Если он останется таким на всю жизнь, он будет удачливее меня…
Думаю, что через несколько дней, если я, конечно, буду немного лучше питаться, чем в
последнее время, мне удастся избавиться от своего отвратительного недомогания; однако
причины его коренятся куда глубже, и я хотел бы снова прийти в то состояние, когда у меня
были в избытке здоровье и силы, в чем, в конце концов, нет ничего невозможного: нужно
только побольше бывать на воздухе и работать над тем, что тебе по душе. Ведь это же факт, что
сейчас все мои работы слишком уж худосочны и сухи.
Теперь мне это ясно, как день, и я не питаю ни малейшего сомнения, что мне нужно все
в корне менять. После того как ты посмотришь работы текущего года, мы обсудим, не
согласишься ли ты со мной в отношении некоторых мер, и, если ты согласишься, нам, думается
мне, удастся преодолеть трудности.
309
В последние дни, занимаясь живописью, я вдруг почувствовал, что у меня пробуждается
особое чувство цвета, более острое и совсем непохожее на то, какое было до сих пор.
Возможно, что мое нервозное состояние в последние дни находится в связи с каким-то
переворотом в методе моей работы, к которому я давно уже стремился и о котором долгое
время раздумывал.
Я часто пытался работать менее сухо, но у меня снова и снова получалось примерно то
же, что и раньше. Однако теперь слабость не позволяет мне работать привычным для меня
способом, и это, кажется, не вредит мне, а, скорее, идет на пользу; теперь я немного отпустил
вожжи и, вместо того чтобы вглядываться в структуру вещей и анализировать ее, смотрю на
предметы прищуренными глазами, а это позволяет мне более непосредственно воспринимать
их, как цветовые, взаимно контрастирующие пятна.
Интересно, что будет дальше и чем все кончится. Я давно уже удивлялся, почему я не
такой сильный колорист, каким мог бы стать при моем темпераменте, но до сих пор это
качество развивалось во мне слабо.
Повторяю, мне очень интересно, во что все это выльется, но я уже сейчас ясно вижу, что
мои последние живописные этюды совсем непохожи на предыдущие.
Насколько помнится, у тебя есть один мой прошлогодний этюд – стволы деревьев в
лесу. Я отнюдь не считаю его плохим, но в нем еще нет того, что видишь в этюдах настоящего
колориста.
Некоторые цвета верны, но, даже будучи верными, они не производят того впечатления,
которое должны производить, и, хотя краски кое-где наложены густо, общее впечатление
остается бедным. Сравнивая этот этюд с последними, написанными менее пастозно, я нахожу,
что, невзирая на это, они стали сильнее по цвету, поскольку краски в них как бы переплетаются,
а мазки покрывают друг друга, так что все в целом получается сочнее и лучше передает,
скажем, мягкость облаков или травы.
Было время, я очень тревожился, что не делаю успехов в цвете, но теперь снова обрел
надежду… Я не могу полностью доверять своему глазу, когда дело касается моей собственной
работы. Например, оба этюда, которые я сделал во время дождя – грязная дорога с маленькой
фигуркой,– кажутся мне полной противоположностью некоторым другим этюдам. Глядя на
них, я снова чувствую тоскливую атмосферу дождливого дня, и в фигурке, хотя она состоит
лишь из нескольких пятен краски, есть, на мой взгляд, какая-то жизнь, причем достигается это
отнюдь не правильностью рисунка, потому что фактически рисунка там нет. Я хочу сказать вот
что: как мне кажется, в этих этюдах есть нечто от той таинственности, которую ощущаешь,
когда смотришь на природу, прищурив глаза, вследствие чего формы упрощаются до цветных
пятен. Все это выяснится со временем, но в данный момент я нахожу в некоторых своих этюдах
нечто новое в смысле цвета и тона.
В последнее время я часто вспоминал рассказ, который прочел в одном английском
журнале. Это история художника, который тоже подорвал свое здоровье в труднее для него
время и отправился в уединенную печальную местность, на торфяные болота, где снова стал
самим собой и начал писать природу так, как видел и понимал ее. Все это очень хорошо
описано – очевидно, автор разбирается в искусстве. Рассказ поразил меня, и сейчас я снова
думаю о нем…
Беда не только в том, что я сравнительно поздно занялся рисованием; отнюдь не
исключено также, что у меня нет оснований рассчитывать па долгие годы жизни…
Что же касается времени, которое у меня осталось для работы, то, думается, я не очень
ошибусь, предположив, что, вопреки всему, мое тело выдержит еще несколько лет, скажем, от
шести до десяти…
Я не намерен ни щадить себя, ни избегать волнений и трудностей – мне в общем
безразлично, проживу я больше или меньше; кроме того, я не умею печься о своем физическом
состоянии, как, например, делает врач.
Итак, я и впредь буду жить, не зная, сколько я проживу, и помня только одно: «за
несколько лет я должен закончить определенную работу». Мне не следует слишком спешить
– от спешки мало проку, но я должен продолжать работу с полным спокойствием и бодростью,
возможно более регулярно и упорно, сжато и четко. Мир касается меня лишь постольку,
поскольку я чувствую себя, так сказать, обязанным ему и в долгу перед ним: я ведь тридцать
лет ступал по этой земле. И вот из благодарности я хочу оставить по себе какую-то память в
форме рисунков или картин, сделанных не для того, чтобы угодить на чей-то вкус, но для того,
чтобы выразить искреннее человеческое чувство. Итак, работа – вот моя цель; а когда человек
сосредоточивается на одной мысли, все его дела упрощаются и хаос уступает место единому и
неуклонному стремлению…
Если я проживу дольше – tant mieux, 1 но на это я не рассчитываю.
1 Тем лучше! (франц.).
За оставшиеся несколько лет нужно кое-что создать – вот мысль, которая служит мне
путеводной нитью, когда я обдумываю планы дальнейшей работы.
313
Нет горшей муки, чем душевная борьба между долгом и любовью в высшем значении
этих слов. Если я скажу тебе, что выбираю долг, ты все поймешь.
Те несколько слов, которыми мы обменялись во время нашей прогулки, доказали мне,
что внутренне я ничуть не изменился – вся эта история была и осталась раной, которую я ношу
в себе; она скрыта в глубинах моей души, и ничто не исцелит ее, так что даже через много лет
она останется такой же болезненной, какой была в первый день…
Я не верил, не верю и никогда не поверю, что она руководствовалась корыстными
мотивами, по крайней мере, в большей степени, чем то допускают честность и справедливость.
Она лишь держалась в пределах благоразумия, но окружающие все преувеличили. В остальном
же, как ты понимаешь, я не обманываю себя – она не любила меня; поэтому все, о чем мы
говорили с тобой по дороге, должно остаться между нами. С тех пор произошло много такого,
чего не случилось бы, если бы в определенный момент я не оказался, во-первых, перед ее
решительным «нет», а во-вторых, перед собственным обещанием убраться с ее пути. Я уважаю
в ней чувство долга, я никогда не подозревал и не заподозрю ее ни в чем плохом.
Что же касается меня, то я знаю лишь одно: самое важное – это не уклоняться от своего
долга и не идти ни на какие компромиссы там, где речь заходит о нем. Долг есть нечто
абсолютное.
А последствия? Мы отвечаем не за них, а за сделанный нами выбор – выполнять или не
выполнять свой долг. Такая точка зрения – прямая противоположность принципу: цель
оправдывает средства. Мое собственное будущее – это чаша, которая не минует меня;
следовательно, ее надо испить…
Как ты, однако, понимаешь, я должен обходить все, что может поколебать меня, должен
избегать всех и всякого, кто может напомнить мне о ней. Эта мысль придала мне в нынешнем
году больше решительности, чем я проявляю обычно, и, как видишь, я умудрился устроить все
таким образом, что никто не понимает истинных мотивов.
314 note 16
Очень хочется знать, можете ли вы с отцом понять мои чувства в вопросе о том,
оставаться мне или нет с этой женщиной. Я горячо желаю не толкать ее обратно на улицу, а,
добившись от нее обещания исправиться, от всего сердца простить ее и все позабыть. Пусть уж
лучше живет, чем гибнет.
Сегодня утром она сказала мне: «Я и сама не собираюсь приниматься за старое, и матери
об этом не говорила. Я знаю только, что если мне придется уйти, я не заработаю сколько
требуется – мне ведь надо еще платить за содержание детей; если я пойду на улицу, то сделаю
это не потому, что хочу, а потому, что вынуждена». Я тебе, по-моему, однажды уже писал, что
произошло между нами, когда она лежала в больнице, а я еще не решил, возьму ее к себе или
нет. Она тогда тоже ничего не просила, что очень непохоже на ее обычное поведение. Не могу
точно вспомнить ее слова, но в ней было тогда что-то похожее на овцу – она как бы говорила:
«Если меня надо зарезать, я не стану сопротивляться». Во всяком случае, это было нечто
настолько душераздирающее, что я мог сделать только одно – все простить и обвинять во всем
скорее себя, чем ее. Однако я промолчал и лишь заставил ее пообещать мне кое-что, а именно
– быть более аккуратной и трудолюбивой, позировать более старательно, перестать общаться с
матерью и т. д.
Теперь я тоже все ей простил, все безоговорочно позабыл и, как прежде, стою на ее
стороне. Я испытываю к Христине такую глубокую жалость, что перед ней все смолкает, что я
и теперь не могу поступить иначе, чем в прошлом году в больнице, когда сказал: «Пока у меня
есть кусок хлеба и крыша над головой – они твои».