я не стою на месте, а развиваюсь в разумном направлении. Что же касается продажи моих
работ, то у меня нет никаких претензий, кроме одной – меня крайне удивит, если с течением
времени мои работы не начнут продаваться так же бойко, как работы других художников;
произойдет это сейчас или позднее – другой вопрос; самое важное – серьезно и упорно
работать с натуры: это, думается мне, верный путь, который не может не привести к ощутимым
результатам.
Чувство природы и любовь к ней рано или поздно непременно находят отклик у людей,
интересующихся искусством. Долг художника – как можно глубже проникнуть в натуру и
вложить в работу все свое умение, все чувство, чтобы сделать ее понятной другим. Работать же
на продажу означает, по-моему, идти не совсем верным путем и, скорее, обманывать любителей
искусства. Настоящие художники так не поступали: симпатией ценителей, которую они рано
или поздно завоевывали, они были обязаны своей искренности. Больше я ничего на этот счет не
знаю, но, думается мне, больше ничего знать и не надо. Совсем другое дело пытаться найти
ценителей твоей работы и пробудить в них любовь к ней. Это, конечно, позволительно, хотя
тоже не должно превращаться в спекуляцию, которая может кончиться плохо, и тогда время,
которое следовало бы лучше употребить на работу, будет потеряно…
Когда я вижу, как разные знакомые мне художники корпят над своими акварелями и
картинами, но никак не могут с ними справиться, я всегда думаю только одно: «Друг, у тебя
нелады с рисунком». Я ни одной минуты не жалею, что начал не с акварели и не с живописи. Я
уверен, что возьму свое, если только сумею прокорпеть над работой до тех пор, пока моя рука
не станет тверда во всем, что касается рисунка и перспективы. Но когда я наблюдаю, как
молодые художники делают композиции и рисуют из головы, затем, тоже из головы, наобум
малюют что попало, а после смотрят на свою мазню издали, мрачно корчат многозначительные
рожи, пытаясь уяснить, что же, черт побери, может она означать, и, наконец, делают из нее
нечто вроде картины, причем все время из головы, – тогда мне становится тошно и я начинаю
думать, что это чертовски скучно и из рук вон плохо.
И эти господа еще спрашивают у меня не без некоторой снисходительности в голосе, не
начал ли я уже писать!
Мне, конечно, тоже иногда случается на досуге побаловаться, так сказать, с клочком
бумаги, но я-то придаю своей мазне не больше значения, чем негодной тряпке или капустной
кочерыжке.
Надеюсь, ты поймешь, что я держусь за рисование по двум причинам: во-первых,
потому что я любой ценой хочу набить себе руку в рисунке; во-вторых, потому что живопись и
работа акварелью сопряжены с большими расходами, которые в первое время не окупаются,
причем расходы эти удваиваются и учетверяются при недостаточном владении рисунком. Если
же я влезу в долги и окружу себя холстами, не будучи уверен в своем рисунке, моя мастерская
очень быстро превратится в подобие ада, что и произошло с одной мастерской, которую мне
довелось видеть; подобная перспектива едва ли может меня прельстить.
А теперь я всегда с удовольствием вхожу к себе в мастерскую и работаю с
воодушевлением. Впрочем, не думаю, чтобы ты когда-нибудь подозревал меня в нежелании
работать.
Мне же представляется, что здешние художники рассуждают следующим образом. Они
объявляют: «Нужно делать то-то и то-то». Если же это не делается, или делается не так, или не
совсем так, или следуют какие-либо возражения, немедленно ставится вопрос: «Ты что же,
знаешь лучше, чем я?»
Таким образом, сразу же, иногда всего за пять минут, люди настраиваются Друг против
друга и попадают в такое положение, когда никто не хочет ни на шаг сдвинуться с места.
Когда у одной из сторон хватает присутствия духа промолчать, найти какую-нибудь
лазейку и поспешно ретироваться тем или иным манером, – это еще наименее скверный исход.
Так и хочется сказать: «Черт побери, а ведь художники-то, оказывается, – тоже семья,
иными словами, злосчастное объединение людей с противоположными устремлениями, каждый
из которых расходится во мнениях с остальными; если же двое или больше придерживаются
одного мнения, то это делается только для того, чтобы соединенными усилиями досадить
третьему».
222 Суббота
Я так благодарен тебе за то, что ты побывал здесь! Я счастлив, что у меня в перспективе
целый год спокойной, нормальной работы – ведь то, что ты мне дал, открывает передо мной
новые горизонты в живописи…
Я начал позднее других и должен работать вдвое больше, чтобы наверстать упущенное,
но, несмотря на все свое рвение, я был бы вынужден остановиться, если бы не ты…
Расскажу тебе, что я приобрел.
Во-первых, большой этюдник, вмещающий двенадцать тюбиков акварели и имеющий
двойную крышку, которая в откинутом виде служит палитрой; в этюднике можно держать
одновременно штук шесть кистей. Это вещь очень полезная для работы на воздухе и, по
существу, совершенно мне необходимая, но стоит она очень дорого, и я долго откладывал
покупку, а покамест работал, пользуясь блюдечками с краской, которые очень неудобны для
переноски, особенно когда приходится тащить с собой и другие предметы. Словом, это
прекрасная штука, и мне ее хватит надолго.
Одновременно я сделал запас акварельных красок, пополнил и обновил набор кистей.
Кроме того, у меня теперь имеется абсолютно все, что необходимо для работы маслом, а также
запас масляных красок в больших тюбиках (они гораздо дешевле маленьких). Но как ты
понимаешь, я и в акварели, и в масле ограничился лишь самыми простыми красками: красной,
желтой и коричневой охрами, кобальтом и прусской синей, неаполитанской желтой, черной и
белой, сиенской землей и, в дополнение к ним, чуточку кармина, сепии, киновари,
ультрамарина и гуммигута в маленьких тюбиках.
От приобретения красок, которые можно смешивать самому, я воздержался. Я полагаю,
что моя палитра практична и краски на ней здоровые. Ультрамарин, кармин и прочее
добавляются лишь в случае крайней необходимости.
Я начну с маленьких вещей, но надеюсь еще этим летом попрактиковаться углем в более
крупных этюдах, с тем чтобы писать потом в большем формате.
Поэтому я заказал новую и, надеюсь, лучшую перспективную рамку, * которую можно
устанавливать на неровной почве дюн с помощью двух подставок (см. прилагаемый рис.).
Я еще надеюсь когда-нибудь передать то, что мы видели с тобой в Схевенингене, –
песок, море и небо.
223
Я также решительно намерен уяснить себе с помощью пейзажной живописи некоторые
вопросы техники, знание которых, как я чувствую, понадобится мне для фигуры, А именно, я
должен разобраться, как передавать различные материалы, тон и цвет. Одним словом, как
передавать объем и массу предмета.
224
Должен сказать, что живопись маслом не кажется мне такой чуждой, как ты, может
быть, предполагаешь. Напротив, она мне особенно нравится, и нравится по той причине, что
она является мощным средством выражения. В то же время с ее помощью можно передать и
очень нежные вещи, можно сделать так, что мягкий серый или зеленый зазвучит среди грубых
тонов…
Но я придавал большое значение рисованию и буду продолжать это делать, потому что
оно – становой хребет живописи, ее костяк, который поддерживает все остальное.
225 note 12
В прошлую субботу вечером я принялся за одну вещь, о которой давно уже мечтал.
Это вид на ровные зеленые луга с копнами сена. Через луга идет насыпная шлаковая
дорога, вдоль которой тянется канава. А посредине картины на горизонте садится огненно-
красное солнце.
Я не могу передать такой эффект наспех, но вот посмотри композицию.
Весь вопрос сводился здесь к цвету и тону, к нюансам цветовой гаммы неба: сначала
лиловая дымка; в ней красное солнце, наполовину скрытое темно-пурпурным облаком со
сверкающим светло-красным краем; возле солнца отблески киновари, по ним полоска желтого,
переходящая в зеленый, а затем в голубой, так называемый небесно-голубой; затем то тут, то
там фиолетовые и серые облачка, на которые ложатся солнечные блики.
Земля – нечто вроде ковровой ткани в переплетающихся и переливающихся зеленых,
серых и коричневых тонах, и на этом многокрасочном фоне поблескивает вода в канаве. Это
нечто такое, что мог бы изобразить, например, Эмиль Бретон.
Затем я написал еще огромный кусок дюн – жирно и пастозно.
Что же касается двух остальных моих работ – маленькой марины и картофельного
поля, то, вне всякого сомнения, никто не догадается, что это первые в моей жизни этюды
маслом.
Сказать по правде, это меня немного удивляет – я ожидал, что первые мои вещи будут
из рук вон плохи, хоть и допускал, что со временем они станут лучше. Не мне, конечно, судить,
но, по-моему, они действительно удались, чем я несколько озадачен.
Думаю, так получилось потому, что прежде чем начать писать, я много рисовал и изучал
перспективу, чтобы уметь организовать то, что вижу.
С тех пор как я купил себе краски и кисти, я так много корпел и бился над этими семью
этюдами маслом, что сейчас измучен до полусмерти. В одном из них есть фигуры – мать с
ребенком в тени большого дерева, выделяющиеся темным пятном на фоне дюн, над которыми
сияет летнее солнце. Эффект почти итальянский.
Делая этот этюд, я буквально потерял власть над собой – не мог ни остановиться, ни
позволить себе передохнуть.
Как ты, может быть, знаешь, здесь открылась выставка «Общества рисовальщиков».