Ван Гог. Письма — страница 104 из 184

равно не окупает того, что она стоит.

Меня очень растрогали твои слова о наших: «Чувствуют они себя хорошо, но смотреть

на них все-таки грустно». Ведь всего лет десять назад еще можно было поклясться, что дом наш

всегда будет процветать, а дела идти хорошо!

Мама очень обрадуется, если твое намерение вступить в брак действительно

осуществится; к тому же с точки зрения твоего здоровья и дел тебе полезнее не оставаться

одному.

Что до меня, то я понемногу теряю охоту жениться и иметь детей, хотя время от времени

мне становится грустно при мысли, что такое желание исчезло у меня в тридцать пять лет, когда

все должно быть наоборот. Иногда я прямо-таки испытываю ненависть к этой проклятой

живописи. Ришпен говорит: «L'amour de l'art fait perdre l'amour vrai». 2

1 Письмо к Тео.

2 «Любовь к искусству убивает подлинную любовь» (франц.).

Я считаю эти слова поразительно верными, но, с другой стороны, подлинная любовь

вселяет отвращение к искусству.

По временам я чувствую себя старым и разбитым и все-таки еще настолько способным

любить, чтобы не быть полностью во власти чар живописи. Чтобы добиться успеха, надо

обладать тщеславием, а тщеславие кажется мне нелепым. Не знаю, что из меня выйдет, но, я,

прежде всего, хотел бы не быть таким тяжким бременем для тебя. Это не кажется таким уж

невозможным, потому что я надеюсь сделать серьезные успехи, которые позволят тебе

показывать мои работы, не компрометируя себя.

А затем я уеду куда-нибудь на юг, чтобы не видеть всего этого скопления художников,

которые, как люди, внушают мне отвращение.

Будь уверен в одном: я не попытаюсь больше работать для «Тамбурина». Полагаю

также, что заведение скоро перейдет в другие руки, что отнюдь не вызовет возражений с моей

стороны.

Что касается Сегатори, то это совсем другое дело: у меня еще сохранилось чувство к ней

и у нее ко мне, надеюсь, тоже.

Но сейчас ей приходится трудно: она не свободна в поступках, не хозяйка у себя в доме,

а главное, больна и страдает.

Я убежден, хотя никому, конечно, об этом не говорю, что она сделала себе аборт, если

только это не был выкидыш. Как бы то ни было, я не осуждаю ее. Месяца через два она,

надеюсь, оправится и, вероятно, будет мне даже благодарна за то, что я не захотел стеснять ее.

Заметь: попробуй она в здоровом и уравновешенном состоянии не вернуть то, что мне

принадлежит, или каким-нибудь способом навредить мне, я не стал бы с ней деликатничать. Но

сейчас вопрос так не стоит.

Я знаю ее достаточно хорошо и потому еще питаю к ней доверие. И помни: если ей

удастся сохранить за собой свое заведение, я отнюдь не стану порицать ее за то, что в смысле

деловом она не дала себя съесть, а сама съела других. Если же на пути к успеху она малость

отдавит мне ногу, что ж – она, в конце концов, вольна поступать, как ей заблагорассудится.

Когда мы снова встретились, я не ощутил злобы против нее, что непременно бы

случилось, будь она на самом деле такой скверной женщиной, какой ее считают.

Вчера я заходил к Танги. Он выставил у себя в витрине одно из моих последних полотен

– со дня твоего отъезда я сделал четыре вещи, а пятую, большую, пишу сейчас.

Я знаю, что большие полотна трудно продать, но позже ты сам убедишься, что в этой

картине много воздуха и подлинного настроения. Все пять картин в целом представляют собой

декорацию для столовой или загородного дома.

Не исключено, что если ты влюбишься, а затем женишься, то тебе, как и другим

торговцам картинами, удастся со временем обзавестись загородным домом. Конечно, жизнь с

удобствами требует больших расходов, зато она позволяет человеку развернуться: в наше время

тому, кто кажется богачом, пробиться, видимо, легче, чем тому, кто выглядит нищим. Лучше

жить в свое удовольствие, чем кончать с собой.

Б 1 note 49

Дорогая сестренка, 1

Бесконечно признателен за письмо. Сам я теперь не очень-то люблю писать, но ты

поставила ряд вопросов, на которые мне хочется ответить.

l Письмо к младшей сестре Виллемине (Вил) Ван Гог.

Прежде всего, не соглашусь с тобой насчет того, что Тео этим летом будто бы выглядел

«таким жалким». Напротив, мне кажется, что за последний год он внешне стал гораздо

импозантнее. Он ведь уже много лет выдерживает парижскую жизнь, а это удается только тем,

кто силен.

Может быть, дело тут в другом, а именно в том, что родные Тео и его друзья в

Амстердаме и Гааге встретили его без той сердечности, которой он достоин и на которую имел

право рассчитывать.

Тео, вероятно, был этим огорчен, но могу уверить тебя, что, в общем, он не принял это

слишком близко к сердцу и продолжает делать свое дело, несмотря на то, что сейчас для

торговцев картинами трудное время; не исключено поэтому, что его голландскими друзьями

двигала jalousie de metier. 1

1 Профессиональная зависть (франц.).

Что мне сказать о твоем литературном опыте – наброске о растениях и дожде? Ты сама

видишь, как много гибнет в жизни цветов – их топчут ногами, их губят морозы, иссушает

солнце. Более того, отнюдь не каждое зерно, вызрев, возвращается в землю, чтобы вновь

прорасти и стать злаком; наоборот, большинству зерен суждено не развиваться естественным

путем, а попасть на мельницу. Не так ли?

Кстати, по поводу сравнения человечества с хлебными зернами. В каждом здоровом и

нормальном человеке живет то же стремление вызреть, что и в зерне. Следовательно, жизнь

есть процесс вызревания.

Тем же, чем для зерна является стремление вызреть, для нас является любовь.

Я думаю, что как только наше естественное развитие задерживается, как только мы

видим, что наше стремление вызреть неосуществимо, нам остается лишь молча потупиться с

вытянутой физиономией, поскольку наше положение в этом случае столь же безвыходно, как

положение зерна, угодившего между жерновами. Но даже тогда, когда дело с нами обстоит

именно так и нас совершенно подавляет невозможность естественно развиваться, среди нас

всегда находятся такие, кто, покоряясь неизбежному ходу событий, вместе с тем не

отказывается от самосознания и от самоуважения, кто хочет знать, что происходит вокруг, и с

ним в частности.

Однако, когда одушевленные этим благим намерением и преисполненные доброй воли,

мы ищем книги, которые, как нас уверяют, могут стать для нас лучом света во мраке, нам

крайне редко удается найти нечто положительное, нечто такое, что дает утешение.

Меланхолия и пессимизм – вот недуги, которые особенно болезненно гнетут нас,

цивилизованных людей. Недаром поэтому я сам, человек, уже много лет утративший желание

смеяться (моя это вина или нет – не важно), острее, чем кто-либо другой, испытываю

потребность в настоящем здоровом смехе. И этот смех я нахожу у Мопассана, равно как у

других авторов – из стариков у Рабле, из современников у Анри Рошфора. Есть он и в

вольтеровском «Кандиде». Напротив, тому, кто ищет в книгах не смех, а подлинную правду

жизни, следует обратиться к Гонкурам с их «Жермини Ласерте» и «Девицей Элизой», к Золя с

его «Западней» и «Радостью жизни» и к множеству других шедевров, авторы которых, рисуя

жизнь такой, какой они ее чувствуют, тем самым удовлетворяют присущую нам всем жажду

правды.

Произведения французских натуралистов – Золя, Флобера, Ги де Мопассана, Гонкуров,

Ришпена, Доде, Гюисманса – это величественные создания, выходящие за рамки своей эпохи.

Шедевр Мопассана – бесспорно, «Милый друг». Надеюсь, мне удастся достать для тебя

экземпляр этой книги.

Достаточно ли для нас одной Библии? Думаю, что в наши дни сам Христос сказал бы

нам, погрязшим в унынии: «Спасение не здесь. Встаньте, идите вперед и не ищите жизни среди

мертвецов».

Но коль скоро слову, устному или письменному, суждено и впредь быть светочем мира,

мы вправе и обязаны признать, что живем во времена, когда такое слово должно быть во что бы

то ни стало произнесено или начертано, если мы хотим найти некое великое и благое,

самобытное и мощное начало, которое способно революционизировать общество и которое мы

с чистой совестью могли бы уподобить революционной идее древнего христианства.

Я лично очень рад, что вчитывался в Библию гораздо внимательнее, чем большинство

наших современников: мне становится легче при мысли о том, что когда-то существовали столь

высокие идеи. Но именно потому, что я нахожу старое таким прекрасным, я должен a plus forte

raison 1 считать прекрасным и новое. Говорю a plus forte raison по той простой причине, что

действовать мы можем только в настоящем: ведь прошлое, равно как и будущее, затрагивает

нас лишь косвенно.

l С тем большим основанием (франц.).

Нового в моей собственной жизни мало, если не считать того, что я быстро превращаюсь

в старикашку – сморщенного, бородатого, беззубого и т. д. Но какое все это имеет значение? У

меня грязное и тяжелое ремесло: я – живописец.

Будь я иным человеком, я избрал бы себе в жизни другое дело; но раз уж я таков, каков

есть, я часто занимаюсь живописью не без удовольствия и за дымкой времени уже провижу те

дни, когда научусь писать картины, в которых будет и молодость и свежесть, хотя сам я давно

их утратил.

Не будь рядом со мной Тео, я никогда не имел бы того, на что имею право; но я знаю,

что он мне друг, а поэтому верю в будущий успех и даю волю своим мечтам.

Собираюсь при первой же возможности временно перебраться на юг: цвет там ярче и

солнца больше. Но самое заветное мое желание научиться писать портреты. Впрочем, все это