полукровке закончить, приказал собираться.
Тащиться на какой-то там горный хребет Урсылькос, который находился в такой же далекой и отстойной жопе мира, что и их место жительство, желания откровенно не было.