Он не мог поверить увиденному, а если и мог, то не хотел. Выпрямив широкие плечи, парень принялся безостановочно ходить взад-вперед, взъерошивая время от времени свои каштановые непослушные волосы. Думать? Нет, он не мог спокойно думать; опьянев от злости, брюнет перестал себя контролировать. Как такое произошло? Сперва аптека, затем какой-то участок земли, а сейчас? Куда смотрит, чёрт побери, его отец? Нет, так нельзя всё оставлять, это невозможная наглость. Он должен закрыть этот вопрос. Поставить жирную точку в этом деле.
Билл оторвался с места и с шумом распахнул деревянную дверь, покинув свою комнату, где осталось царить гнетущее напряжение. Стены коридора заполнялись постукиванием каблуков его лакированной обуви. А воздух стал горячим и сжатым, тому виной гнев юного Хофера. Повезло, что на пути брюнета не появилась Адель или садовник, или охрана, ибо он непременно бы отыгрался на них, рявкнув пару раз или послав их к чёртовой матери.
Парень крепко ухватился за металлическую ручку двери и навалился всем телом вперёд, отчего преграда растворилась в сию секунду перед ним, как по волшебству. До ушей молодого человека донёсся голос отца, который оживлённо беседовал по телефону и изредка поглядывал на какие-то бумаги. Когда Билл закрыл за собой дверь, зазвонил второй телефон, и в комнате образовался ужасный шум. Он оценивающе поглядел на Томаса Хофера, что важно сидел за своим большим столом, где умещалось практически всё: компьютер, три телефона (красный, белый и бледно-жёлтый), стопка бумаг и куча прочего хлама. Пора бы устроить генеральную уборку. Он обязательно скажет это в своей манере домработнице, но сейчас на первом плане только серьёзный разговор с отцом. Наконец, мэр оторвал взгляд с каких-то документов и исподлобья поглядел на ворвавшегося в его кабинет сына. По играющим скулам, кривым губам и по искоркам в карих глазах Билла мужчина сразу догадался о его расположении духа и уже собирался выслушивать недовольство вошедшего. Это невозможно оттянуть или перенести на следующую встречу. Мэр Хофер поблагодарил какого-то человека за понимание и бросил трубку телефона, громко вздохнув полной грудью, как бы говоря этим вздохом «мне срочно нужен отпуск». К сожалению, у мэра отпусков не бывает.
– Папа, ты в своём уме? – выпалил резко Билл, как только его отец попытался заговорить.
Лучшая защита – это нападение. Брюнет положил свои руки на пояс и громко фыркнул, прокручивая в голове отцовские ошибки.
– Во-первых, измени свой тон, а во-вторых, я не обязан отчитываться перед тобой за все свои действия и решения. Не дорос ещё, – сталь звучала в голосе мэра. Он грозно расширил глаза и гордо вскинул подбородок, пытаясь дать понять единственному и любимому сыну, что он не желает с ним ссориться. Однако Билл не разделял его мысли, он слишком зол и упрям, чтобы сказать себе «стоп».
– Папа, что ты творишь? Зачем отдаёшь этому мерзавцу столько зданий? Я думал, вы договорились только на аптечное дело!
Томас нахмурил брови, стараясь припомнить вечер выгодного соглашения двух сторон. Мысли его метались из стороны в сторону, он не в силах поймать хоть одну, поэтому сдался и выпрямился в своём кожаном кресле.
– Пойми, сынок, он бизнесмен. Ему нужно куда-то вкладывать свои деньги. Это выгодно. Он будет строить здесь свои магазины или, допустим, рестораны, половина прибыли идёт мэрии, а его здания привлекут новых жителей. Что тебя не устраивает? – объяснил мужчина, жестом показывая каждый план своего коллеги-бизнесмена.
Билл в недовольстве стиснул зубы и медленно подошёл к столу, выпучив глаза прямо на лицо мэра, скулы которого покрылись щетиной.
– Папа, этот человек закупает весь Салли Хилл, понимаешь? Власть у того, кто владеет городом, ты вообще в курсе этого?
– Я мэр – город мой, – заверил Томас Хофер, скрестив руки на поверхности стола. Голос его не дрогнул.
– Это только пока. В будущем ты будешь не владеть городом, а лишь занимать его, – Билл выпрямился, – подумай над моими словами и открой глаза наконец. Николас забирает у тебя город.
Последние слова брюнета повлияли на мэра как удар молнии или мощный заряд тока. Кровь застучала в висках, а грудь затряслась. Однако Томас был упёртым человеком, этим он пошёл в своего деда. Гены дают о себе знать.
– Ты заблуждаешься, Билл.
Парню хотелось обозвать его кретином и слепым дураком, но он не мог. Не потому, что боялся, а потому, что Билл жалел своего старика. Ему нужна помощь, и он готов оказать её. Теперь Олсоны для него объект наблюдения.
Брюнет, ничего не сказав, распахнул дверь настежь и пулей вылетел вон, пытаясь совладать со своим гневом.
* * *
Я так ждала прихода ведьм в своём сне, что от ожидания всю ночь крутилась и вертелась, размышляя о бабушкиных наставлениях, о прошлом Скай, которое больше всего запутало меня. В конце концов я уснула лишь под утро, и, как ожидалось, никто ко мне не захотел наведаться в сон. Сна, собственно говоря, вообще не было. Только темнота.
Всё мое утро опиралось на мыслях. Родители снова о чём-то спорили, и их крики волнами заполняли весь дом, как отравленный газ замкнутое помещение. В школе было уныло – ничего так не раздражает, как нудные уроки географии. Или стрёмные речи нашего директора. Коридоры украшены цветами, в основном это были розы и лилии. Если все говорят правду, то эти самые цветы доставляют в Салли Хилл из больших городов Европы, где их специально разводят в теплицах. Очень красиво, ничего не скажешь. Если вы думаете, что эти цветы привезли по случаю какого-нибудь праздника или другого радостного случая – вы ошибаетесь. Нет здесь ничего веселого. Море крови, слёз и разорванных сердец. Для каждого жителя этот день по-своему тягостен и жесток, но есть ещё два человека, души которых призрачно бледны и холодны. Для этих людей завтрашний день вдвойне жестокосердный. Завтра умрет Фрэнсис Хофер, её варварски растерзает волк-людоед или иначе отец Эдди, или иначе оборотень, или иначе Сара. Но никто об этом пока не знает. Завтра трудный день для всего города, но в особенности для Билла и Томаса Хоферов. Я знаю это и поэтому хочу оказать максимальную поддержку тому, кто мне по-настоящему дорог.
«Мокко» также, как и весь Салли Хилл, готовился к завтрашнему трауру, который останется в наших сердцах до конца веков. Официанты навешали на главную стену, где раньше красовались отзывы посетителей, рамки с фотографиями жертв кровожадного монстра. Вот улыбающийся чёрно-белый портрет Харпер Уинклер, слева от неё Эвелин Гипс, затем Грин, а посередине весит фоторамка с фотографией женщины с тёмными блестящими волосами и широкой улыбкой. Она наклонила голову набок, а по её проблескам в глазах видно, как ей дорога была жизнь, каждое её мгновение, секунда… Как вы уже успели догадаться, это фотография Фрэнсис Хофер. В это мгновение по телу прошёлся ток, заставивший меня ненадолго задержать дыхание. Стена заполнена не двенадцатью рамками с чёрными лентами, как это было в прошлом году или в позапрошлом; теперь их здесь пятнадцать. Добро пожаловать в длинный список Смерти, миссис Чакер. Маленькие серые глаза, пружинистые волосы медного цвета, обычные губы, – на меня смотрит фотография мёртвого друга, слова которого до сих пор звучат в моей голове. Такое ощущение, будто он сейчас оживет и выберется из стеклянной клетки, подойдёт ко мне в своей неуклюжей манере и обнимет. Я бы могла в это поверить, я хотела бы в это верить, но бестолку. Он не вернётся. Эдди мертв. Точно так же, как и остальные четырнадцать человек. Они все мертвы. Эдди записали в число «дюжины» из-за того, что он покончил жизнь самоубийством по причине трагической смерти (убийства) матери волком-людоедом. Боже, знали бы люди правду…
– Я опоздал, – запыхавшись, садится напротив меня Билл, бросая рюкзак и утеплённую джинсовую куртку на красный диван.
Миг – и мои глаза отвлекаются от стены с надписью «Мы вас помним», и я тяжело выдыхаю, отмахивая от себя гнетущий вопрос: видел ли Билл эту стену памяти? Хотя, думаю, если даже и видел, то ему уже не привыкать. Весь город говорит об этом. И так каждый год. Третье февраля – кровавый день.
– Я заказала нам горячий шоколад с зефирками, – выдавив ласковую улыбку, сказала я, кивнув головой на белую чашку.
Хофер обещал посвятить день мне, и он посвятил… Правда, с его обещания прошло два дня.
– Круто. Спасибо. Но мы с Фениксом недавно перекусили, в меня больше ничего не лезет, – он даже не взглянул на горячий шоколад.
Я почернела от обиды и огорчения, но быстро исправилась, чтобы брюнет ничего не заметил.
– Вы с Фениксом хорошо сдружились. Почти всё свободное время проводите вместе.
– У нас много общего. А что, тебя что-то напрягает?
Прямо сейчас рассказать ему свои подозрения насчёт семейки Олсонов нельзя, ибо своими действиями я могу спугнуть Билла. А он мне нужен. Возможно, ещё не время говорить. Да, слишком рано раскрывать карты.
– Абсолютно ничего, – одарила я его своей простодушной улыбкой, резко сменив тему беседы, – ты как?
Билл в недоумении выгнул одну бровь:
– В смысле?
– Я говорю о завтрашнем дне. Ты можешь выговориться, если что, я рядом, – мои слова заставляют парня напрячься и выпрямить плечи, а это не совсем хороший знак, потому я решила добавить, – мы можем завтра поехать в церковь вместе, что скажешь?
Билл наконец-то взглянул на чашку со сладким напитком, в котором маршмеллоу таяли на наших глазах, а затем облизал губы и остановил свой холодный, но сдержанный взгляд на моём поникшем лице.
– Я должен быть рядом с отцом. Для него завтра тоже тяжёлый день.
– Понимаю. Прости.
Хофер взял меня за руку и смягчился. Это позволяет мне избавиться от тяжёлого груза на спине и расслабиться. Такое ощущение, словно всё вокруг перестало существовать, и есть только мы. Почему хоть один день в Салли Хилл не может быть спокойным? Почему всегда что-то да происходит? Человечество – это один большой муравейник, который постоянно подвергается разрухе.