чем у нас на родине и даже в Париже; их можно сравнить с опалами, изумрудами, ляпис-
лазурью, рубинами, сапфирами.
Море – темный ультрамарин, берег – лиловатый и бледно-розовый, кусты на дюнах
(высотой до 5 метров) – прусская синяя.
500
Теперь, когда я повидал здешнее море, я до конца понял, как важно остаться на юге и
научиться доводить колорит до предельной яркости – ведь отсюда до Африки рукой подать.
Прилагаю к письму рисунки, сделанные в Сент-Мари. Рано утром, перед самым
отъездом, я нарисовал еще лодки, а теперь начал картину размером в 30 – большой кусок моря
и небо справа.
Я успел написать лодки, пока они отплывали; я и раньше наблюдал, как они выходят в
море, но, поскольку это происходило в очень ранний час, мне все не удавалось изобразить их.
У меня есть еще три рисунка местных домов, но они мне покамест нужны, пришлю их со
следующей почтой; дома сделаны довольно грубовато, но у меня есть и другое, отработанное
лучше…
На юге следует оставаться, даже если жизнь здесь дороже, и следует вот почему: кто
любит японское искусство, кто ощутил на себе его влияние – а это общее явление для всех
импрессионистов,– тому есть смысл отправиться в Японию, вернее сказать, в места,
равноценные Японии.
Я считаю, что в конечном счете будущее нового искусства – на юге.
Однако оставаться одному там, где двое или трое могли бы хоть немного облегчить друг
другу жизнь, – плохая политика.
Мне бы очень хотелось, чтобы и ты немного пожил здесь; ты вскоре почувствовал бы,
как меняется тут восприятие: начинаешь смотреть на все глазами японца, по-другому
чувствуешь цвет.
Поэтому я убежден, что длительное пребывание в этих краях позволит мне раскрыть мое
я.
Японец рисует быстро, очень быстро, молниеносно: нервы у него тоньше, а восприятие
проще.
Я здесь всего несколько месяцев, но сознайся, разве в Париже я мог бы сделать рисунок
с лодками всего за какой-нибудь час, да еще не прибегая к помощи рамки, без всяких
измерений, а просто дав полную свободу своему перу?
Вот я и говорю себе: рано или поздно труд возместит все расходы.
Как мне хочется заработать столько денег, чтобы иметь возможность пригласить сюда
хороших художников, слишком часто изнывающих сейчас в грязи Малого бульвара!..
Если сюда приедет Гоген, мы с ним сможем сопровождать Бернара в Африку, куда его
посылают отбывать воинскую повинность…
Анкетен и Лотрек едва ли похвалят то, что я теперь делаю. В «Revue Independante»
появилась как будто статья об Анкетене, в которой его именуют главой нового направления,
еще более рьяно подражающего японцам, и т. д. Сам я ее не читал, но ведь главой-то Малого
бульвара, несомненно, является Сёра, а в подражании японцам маленький Бернар заходит,
пожалуй, подальше, чем Анкетен…
Писсарро прав, утверждая, что следует смело преувеличивать эффекты, создаваемые
контрастом или гармонией цветов. То же самое и в рисунке. Рисунок и верный колорит – это
может быть еще не самое главное, чего надо добиваться, потому что отражение реальности в
зеркале, даже воспроизведенное в цвете и т. д., отнюдь не будет картиной, а лишь
фотографией..
501
Прочел статью Жеффруа о Клоде Моне. Очень хорошо написано. Как бы мне хотелось
побывать на его выставке! Утешаюсь одним – природа вокруг меня такова, что просто не
остается времени думать о чем-нибудь другом: ведь сейчас время жатвы.
Я получил письмо от Бернара. Он пишет, что чувствует себя очень одиноким, но все-
таки работает и даже написал о самом себе новое стихотворение, где довольно трогательно
потешается над собой.
И еще он спрашивает: «К чему работать?» Но спрашивает он это, не прекращая работы;
он говорит себе, что работать бесполезно, но говорит так, не прекращая работы, а это совсем
не то, что бросить подобную фразу, не работая. Хотел бы я посмотреть, что он делает…
Целую неделю я тяжело и непрерывно работал – писал хлеба на самом солнцепеке.
Итог: этюды хлебов, пейзажи и эскиз сеятеля – вспаханное поле, лиловые комья земли, на
горизонте голубой с белым сеятель, а за ним невысокие спелые хлеба.
Надо всем этим желтое небо и желтое солнце.
Уже из простого перечисления цветов ты видишь, что колорит играет в этой
композиции чрезвычайно важную роль.
Этот эскиз, холст размером в 25, неотступно мучит меня в том смысле, что я все время
задаю себе вопрос, а не принять ли его всерьез и не сделать ли из него какую-нибудь ужасную
картину, чего мне очень и очень хочется. Но я тут же спрашиваю себя, хватит ли у меня сил,
чтобы ее завершить.
Одним словом, я постоянно откладываю эскиз в сторону и почти не решаюсь о нем
думать. Написать сеятеля – мое давнее желание, но такие давние желания исполняются далеко
не всегда. Проще говоря, я побаиваюсь. Тем не менее после Милле и Лермита остается сделать
лишь одно – сеятеля, но в цвете и большого формата.
Поговорим-ка лучше о другом.
Я, наконец, обзавелся моделью: это зуав с крошечной мордочкой, лбом быка и глазами
тигра. Я начал его портрет и сразу же вслед за первым – второй. Погрудный его портрет дался
мне страшно трудно: мундир того же синего цвета, какой бывает у синих эмалированных
кастрюль; шнуры на мундире – блеклого оранжево-красного; на груди две звезды; словом,
наибанальнейший и очень трудный синий цвет.
Я усадил зуава так, что его кошачья, бронзовая от загара головка в феске цвета краплака
вырисовывалась на фоне зеленой двери и оранжевой кирпичной стены. Это уже само по себе
дает такой грубый контраст несочетаемых цветов, что его нелегко передать.
Я нахожу этюд, который сделал с зуава, очень жестким, и тем не менее я хотел бы всегда
работать над столь же вульгарными и даже кричащими портретами. На них я учусь, а к этому-то
я, в первую очередь, и стремлюсь в каждой работе.
На втором портрете в полный рост он сидит у меня на фоне белой стены.
Обратил ли ты внимание на серию рисунков Рафаэлли «Улица», опубликованную
недавно в «Figaro». Центральный изображает, по-моему, площадь Клиши с ее оживленным
движением. Очень выпукло. В одном из номеров «Figaro» помещены, если не ошибаюсь, также
рисунки Каран д'Аша…
Очень интересуюсь, что собирается предпринять Гоген, но уговаривать его переехать
сюда не намерен: я ведь не знаю, есть ли у него охота к тому. Поскольку у него большая семья,
он, может быть, сочтет своим долгом сначала рискнуть и ввязаться в какое-нибудь большое
дело, чтобы заработать и получить возможность вернуть себе положение отца семейства.
Во всяком случае, я не намерен связывать ему руки, что неизбежно произойдет, если он
поселится вместе со мною.
Если ему охота ввязаться в вышеназванное дело, значит, у него есть на то основания, и я
не стану его отговаривать, коль он и впрямь принял такое решение, о чем мы, может быть,
узнаем из его ответа.
502
А я и не знал, что статья о Клоде Моне написана тою же рукой, что статья о Бисмарке.
Гораздо полезнее читать такие вещи, чем писания декадентов, которые вечно стремятся облечь
самые заурядные мысли в причудливую и вычурную форму.
Я очень недоволен тем, что сделал за последние дни, – это уродливо. И все-таки фигура
интересует меня куда больше, чем пейзаж.
Сегодня отправлю тебе рисунок, сделанный с моего зуава.
Писать этюды с фигур, чтобы искать и учиться, – это, в конце концов, самый короткий
для меня путь к чему-нибудь стоящему.
Бернар столкнулся с той же проблемой. Он прислал мне сегодня набросок публичного
дома. Прилагаю его к настоящему письму – повесь его у себя рядом с циркачами, которых ты
получил от него. На оборотной стороне рисунка – стихи, выдержанные в том же тоне, что и
рисунок. Вполне вероятно, что у Бернара есть более разработанный этюд на ту же тему.
Не удивлюсь, если он попросит у меня в обмен голову зуава, хотя последняя очень
уродлива. Но поскольку мне не хотелось бы отбирать у него этюд, который можно продать, я не
соглашусь на обмен, если только он не возьмет в придачу хотя бы небольшую сумму.
Здесь все еще идет дождь, что весьма пагубно для хлебов, которые еще не сжаты.
У меня, к счастью, все эти дни была модель.
Мне нужна одна книга – «Азбука живописи» А. Кассаня. Я заказал ее у здешнего
книготорговца, прождал две недели, а потом мне объявили, что в заказе нужно указать
фамилию издателя, которая мне неизвестна.
Буду тебе очень признателен, если ты раздобудешь для меня этот учебник. Небрежность,
беззаботность и лень местных жителей не поддаются описанию, каждый пустяк превращается
тут в проблему…
Меня часто огорчает, что живопись похожа на скверную любовницу, которая постоянно
требует денег, которой всегда их мало; я говорю себе, что даже если у меня порой и получается
приличный этюд, его все равно было бы дешевле у кого-нибудь купить.
Остается одно – надежда на то, что со временем начнешь работать лучше, но и эта
надежда – мираж. Словом, тут ничем не поможешь, разве что объединишься с каким-нибудь
хорошим работником и вдвоем начнешь делать больше…
Очень хорошо, что Клод Моне сумел с февраля по май сделать целых десять картин.
Работать быстро не значит работать менее основательно – тут все зависит от опыта и
уверенности в себе.
Жюль Герар, охотник на львов, рассказывает, например, в своей книге, что молодые
львы с трудом справляются с лошадью или буйволом, тогда как старые убивают жертву одним
хорошо рассчитанным ударом лапы или укусом и проделывают эту операцию с удивительным
мастерством.
Я не нахожу здесь той южной веселости, о которой столько разглагольствует Доде;