примерно 60 ярдов ткани. Пока он ткет, жена его сидит перед ним и мотает пряжу, то есть
накручивает ее на шпульки; следовательно, чтобы семья могла прожить, работать должны двое.
За 60 ярдов ткач получает чистыми, скажем, четыре с половиной гульдена в неделю; к
тому же в наши дни, относя такой кусок к фабриканту, ткач нередко слышит, что следующий
заказ он получит не раньше, чем через неделю или две. Словом, не только оплата низкая, но и
работы не хватает.
Поэтому в людях здесь явственно чувствуется подавленность и тревога.
Здесь царит совсем другое настроение, нежели у углекопов, среди которых я жил в год
забастовок и катастроф в шахтах. Там было еще хуже, хотя и тут сердце часто прямо
разрывается от горя; но здесь все молчат – я буквально нигде не слышал ничего
напоминающего бунтарские речи. Выглядят ткачи так же безотрадно, как старые извозчичьи
клячи или овцы, которых пароходом отправляют в Англию.
393
Ты доставишь мне большую радость, если попробуешь раздобыть мне «Illustration» №
2174 от 24 октября 1884 г. Это уже старый номер, но ты, вероятно, еще сможешь получить его в
редакции. Там есть рисунок Поля Ренуара «Забастовка ткачей в Лионе», а кроме того один его
набросок из серии, которую он посвятил опере и с которой издал также гравюры; одну из них,
«Арфиста», я нахожу очень красивой…
Но рисунок, изображающий ткачей, лучше всего: он так материален и объемен, что, на
мой взгляд, может выдержать сравнение с Милле, Домье и Лепажем.
Когда я вспоминаю, что он достиг такой высоты, с самого начала не подражая другим, а
работая с натуры, находя свой собственный стиль и все-таки оставаясь на уровне лучших даже в
смысле техники, я вижу в нем новое подтверждение того, что, если художник неизменно
придерживается натуры, работа его улучшается с каждым годом.
И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что люди, для которых борьба за овладение
натурой не главное, не достигают цели.
Когда пытаешься добросовестно следовать за великими мастерами, видишь, что в
определенные моменты все они глубоко погружались в действительность. Я хочу сказать, что
так называемые творения великих мастеров можно увидеть в самой действительности, если
смотреть на нее теми же глазами и с теми же чувствами, что они. Думаю, что если бы критики и
знатоки искусства лучше знали природу, их суждения были бы правильнее, чем сейчас, когда
они обычно живут только среди картин, которые сравнивают с другими картинами. Если брать
лишь одну сторону вопроса, это, конечно, само по себе неплохо; но такой подход к делу
несколько поверхностен, особенно если при этом забываешь о природе или недостаточно
глубоко ее знаешь.
Разве ты не понимаешь, что здесь я не так уж неправ, – и чтобы еще яснее выразить то,
что я имею в виду, – разве не жаль, что ты, например, редко или почти никогда не заходишь в
те хижины, не общаешься с теми людьми, не видишь тех пейзажей, которые больше всего
нравятся тебе в уже написанных картинах?
Не скажу, что в твоем положении тебе легко это сделать: ведь в природу нужно много и
долго всматриваться, прежде чем удостоверишься, что наиболее убедительные произведения
великих мастеров все-таки уходят своими корнями в самое жизнь. Действительность – вот
извечная основа подлинной поэзии, которую можно найти, если искать упорно и вскапывать
почву достаточно глубоко…
Даже впоследствии, когда я начну делать кое-что получше, чем сейчас, я все равно буду
работать так же, как теперь; я хочу сказать, что яблоко будет тем же самым яблоком, но
только более спелым; мои взгляды останутся теми же, что вначале. И это причина, по которой я
заявляю: если я ни на что не годен сейчас, то и потом буду ни на что не годен; если же я чего-то
стою сейчас, то буду чего-то стоить и после. Пшеница – всегда пшеница, даже если горожане
вначале принимают ее за сорняк, и наоборот.
Во всяком случае, одобряют или не одобряют люди то, что я делаю и как я делаю, я
лично знаю один-единственный путь – бороться с природой до тех пор, пока она не выдаст мне
свои тайны.
Продолжаю работать над различными головами и руками.
У меня опять их готово довольно много, а найдешь ты среди них что-нибудь стоящее
или нет – это уж зависит не от меня.
Повторяю: иного пути я не знаю.
Не понимаю твоего замечания: «Возможно, позднее мы начнем находить прекрасное и в
современных вещах».
Будь я на твоем месте, у меня хватило бы уверенности и самостоятельности сегодня же
решать, вижу я что-нибудь в данной вещи или нет.
394
Усиленно занимаюсь головами. Днем пишу, вечером рисую. Таким образом, я уже
написал по крайней мере тридцать голов и столько же нарисовал. В результате я вижу теперь
возможность через какое-то время начать делать их совсем иначе.
Думаю, что это пригодится мне и для фигуры в целом. Сегодня я сделал одну – белое и
черное на фоне телесного цвета.
Я также все время ищу синий цвет. Фигуры крестьян здесь, как правило, синие. И это –
на фоне спелой пшеницы, увядших листьев или живой изгороди из буков, так что
приглушенные оттенки как более темного, так и более светлого синего подчеркиваются и
начинают звучать благодаря контрасту с золотыми или красновато-коричневыми тонами. Это
очень красиво и поразило меня с самого начала, когда я еще только приехал сюда. Люди здесь
носят – разумеется, сами того не подозревая – одежду самого красивого синего цвета, какой
мне только приходилось видеть.
Сделана она из грубого домотканного холста – основа черная, уток синий, в результате
чего получается рисунок в черную и синюю полоску. Когда ткань вылиняет и немножко
поблекнет от дождя и ветра, получается бесконечно спокойный мягкий той, который особенно
хорошо подчеркивает цвет тела. Короче говоря, тон достаточно синий, чтобы реагировать на
все цвета, в которых есть скрытые элементы оранжевого, и достаточно обесцвеченный, чтобы
не слишком дисгармонировать с ними.
Но это вопрос цвета, а на той стадии, на которой я нахожусь, для меня гораздо большее
значение имеет вопрос формы. Форму, думается мне, лучше всего можно выразить почти
монохромным колоритом, тона которого различаются, главным образом, своей интенсивностью
и качеством. Например, Жюль Бретон написал свой «Источник» почти одним цветом.
Необходимо, однако, изучить каждый цвет отдельно в связи с контрастным к нему: лишь после
этого обретаешь твердую уверенность, что нашел гармонию.
Пока лежал снег, я написал также несколько этюдов нашего сада. С тех пор пейзаж
сильно изменился: теперь у нас здесь прекрасное – лиловое с золотом – вечернее небо над
домами, силуэты которых темнеют между массами деревьев ржавого цвета; надо всем высятся
голые черные тополя; на передних планах поблекшая, обесцвеченная зелень, перемежающаяся
полосами черной земли и бледным камышом по краям канав.
Я отлично вижу все это и, как любой другой человек, нахожу такое зрелище
великолепным; но меня еще больше интересуют пропорции фигуры и соотношение частей лица;
поэтому я не могу заниматься всем остальным, пока еще больше не овладею фигурой.
Итак, прежде всего фигура. Я лично не могу без нее понять остального: именно фигура
создает настроение. Допускаю, однако, что существуют люди, например Добиньи, Арпиньи,
Рейсдаль и многие другие, всецело увлеченные исключительно пейзажем; их работы полностью
удовлетворяют нас потому, что сами они находили удовлетворение в небе и земле, в луже воды
и кустарнике.
Тем не менее я считаю удивительно мудрым замечание Израэльса, сказавшего о пейзаже
Дюпре: «Это совсем как фигурная картина».
395
Ты пишешь, что, если у меня что-либо готово и я считаю это действительно стоящим, ты
попробуешь послать мои вещи в Салон. Ценю твои добрые намерения.
Это – во-первых; а во-вторых, знай я о твоих замыслах полтора месяца тому назад, я
попытался бы послать тебе что-нибудь подходящее.
К сожалению, сейчас у меня пет ничего такого, что мне самому хотелось бы послать:
последнее время я, как тебе известно, писал почти исключительно головы, но это – этюды в
полном смысле слова, иными словами, предназначены только для мастерской.
Однако я сегодня же начал делать кое-какие новые вещи, которые отправлю тебе.
Возможно, они пригодятся: в связи с Салоном ты будешь встречаться с множеством
людей и при случае у тебя будет что им показать – пусть даже только этюды.
В частности, ты получишь голову старухи и голову молодой женщины.
396
Когда я вижу, например, замечательных «Дровосеков» Лермита, я очень хорошо
понимаю, какая большая дистанция отделяет еще меня от создания чего-то подобного такой
вещи. Но что касается моих взглядов и метода, сводящегося к тому, чтобы всегда работать
непосредственно с натуры – пусть даже в убогой, закопченной хижине, то вид произведений
Лермита подбадривает меня. Я убеждаюсь при этом (например, по деталям головы и рук), что
художники, подобные Лермиту, несомненно, изучали фигуры крестьян не с довольно большого
расстояния, а вблизи, и не теперь, когда они уже легко и уверенно творят и компонуют, а еще
раньше, чем научились это делать. «On croit j'imagine, ce n'est pas vrai – je me souviens», 1 –
сказал один из тех, кто мастерски владеет композицией.
1 «Люди полагают, что я выдумываю; это неправда – я припоминаю» (франц.).
Что касается меня, то я еще не могу показать ни одной картины, пожалуй, даже ни
одного рисунка.
Но этюды я делаю. Именно поэтому я очень хорошо представляю себе, что может
наступить время, когда я тоже научусь быстро делать композиции.