У нас стоят пасмурные, дождливые дни, и, когда я возвращаюсь на чердак, где
обосновался, все кажется мне удивительно грустным; даже свет, падающий через единственное
окно на пустой этюдник и кучу стертых, уже негодных кистей, – и тот удивительно грустен. К
счастью, во всем этом есть своя достаточно комическая сторона, которая позволяет не
разрыдаться, а напротив, от всего сердца посмеяться над собой. Однако все это в такой
огромной степени не соответствует моим планам и серьезности моей работы, что смех сразу же
обрывается…
Кроме того, в последние дни меня одолели мрачные мысли относительно будущего, а
также по поводу жалкого состояния моих живописных принадлежностей, которое лишает меня
возможности делать необходимейшие, полезнейшие вещи так, как их, по существу, следует
делать. Ведь я с самого начала нашел здесь столько красивого, что если бы мог себе это
позволить, послал бы за своими вещами в Гаагу, приспособил бы чердак под мастерскую
(расширив окно) или подыскал бы себе новое помещение, а также пополнил бы и обновил свой
живописный инвентарь.
Я хотел бы иметь возможность проделать все это с величайшей тщательностью, и, если
бы мне кто-нибудь помог, самые мои большие огорчения отпали бы сами собой. Но раз я
покамест не нахожу никого, кто поверил бы мне, любые мои новые расходы неизбежно лягут на
твои плечи. Вот круг, в котором вращаются мои мысли и из которого я не вижу никакого
выхода…
Что мне еще сказать? Иногда мысли мои принимают такое направление: я работал,
экономил и все же не избежал долгов; я был верен женщине и все же вынужден был покинуть
ее; я ненавидел интриги и все же не завоевал доверия окружающих и ничего не имею за душой.
Не думай, что я мало ценю твою неизменную помощь, – напротив; но я часто задаю себе
вопрос, не должен ли я сказать тебе: «Предоставь меня судьбе – тут уж ничего не поделаешь;
тяжесть, лежащая на тебе, слишком велика для одного человека, а получить помощь с моей
стороны нет никаких шансов. Разве это не достаточное доказательство того, что нам следует
сдаться?»…
Что делать? Станет мне со временем лучше или хуже? Я этого не знаю, но не могу
отделаться от чувства безмерной грусти.
У всех бывают черные дни,
Дни сумрачной непогоды.
Все это так и не может быть иначе; весь вопрос в том, не слишком ли велико бывает
подчас количество черных и сумрачных дней!
И все-таки я снова писал с модели в сарае с очень скверным светом. Что ж, я не
отказываюсь делать все, что в моих силах, но могу ли я при данных условиях сделать то, что
необходимо?
330 Ньив-Амстердам
На этот раз лишу тебе из самого дальнего уголка Дренте, куда прибыл после
нескончаемого путешествия на барже через всю равнину. Не вижу никакой возможности
описать тебе как следует эту местность – у меня не хватает слов. Представь себе просто берега
канала, как растянувшиеся на целые мили пейзажи Мишеля или Т. Руссо, ван Гойена или
Конинка.
Плоские планы или полосы различного цвета, делающиеся все уже и уже по мере
приближения к горизонту и подчеркнутые то здесь, то там навесами для торфа, или маленькой
фермой, или несколькими тощими березами, тополями, дубами. Повсюду груды торфа, мимо
постоянно проходят барки, груженные торфом или камышом с болот. Там и сям худые коровы
необычного цвета, отары овец, свиньи.
Фигуры, время от времени возникающие на равнине, отличаются по большей части ярко
выраженным своеобразием, а иногда и подлинным очарованием; я нарисовал, в частности,
женщину на барке с крепом на чепце – она была в трауре, а также мать с ребенком – у матери
на голове лиловый платок. Здесь много типов Остаде – физиономии, напоминающие свиней
или ворон, но время от времени попадается фигурка, которая выглядит, как лилия среди
чертополоха. В общем, я очень доволен своим путешествием, потому что полон новых
впечатлений.
Вечер в степи был невыразимо прекрасен. В одном из альбомов Бетцеля есть лист
Добиньи, передающий точно такой же эффект. Воздух неописуемо нежного лиловато-белого
цвета, облака не кудрявые, а плотные и покрывающие все небо, и в них более или менее яркие
пятна фиолетового, серого, белого и разрывы, сквозь которые просвечивает голубизна. На
горизонте сверкающая красная черта, под нею очень темная полоса коричневой торфяной
равнины, и на фоне ослепительной красной черты ряд маленьких хижин с низкими крышами.
Вечером на этой равнине можно довольно часто наблюдать эффекты, которые англичане
называют «weird» 1 или «quaint». 2 Донкихотские мельницы и странные громады подъемных
мостов вырисовываются фантастическими силуэтами на фоне вибрирующего вечернего
воздуха.
В сумерках, когда из окон падает свет, который отражается в воде или в слякоти и
лужах, такая деревня выглядит иногда очень приветливо.
Перед отъездом из Хогевена я написал там несколько этюдов, в том числе ферму с
замшелой крышей. Дело в том, что я заказал краски у Фурне 3 и получил их, так как пришел к
той же мысли, которую ты выразил в своем письме: мое настроение переменится лишь при
условии, что я погружусь в работу и, так сказать, растворюсь в ней; теперь оно уже значительно
улучшилось.
Однако по временам, в такие же точно минуты, в какие ты подумываешь, не уехать ли
тебе в Америку, меня подмывает добровольно завербоваться в ост-индскую армию. О, эти
проклятые, мрачные минуты, когда чувствуешь себя таким подавленным!
1 Таинственный, сверхъестественный (англ.).
2 Причудливый (англ.).
3 Парижский торговец красками.
Как мне хочется, чтобы ты взглянул на молчаливые топи, которые я вижу из своего
окна: такое зрелище успокаивает и располагает к вере, невозмутимости и спокойной работе!
332 Ньив-Амстердам
Ты писал мне о Либермане: по твоим словам, его палитра состоит из шиферно-серых
тонов, обычно идущих от коричневого до желтовато-серого. Я никогда не видел его работ, но
теперь, посмотрев здешний пейзаж, прекрасно понимаю, что он вполне обдуманно пришел к
такой красочной гамме.
Нередко цвет здешних предметов напоминает мне также Мишеля; как тебе известно,
небо у него тоже серое (иногда шиферно-серое), а почва коричневая с желтовато-серыми
тонами. Это совершенно правильно и точно соответствует натуре.
Встречаются здесь и эффекты в духе Жюля Дюпре, но сейчас, осенью, все тут выглядит
точно так, как ты описываешь палитру Либермана. И если я найду то, что ищу, – а почему бы
мне не найти? – я, разумеется, буду работать в той же самой красочной гамме. Понимаешь,
чтобы видеть вещи, как видит их Либерман, следует видеть не локальный цвет сам по себе, а
рассматривать локальный цвет в связи с тоном неба.
Небо тут серое, но такое светящееся, что даже наш чистый белый не в силах передать
этот свет и мерцание. Если писать такое небо серым, что исключает возможность достичь
интенсивности цвета натуры, то, чтобы остаться последовательным, необходимо передать
коричневые и желтовато-серые тона почвы в более низком ключе. Мне кажется, выводы из
такого анализа настолько самоочевидны, что просто трудно понять, как можно было не
заметить всего этого раньше.
Но именно локальный цвет зеленого поля или ржаво-коричневой пустоши, если его
рассматривать отдельно, легко может ввести в заблуждение…
Здесь можно встретить поразительные типы священников-сектантов – свиные рыла в
треугольных шляпах. Впрочем, прежде чем священники, которых я здесь видел, возвысятся до
уровня культуры и разумности обыкновенных свиней, вероятно, пройдут долгие годы, в течение
которых им придется немало поработать над собой. Пока что, насколько я мог заметить, любая
свинья лучше их.
333
Мысленно я всегда с тобой: поэтому не удивительно, что я довольно часто пишу тебе. Я,
прежде всего, нахожу маловероятным, что ты останешься в хороших отношениях с Гупилем.
Конечно, это такая огромная фирма, что пройдет немало времени, прежде чем разложение
скажется во всем и мириться с положением дел станет окончательно невозможно. Но, по-моему,
период разложения тянется уже довольно давно; поэтому я отнюдь не удивлюсь, если узнаю,
что дело зашло достаточно далеко.
Думается, все настолько говорит само за себя, что я просто не в силах сказать тебе нечто
такое, что не являлось бы совершенно очевидным для тебя самого.
Кроме того, я нахожу весьма любопытным то обстоятельство, что за последнее время
произошла перемена и во мне.
Сейчас я нахожусь в окружении, которое так сильно захватывает меня, так
упорядочивает, проясняет, укрепляет, обновляет, расширяет мои мысли, что я совершенно
поглощен ими.
И это позволяет мне полностью передать тебе все, что говорят мне здешние молчаливые,
заброшенные топи. Именно теперь я чувствую, что в какой-то мере начал изменяться к
лучшему. Перемена эта не завершилась, но я уже вижу в своей работе кое-что, чего еще недавно
в ней не было. Живопись дается мне легче, и я с охотой берусь за многое такое, мимо чего
проходил раньше.
Я знаю, как неустойчиво мое положение, и совершенно не уверен в том, что смогу
остаться здесь. Возможно, что в связи с изменением твоего положения все изменится и для
меня. Меня это, конечно, огорчит, но из равновесия не выведет.
Не могу отделаться лишь от одной мысли – будущее неизменно рисуется мне не как
мое одинокое, а как наше с тобой совместное пребывание в этом болотном краю, где мы будем
работать, как два сотоварища-художника. Такая перспектива представляется мне
необыкновенно заманчивой…
Не думаю, что ты почувствуешь себя здесь, как кошка в чужом амбаре; напротив, тебе