основание для того, чтобы замедлять работу – как-нибудь выкрутимся. Я теперь внес
некоторое разнообразие в свои занятия и очень много рисую с модели; это тоже довольно
дорого, но зато папки мои наполняются по мере того, как пустеет кошелек.
Если не сумеешь собрать к двадцатому всю сумму, пришли хотя бы часть и, если можно,
на сутки раньше, только не позже, так как мне в этот день предстоит внести недельную плату за
квартиру. Дом мне по-прежнему нравится, если не считать того, что одна стена в нем очень
сырая. Мне здесь гораздо удобнее работать с моделью, чем в прежней мастерской. Я могу даже
писать несколько моделей одновременно, например, двух детей под зонтиком, двух женщин,
которые стоят и разговаривают, мужчину с женщиной под руку и т. д.
Но до чего же быстро миновали весна и лето! Иногда мне кажется, что между прошлой и
этой осенью так ничего и не было; впрочем, возможно, что такое впечатление создалось у меня
из-за моей болезни. Сейчас я чувствую себя вполне нормально, если не считать того, что очень
устал и иногда бывают дни, когда я с самого утра или, по крайней мере, с полудня чувствую
себя бесконечно слабым и вялым. Теперь такое случается со мной гораздо чаще, чем раньше.
Впрочем, я перестал обращать на это внимание, потому что в противном случае становлюсь
прямо-таки больным, а я не могу позволить себе болеть – у меня слишком много работы. В
такие дни мне нередко очень помогает длительная прогулка в Схевенинген или еще куда-
нибудь.
239
Вот и опять воскресенье, как обычно, дождливое. На этой неделе у нас здесь была буря,
и на деревьях осталось совсем мало листьев. Можешь быть уверен, я рад, что у меня топится
печка. Когда сегодня утром я приводил в порядок свои рисунки, – я имею в виду этюды с
моделей, которые сделал после твоего приезда (не говорю уже о старых этюдах, которые я
рисовал в своем альбоме), я насчитал их целую сотню.
Упоминаю цифру потому, что помню, как ты спрашивал во время своего пребывания
здесь, нет ли у меня других этюдов, помимо тех рисунков, которые ты тогда видел. Не уверен,
что другие художники работают больше меня, в особенности те из них, кто смотрит на мои
вещи свысока и считает ниже своего достоинства обратить на них хотя бы малейшее внимание.
Не уверен также, известен ли им лучший путь, чем работа с модели, которой они, на мой взгляд,
занимаются слишком мало; как я уже писал тебе раньше, я не понимаю, почему они не
приглашают больше моделей. Разумеется, я имею в виду не таких людей, как Мауве или
Израэльс, поскольку последний, по-моему, дает нам превосходный пример постоянной работы с
моделью, а таких, как де Бок или Брейтнер. Я не видел Брейтнера с тех пор, как навестил его в
больнице, когда он хворал. Случайно я слышал разговор, будто он стал преподавателем
рисования в высшей школе; сам же он не обмолвился на этот счет ни словом.
На этой неделе я получил письмо от Раппарда, который тоже удивлен поведением
многих здешних художников: у него не приняли картину на выставку «Арти». Меня интересует
лишь одно: не значит ли это, что нас с ним ни во что не ставят?
Уверяю тебя, он работает очень серьезно. Этим летом он был в Дренте, а потом долгое
время работал в больнице для слепых в Утрехте. Мне было очень любопытно узнать о
некоторых его переживаниях – они у него были почти такие же, что и у меня.
Как я уже писал тебе, мне очень часто безумно хочется тебя видеть. Если бы мы чаще
виделись с тобой и могли потолковать о моей работе, я сделал бы больше вещей, которые, я
уверен, можно написать на основе имеющихся у меня этюдов. Ты, вероятно, помнишь фразу,
которую я не так давно (когда посылал цветной набросок картофельного рынка) написал тебе:
«Я должен снова попытаться писать уличную сутолоку». Результатом такого решения явились
двенадцать акварелей, поглощающие меня в данный момент; словом, я отнюдь не хочу сказать,
что ничего не могу сделать из своих этюдов или что делаю их без определенной цели; я хочу
сказать лишь, что, по-моему, я мог бы делать больше и что мои этюды могли бы стать более
целеустремленными, если бы я иногда имел возможность посоветоваться с тобой.
Как бы то ни было, я все это время работаю с большим удовольствием и надеюсь, что
среди моих вещей найдутся такие, которые понравятся тебе, когда ты приедешь.
Считаю, что тот, кто хочет писать фигуры, должен вдохновляться теплым чувством,
быть тем, что «Punch» называет в своем рождественском номере «человеком доброй воли», то
есть таким, который питает подлинную любовь к ближним. Надеюсь постараться сделать все от
меня зависящее, чтобы как можно чаще пребывать в таком настроении.
Именно по этой причине я сожалею, что не общаюсь с художниками и что, как я уже
писал тебе раньше, мне не с кем уютно посидеть у огня в дождливый день, вроде сегодняшнего,
рассматривая рисунки или гравюры и таким путем побуждая друг друга к работе.
Хочу спросить тебя, имеются ли в продаже дешевые литографии Домье и если да, то
какие? Я всегда считал его искусным художником, но только недавно у меня начало
складываться впечатление, что он – явление более значительное, чем я думал.
Если тебе известны какие-либо подробности о нем или ты знаешь какие-либо важные
его рисунки, пожалуйста, напиши.
Я видел раньше некоторые его карикатуры и, возможно, именно по этой причине
составил себе превратное представление о нем. Его фигуры всегда производили на меня
большое впечатление, но я, видимо, знаю лишь очень немногие его работы, среди которых
карикатуры вовсе не играют наиболее показательной или наиболее значительной роли.
Вспоминаю, как мы говорили с тобой об этом в прошлом году по дороге в Принсенхаг.
Ты заметил тогда, что любишь Домье больше, чем Гаварни, а я взял сторону последнего и
рассказал тебе про книгу о нем, которую тогда читал и которая сейчас находится у тебя.
Признаюсь, с тех пор я не разлюбил Гаварни, но начал подозревать, что видел лишь очень
малую часть работ Домье и что те его вещи, которые могли бы больше всего заинтересовать
меня, относятся к той части его наследия, которой я не знаю (хотя я весьма ценю и то
немногое, с чем знаком).
Сохранились у меня смутные воспоминания и о том – впрочем, быть может, я
ошибаюсь, – что ты говорил мне о больших его рисунках, изображающих людей из народа;
мне было бы очень интересно взглянуть па них. Если у него есть и другие вещи, столь же
красивые, как та гравюра, на которую я недавно наткнулся, а именно «Пять возрастов
пьяницы», или как та фигура старика под каштаном, о которой я уже упоминал, – да, тогда
Домье, вероятно, самый великий из всех. Не можешь ли ты просветить меня на этот счет?
Помнишь ты фигуры де Гру на сюжет «Уленшпигеля», которые у меня были, но, увы,
пропали? Так вот, две упомянутые гравюры Домье похожи на них; если можешь, найди мне еще
что-нибудь в таком же роде (карикатуры интересуют меня гораздо меньше).
Ну что ж, мой мальчик, одно я могу тебе обещать: когда ты приедешь, я попрошу тебя
взять на себя труд просмотреть, помимо акварелей и этюдов маслом, папку, содержащую с
сотню рисунков – сплошь штудии фигур. Эта сотня у меня фактически уже налицо, если
присчитать сюда несколько старых рисунков. Однако за время, оставшееся до твоего приезда, я
попытаюсь заменить те из них, которые недостаточно хороши, и внести в подборку известное
разнообразие.
240 1 ноябnote 13
Последние несколько дней я был очень занят тем, что, возможно, заинтересует и тебя;
поэтому полагаю, что будет вполне целесообразно написать тебе об этом подробно.
В письме от Раппарда я получил резюме речи Херкомера о современной гравюре на
дереве. Не могу пересказать тебе все детально, но ты, вероятно, и сам уже прочел эту статью
(она опубликована в каком-то английском художественном журнале, возможно, в «Art Journal»).
Касается она, главным образом, рисунков в «Graphic». Херкомер рассказывает, как он сам с
огромным усердием и воодушевлением сотрудничал в этом издании, и особенно тепло
вспоминает о великолепных страницах первых номеров. Ему не хватает слов, чтобы выразить
значение, которое он придает работе первых сотрудников журнала. Он дает обзор успехов в
технике и исполнении, показывает разницу между старыми и новыми гравюрами на дереве и т.
д. и т. д.
Затем Херкомер говорит о наших днях и переходит к основному пункту своей речи. Он
указывает: «Граверы по дереву стали искуснее, чем когда-либо, но я, сравнивая наши дни со
временами основания «Graphic», явственно вижу симптомы упадка». И продолжает: «По-моему,
вся беда заключается в двух вещах, против которых я и протестую. Одна относится к издателям,
вторая к художникам.
Обе стороны делают ошибки, которые, если их не исправить, испортят все».
Издатели, говорит Херкомер, требуют вещей, бьющих на эффект: «Верный и
добросовестный рисунок больше никому не нужен, самые совершенные рисунки больше не
находят сбыта; требуется одно – броская картинка, заполняющая свободный угол страницы.
Издатели заявляют, что публика требует изображения текущих событий и
удовлетворена, если они воспроизведены правильно и занимательно, а до художественных
качеств работы ей нет дела. Но я не верю таким заявлениям издателей.
Единственное, что более или менее извиняет их, это нехватка хороших рисовальщиков».
Потом Херкомер переходит к художникам и говорит, как он сожалеет о том, что в наши
дни красота оттиска зависит не столько от рисовальщика, сколько от гравера. Он призывает