пожалуй, предпочел бы это живописи декадентов. С какой стати люди видят в импрессионизме
нечто декадентское? Ведь дело-то обстоит как раз наоборот…
Одна из декораций с подсолнечниками на фоне королевской синей украшена
«ореолами», то есть каждый предмет окружен полосой цвета, являющегося дополнительным к
тому, который служит фоном для предмета.
528
Подсолнечники подвигаются – уже готов новый букет из 14 штук на желто-зеленом
фоне. Эффект тот же самый, что и в натюрморте с айвой и лимонами, который теперь находится
у тебя, но формат крупнее – холст размером в 30 – и техника гораздо проще…
Что касается пуантилизма, «ореолов» и всего прочего, то я считаю это настоящим
открытием; однако сейчас уже можно предвидеть, что эта техника, как и любая другая, не
станет всеобщим правилом. По этой причине «Гранд-Жатт» Сёра, пейзажи Синьяка,
выполненные крупными точками, и «Лодка» Анкетена станут со временем еще более
индивидуальными и еще более оригинальными.
529
На этой неделе я работал с двумя моделями – одной арлезианочкой и старым
крестьянином, которого написал теперь на ярко-оранжевом фоне; фон этот хоть и не претендует
на то, чтобы создать иллюзию заката, но все-таки наводит на мысль о нем.
К сожалению, опасаюсь, что арлезианочка натянет мне нос и не даст закончить картину.
В последний раз она с самым невинным видом попросила заплатить ей за все сеансы вперед; я
охотно согласился, после чего она исчезла и не появляется.
Рано или поздно она, вероятно, все-таки вернется – в противном случае ее поведение
было бы чересчур откровенным нахальством.
Работаю также еще над одним букетом и натюрмортом – парой старых башмаков.
У меня целая куча разных мыслей о нашем искусстве, и думаю, что, продолжая всерьез
работать над фигурой, я, вероятно, открою кое-что новое.
Но что поделаешь! Иногда я чувствую себя слишком слабым, чтобы противостоять
сложившимся обстоятельствам – для победы над ними нужно быть и порассудительней, и
побогаче, и помоложе.
К счастью, я больше не стремлюсь к победе и рассматриваю живопись лишь как
средство, помогающее заполнить жизнь.
550 note 58
Жизнь у меня тревожная и беспокойная, но, пытаясь ее изменить и срываясь с
насиженного места, я, вероятно, только сделаю ее еще более трудной.
Очень страдаю от того, что не владею местным провансальским наречием.
Все время всерьез подумываю, не следует ли мне пользоваться более грубыми красками
– от менее тонкой структуры они ведь не станут менее прочными. Теперь я нередко
отказываюсь от создания картины, потому что она стоит нам очень много краски. Но мне
становится всегда немного жалко при этом – ведь сегодня мы еще сохраняем
работоспособность, а что будет завтра – неизвестно.
Пока что, однако, мои физические силы не идут на убыль, а, скорее, восстанавливаются
– с желудком в особенности дело налаживается. Сегодня посылаю тебе три тома Бальзака –
он немножко старомоден, но ведь и Домье или де Лемюд не становятся хуже от того, что
относятся к эпохе, ушедшей в прошлое. В данный момент читаю «Бессмертного» Доде – очень
хорошо, хотя и малоутешительно.
Мне, кажется, придется взяться за какую-нибудь книжку об охоте на слонов или за
абсолютно неправдоподобный приключенческий роман, скажем, Гюстава Эмара, чтобы
заглушить то чувство отчаяния, которое вызвал во мне «Бессмертный». Именно потому, что это
произведение так прекрасно и так правдиво, оно особенно остро дает почувствовать, как
ничтожен наш цивилизованный мир.
531
Кончил «Бессмертного» Доде. До чего же пленяют меня слова скульптора Ведрин о том,
что достичь славы – все равно что сунуть себе сигару зажженным концом в рот! Но в целом
«Бессмертный» нравится мне решительно меньше, чем «Тартарен».
«Бессмертный», на мой взгляд, гораздо менее колоритен и напоминает сухие, холодные,
приводящие в отчаяние картины Жана Берана, хотя в этой книге, бесспорно, масса тонких и
верных наблюдений. А вот «Тартарен» по-настоящему великая вещь, шедевр под стать
«Кандиду».
Очень прошу – подольше подержи на солнце присланные мною этюды: они еще
недостаточно просохли. Если держать их взаперти или в темноте, краски пожухнут.
Поэтому будет очень хорошо, если ты сумеешь натянуть на подрамники портрет
девочки, «Жатву» (широкий пейзаж с руинами и отрогами Малых Альп на заднем плане),
маленькую марину и сад с плакучей ивой и кустами. Я чуточку дорожу этими вещами. По
рисунку маленькой марины и ты можешь заметить, что сделана она самым тщательным
образом.
Я заказал две дубовые рамки для новой головы крестьянина и для этюда «Поэт». Ах,
дорогой мой брат, иногда я так хорошо знаю, чего хочу! В жизни, да и в живописи я могу
обойтись без бога, но я, как человек, который страдает, не могу обойтись без чего-то большего,
чем я, без того, что составляет мою жизнь – возможности творить.
А поскольку я не в состоянии творить в физическом смысле, я создаю не детей, а мысли
– это помогает почувствовать, что и ты человек.
Мне хотелось бы сказать картинами нечто утешительное, как музыка. Мне хотелось бы
писать мужчин или женщин так, чтобы вкладывать в них что-то от вечности, символом которой
был некогда нимб, от вечности, которую мы ищем теперь в сиянии, в вибрации самого
колорита.
При таком исполнении портрет не рискует стать подражанием Ари Шефферу только
потому, что фон, как в «Святом Августине», изображает небо: Ари Шеффер как колорист –
пустое место.
Напротив, он скорее будет соответствовать тому, что искал и нашел Эжен Делакруа в
своем «Тассо в темнице» и многих других картинах, изображающих подлинного человека. Ах,
портрет, портрет с глубокой мыслью, портрет – душа модели – вот что обязательно должно
появиться!..
Я попеременно поглощен двумя мыслями. Первая – это материальные трудности: как
вывернуться, чтобы обеспечить себе возможность существовать; вторая – работа над
колоритом. Я постоянно надеюсь совершить в этой области открытие, например, выразить
чувства двух влюбленных сочетанием двух дополнительных цветов, их смешением и
противопоставлением, таинственной вибрацией родственных тонов. Или выразить
зародившуюся в мозгу мысль сиянием светлого тона на темном фоне.
Или выразить надежду мерцанием звезды, пыл души – блеском заходящего солнца.
Это, конечно, не иллюзорный реализм, но разве это менее реально?
532
Ни Гоген, ни Бернар мне опять ничего не пишут. По-моему, Гоген просто-напросто
плюнул на все, видя, что дело тут быстро не сладишь; я же, со своей стороны, видя, что Гоген
вот уже целых полгода как-то выкручивается, перестал верить, что ему необходимо немедленно
прийти на помощь.
Словом, будем соблюдать осторожность. Ведь если ему здесь не понравится, он, может
быть, начнет упрекать меня, зачем я звал его в эти края. А я не желаю упреков.
Нам с Гогеном, естественно, никто не мешает и впредь оставаться друзьями, но я
отчетливо понимаю, что мысли его заняты чем-то другим.
533 note 59
После нескольких тревожных недель выдалась, наконец, и более отрадная. Беда одна не
ходит, но и радость тоже. Денежные неприятности с хозяином моей гостиницы так угнетали
меня, что я решил воспринимать их лишь с комической стороны. Я наорал на вышеназванного
содержателя гостиницы, хотя он в общем-то человек неплохой, и объявил, что, раз я переплатил
ему столько денег зря, мне придется в возмещение своих расходов нарисовать его паршивую
лавочку. Словом, к превеликой радости хозяина, почтальона, которого я уже написал,
полуночников завсегдатаев ресторана и своей собственной, я три ночи напролет сидел и
работал, а спал днем. Я часто думаю, что ночь более оживленна и более богата красками, чем
день. Не смею, конечно, утверждать, что картина возместит мне деньги, переплаченные
хозяину: она одна из самых уродливых моих вещей и равнозначна «Едокам картофеля», при
всем несходстве обоих полотен.
В этой картине я пытался выразить неистовые человеческие страсти красным и зеленым
цветом. Комната кроваво-красная и глухо-желтая с зеленым бильярдным столом посредине;
четыре лимонно-желтые лампы, излучающие оранжевый и зеленый. Всюду столкновение и
контраст наиболее далеких друг от друга красного и зеленого; в фигурах бродяг, заснувших в
пустой, печальной комнате, – фиолетового и синего. Кроваво-красный и желто-зеленый цвет
бильярдного стола контрастирует, например, с нежно-зеленым цветом прилавка, на котором
стоит букет роз.
Белая куртка бодрствующего хозяина превращается в этом жерле ада в лимонно-желтую
и светится бледно-зеленым.
И сделал с этой картины рисунок, подкрашенный акварелью, завтра пошлю его тебе,
чтобы ты мог составить представление о вещи.
На этой неделе я написал также Гогену и Бернару, но в письме касаюсь только картин,
чтобы не поссориться с ними из-за того, из-за чего ссориться, видимо, и не стоит.
Приедет Гоген или нет – не знаю, но уж если я заведу обстановку, то у меня будет свой
дом, свое жилье (хорошее или плохое – это другой вопрос), где я не буду терзаться мыслью о
том, что у меня нет крыши над головой.
Искателем приключений хорошо быть в 20 лет; когда же тебе стукнуло 35, в этом мало
приятного…
– Меня очень порадовало, что Писсарро находит «Девочку» заслуживающей внимания.
Не говорил ли он чего-нибудь и о «Сеятеле»? Позднее, когда я продвинусь дальше в избранном
мною направлении, «Сеятель» навсегда останется первым опытом такого рода.