некрашеного дерева, трубка и кисет. В обоих этюдах, как и во многих других, я пытался создать
эффект света за счет светлых тонов.
Прочти де Хаану то, что я пишу на этот счет,– он, вероятно, поймет, чего я добивался.
Письмо поневоле получилось очень длинное – я ведь анализировал свой баланс за
текущий месяц, да еще плакался по поводу странного поведения Гогена, который исчез и не
дает о себе знать; тем не менее не могу не сказать несколько слов ему в похвалу.
Он хорош тем, что отлично умеет регулировать по вседневные расходы.
Я часто бываю рассеян, стремлюсь лишь к тому, чтобы уложиться в месячный бюджет в
целом; он же гораздо лучше меня знает цену деньгам и умеет сводить концы с концами
ежедневно. Но беда в том, что все расчеты его идут прахом из-за попоек и страсти к грязным
похождениям.
Что лучше – оборонять пост, на который ты добровольно стал, или дезертировать?
Я никого не осуждаю, в надежде, что не осудят и меня, если силы откажут мне; но на
что же употребляет Гоген свои достоинства, если в нем действительно так много хорошего?
Я перестал понимать его поступки и лишь наблюдаю за ним в вопросительном
молчании.
Мы с ним время от времени обменивались мыслями о французском искусстве, об
импрессионизме.
На мой взгляд, сейчас нельзя или, по крайней мере, трудно ожидать, что импрессионизм
сорганизуется и начнет развиваться спокойно.
Почему у нас не получается того же, что получилось в Англии во времена
прерафаэлитов?
Потому что общество находится в состоянии распада.
Возможно, я принимаю все слишком близко к сердцу и слишком мрачно смотрю на
вещи. Интересно, читал ли Гоген «Тартарена в Альпах» и помнит ли он того прославленного
тарасконца, сотоварища Тартарена, у которого было столь сильное воображение, что вся
Швейцария казалась ему воображаемой?
Вспоминает ли он о веревке с узлами, которую Тартарен нашел на альпийской вершине
после того, как свалился.
Тебе хочется понять, в чем было дело? А ты прочел всего «Тартарена»?
Это изрядно помогло бы тебе разобраться в Гогене.
Я совершенно серьезно рекомендую тебе прочесть соответствующее место в книге Доде.
Обратил ли ты внимание, когда был здесь, на мой этюд с тарасконским дилижансом,
упоминаемым в «Тартарене – охотнике на львов»?
И вспоминаешь ли ты другого героя, наделенного столь же счастливым воображением,
– Бомпара в «Нуме Руместане?»
С Гогеном, хоть он человек другого типа, дело обстоит точно так же. Он наделен
буйным, необузданным, совершенно южным воображением, и с такой-то фантазией он едет на
север! Ей-богу, он там еще кое-что выкинет!
Позволяя себе смелое сравнение, мы вправе усмотреть в нем этакого маленького
жестокого Бонапарта от импрессионизма или нечто в этом роде…
Не знаю, можно ли так выразиться, но его бегство из Арля можно отождествить или
сравнить с возвращением из Египта вышеупомянутого маленького капрала, тоже поспешившего
после этого в Париж и вообще всегда бросавшего свои армии в беде.
К счастью, ни Гоген, ни я, ни другие художники еще не обзавелись митральезами и
прочими смертоносными орудиями войны. Я лично не намерен прибегать ни к какому оружию,
кроме кисти и пера.
Тем не менее в своем последнем письме Гоген настоятельно потребовал возвратить ему
«его фехтовальную маску и перчатки», хранящиеся в кладовке моего маленького желтого
домика. Я не замедлю отправить ему посылкой эти детские игрушки.
Надеюсь, он все-таки не вздумает баловаться с более опасными предметами.
Физически он крепче нас, следовательно, страсти у него тоже должны быть сильнее
наших. Затем он – отец семейства: у него в Дании жена и дети. В то же время его тянет на
другой конец света, на Мартинику. Все это порождает в нем ужасную мешанину
несовместимых желаний и стремлений. Я взял на себя смелость попытаться втолковать ему,
что, если бы он спокойно шил себе в Арле, работал вместе с нами и не тратил деньги впустую,
а, наоборот, зарабатывал их, поскольку заботу о продаже его картин ваял на себя ты, его жена,
несомненно, написала бы ему и одобрила бы его новый, упорядоченный образ жизни.
Я добавил, что это еще не все, что он серьезно болен, а потому должен подумать и о
причине болезни, и о средствах борьбы с нею. Здесь же, в Арле, его недомогание прекратилось.
Но на сегодня довольно. Известен ли тебе адрес Лаваля, приятеля Гогена? Можешь
сообщить ему, что меня очень удивляет, почему его друг Гоген не захватил с собой мой
автопортрет, который был предназначен для него, Лаваля. Теперь я пошлю этот автопортрет
тебе, а ты уж передашь его по назначению. Я написал еще один – для тебя.
572 note 75
Я еще очень слаб, и, если холода не прекратятся, мне будет нелегко восстановить свои
силы. Рей собирается поить меня хинной настойкой. Хочу надеяться, что она подействует. Мне
надо бы многое сказать тебе в ответ на твое письмо, но у меня на мольберте картина, и я очень
спешу.
Ты мне еще не сообщил, что Андрис Б. недавно женился. Ио написала мне несколько
слов в ответ на мои поздравления. Очень мило с ее стороны.
Я всегда считал, что твое положение в обществе и в семье обязывает тебя жениться. К
тому же этого давно желала мама.
Поступив так, как и должен был поступить, ты, вероятно, обретешь больше покоя, чем
раньше, невзирая на тысячу и одну трудность, которые тебя ожидают.
У меня жизнь тоже не сладкая.
Чего бы я ни отдал раньше, лишь бы провести здесь с тобою хоть день, показать тебе
начатые работы, дом и т, д.
Теперь же я предпочел бы, чтобы ты вовсе не видел моей здешней жизни, чем видел ее
при таких прискорбных обстоятельствах. Ну, да что поделаешь!
Что с Гийоменом? Как тебе известно, у него родился сын. Бернара пуще прежнего
зажимает его папаша, дома у них теперь совсем уж форменный ад.
Хуже всего, что тут ничем не поможешь: лезть в их дела опасней, чем совать руку в
осиное гнездо. Сейчас они пробуют уговорить Гогена и Бернара, чтобы Бернар освободился от
военной службы под тем предлогом, что у него слишком узкая (?) грудная клетка.
Дело не наше, а все-таки для него было бы в тысячу раз лучше по-честному отслужить
свой срок в Алжире у Милье.
По отношению к последнему я выгляжу просто смешным: он в каждом письме
справляется о том, как обстоят дела у Бернара.
Рулен вот-вот уедет. Жалованье у него здесь было 135 фр. в месяц. Попробуй-ка на них
прокормить себя, жену и троих детей!
Сам понимаешь, каково ему приходилось. Но это еще не всё. Прибавка к жалованью –
лекарство пострашнее болезни… Что у нас за правительство, и в какое время мы живем! Я видел
мало людей той же закалки, что Рулен. Он очень сильно напоминает собой Сократа и уродлив,
как сатир. Словом, точь-в-точь, как говорит Мишле: «До последнего дня в нем жил бог,
которым гордился Парфенон» и т. д. Ах, если бы этого человека видел твой новый знакомый
Шатриан!..
Забыл упомянуть, что вчера пришло письмо от Гогена – опять насчет фехтовальной
маски и перчаток. Он строит всевозможные планы и прожекты, хотя уже предвидит, что деньги
скоро иссякнут.
Еще бы!
Поэтому он опасается, что поездка в Брюссель не удастся. Но если ему не на что доехать
даже до Брюсселя, то как же он доберется до Дании и, подавно, до тропиков?
Самое лучшее, что он мог бы сделать и чего он, безусловно, не сделает, это попросту
вернуться сюда…
Впрочем, об этом говорить рано: он ведь еще не пишет прямо, что ему угрожает
безденежье, хотя это явственно читается между строк.
Покамест он устроился у Шуффенекеров, где собирается писать портреты всего
семейства; следовательно, у него есть время подумать.
Я ему еще не ответил. К счастью, для меня ясно одно – я вправе взять на себя смелость
считать, что мы с Гогеном достаточно сильно любим друг друга, чтобы в случае необходимости
снова начать совместную жизнь. Мне было очень приятно, что ты не забыл об «Уроке
анатомии» для г-на Рея. Мне и дальше придется время от времени обращаться к врачу, а так как
мы с Реем теперь хорошо знакомы, у меня будет лишнее основание спокойно оставаться здесь.
573 note 76
Вчера уехал Рулен… Он был очень трогателен в этот день, который провел с детьми, в
особенности с самой младшей – он всячески ее забавлял, качал на колене, пел для нее.
Голос у него на редкость чистого и волнующего тембра, напомнивший мне разом и
нежную грустную колыбельную песенку, и далекий раскат трубы времен французской
революции.
Однако Рулен вовсе не хандрил. Напротив, он щеголял в своей новой форменной
одежде, выданной ему как раз в день отъезда, и все его поздравляли.
Я закончил новую картину, маленькую и довольно шикарную: плетеная корзинка с
апельсинами и лимонами, сверху ветка кипариса и пара голубых перчаток. Ты ведь уже видел у
меня такие корзины с фруктами…
У меня в работе бывают и удачи и неудачи, но не только неудачи.
Если за наш букет работы Монтичелли любитель даст 500 франков, а эта картина их
стоит, то смею думать, что за мои подсолнечники какой-нибудь шотландец или американец
тоже заплатит 500 франков.
Ей-богу, не в каждом художнике достаточно пыла, чтобы сообщить такую теплоту
золотым тонам этих цветов – они требуют всей энергии, всего внимания, на какие только
способен человек.
После болезни я пересмотрел свои полотна, и лучшим из них мне показалась моя
спальня…
Сейчас пишу портрет жены Рулена, за который принялся еще до болезни. Использую в