так, как они, Милле, Лермит, Микеланджело, чувствуют их. Скажи ему, что мое заветное
желание – научиться делать такие же ошибки, так же перерабатывать и изменять
действительность, так же отклоняться от нее; если угодно, пусть это будет неправдой, которая
правдивее, чем буквальная правда.
Мне пора заканчивать, но я хотел бы еще раз подчеркнуть, что те, кто изображают жизнь
крестьян, жизнь народа, пусть даже сейчас они не относятся к числу процветающих
художников, могут со временем оказаться более долговечными, чем парижские певцы
экзотических гаремов и кардинальских приемов. Я знаю, что человек, который в неподходящий
момент нуждается в деньгах, всем неприятен; я могу оправдывать себя только тем, что писать
самые обыкновенные на первый взгляд вещи иногда всего труднее и дороже.
Траты, которые я должен делать, если хочу работать, подчас слишком велики по
сравнению с тем, чем я могу располагать. Уверяю тебя, если бы не воздух и ветер, закалившие
меня не хуже, чем иного крестьянина, я не выдержал бы, потому что на мои собственные нужды
у меня ровно ничего не остается.
Но мне для себя и не требуется ничего, как не требуется ничего крестьянам, которые не
стремятся жить иначе, чем они живут.
Деньги, о которых я прошу, нужны мне на краски и, главным образом, на модели. По
всему, что я пишу тебе о рисовании фигуры, ты, вероятно, можешь в достаточной мере ясно
судить, насколько страстно я стремлюсь к своей цели.
Ты недавно писал мне, что Серре «убежденно» говорил с тобой об известных
недостатках в строении фигур «Едоков картофеля».
Из моего ответа ты мог заключить, что я и сам критикую то же, что критикует он…
Теперь, когда мы начинаем говорить о самих фигурах, у меня найдется, что сказать. В
словах Рафаэлли содержится его взгляд на характерность – он разумен, уместен и к тому же
подкрепляется самими рисунками.
Люди, вращающиеся в художественных и литературных кругах Парижа, как, например,
Рафаэлли, мыслят, однако, иначе, чем я, находящийся здесь, в гуще крестьянской жизни. Я хочу
сказать, что они пытаются подытожить свои идеи одним словом: Рафаэлли, в частности, говоря
о фигурах будущего, употребляет слово характерность. Я согласен с ним в том, что касается
сути, но в правильность самого слова верю так же мало, как в правильность других слов, так же
мало, как в правильность и точность моих собственных выражений.
Я предпочитай не говорить, что в землекопе должна быть характерность, а выразить
свою мысль по-иному: крестьянин должен быть крестьянином, землекоп должен копать, тогда в
них будет нечто существенно современное. Но из этих слов, даже если я прибавлю к ним
письменное пояснение, могут быть – я сам это чувствую – сделаны такие выводы, которых я
отнюдь не имею в виду. Мне было бы очень, очень желательно не уменьшать расходы на
модели, расходы, уже сейчас обременительные для меня, а, напротив, еще немножко увеличить
их, потому что у меня совершенно иная цель, чем умение нарисовать «одну фигурку».
Повторяю, фигура крестьянина за работой – только она и есть подлинно современная
фигура, душа современного искусства, такое, чего не делали ни греки, ни художники
Ренессанса, ни старая голландская школа.
Это вопрос, над которым я думаю каждый день.
Разница между мастерами современности, как великими, так и малыми (под великими я
разумею Милле, Лермита, Бретона, Херкомера; под малыми, скажем, Рафаэлли и Регаме), и
старой школой не часто бывает отчетливо выражена в статьях об искусстве. Поразмысли над
этим замечанием и, может быть, ты сочтешь его правильным.
Фигуру крестьянина и рабочего начали писать как «жанр», но сейчас, когда у тех, кто
пишет ее, есть такой вождь, как великий мастер Милле, она стала сутью современного
искусства и останется ею.
Люди, подобные Домье, заслуживают самого глубокого уважения, ибо они –
открыватели новых путей. Простая обнаженная, но современная фигура, какой ее возродили
Энне и Лефевр, занимает теперь очень видное место. Бодри и в особенности скульпторы, как,
например, Мерсье и Далу, – это тоже чрезвычайно крупное явление.
Однако крестьяне и рабочие, в конце концов, не разгуливают нагишом; значит, нет
никакой необходимости представлять их себе как обнаженные фигуры. Чем больше
художников примется за фигуры рабочих и крестьян, тем больше мне это будет по душе. Лично
меня сильнее всего привлекает именно эта тема. Письмо получилось длинное, и тем не менее я
не знаю, сумел ли я достаточно ясно выразить свои мысли.
420
Твой визит действительно произвел на меня не слишком утешительное впечатление:
сейчас я, как никогда, убежден, что в ближайшие годы тебе грозит больше трудностей, чем ты
себе представляешь.
Я продолжаю настаивать, что это – роковое следствие твоего решения направить свою
энергию не туда, куда надо, – не на живопись, в которой ты мог бы работать и двигаться
вперед вместе со мной…
А ведь совсем недавно ты писал мне, что теперь гораздо больше уверен в достоинствах
моих работ…
Сообщаю для твоего сведения точные подробности о моем денежном положении на
остаток года.
Мне надо расплатиться с тремя надоедающими мне поставщиками: первому я должен 45
гульденов, второму – 25 и третьему – 30. Эти суммы составляют остаток моей задолженности
по счетам, которые в течение года были, конечно, гораздо внушительнее, но которые я все
время с максимальным напряжением для себя старался по возможности гасить наличными.
Итак, дефицит – 100 гульденов
Затем арендная плата
за ноябрь – 25 «
Итого 125 гульденов = 250 франков.
Теперь предположим, что я получу от тебя в сентябре, октябре, ноябре и декабре 4 X 150
фр. = 600 фр. Таким образом, до нового года у меня остается 350 фр. Прими во внимание и то,
что в текущем месяце у меня но остается буквально ничего, а его еще надо прожить.
Таким образом, с августа по первое января, то есть почти пять месяцев, я должен буду
жить и писать на 350 фр.
Я уложился бы, как минимум, в 150 фр. в месяц, хотя и без удобств, но все-таки
уложился бы.
Однако на протяжении четырех месяцев мне предстоит еще выплатить 250 фр. за краски
и помещение; значит, мою работу будут до такой степени тормозить и затруднять, что я
потеряю голову и скажу: «Продавайте все, что у меня есть, но дайте мне работать!»
В этом месяце я без колебаний отдал все, что у меня было, лишь бы утихомирить
кредиторов; но безденежье, явившееся следствием этого, достаточно неприятная штука.
Последнее слово, которое я могу сказать по этому поводу, таково: если бы работы мои
были вялы и неприятны, я счел бы, что ты прав, когда говоришь: «Здесь я ничего не могу
поделать».
423 note 24
Последние две недели мне не давали покоя почтенные господа священники, которые
уведомили меня, – разумеется, с самыми лучшими намерениями: они ведь, как и все прочие,
считают своей обязанностью печься обо мне, – что я не должен заводить близкие отношения с
людьми не моего круга; со мной-то они объяснялись именно в таких выражениях, зато с
«людьми низшего круга» говорили совсем другим тоном, угрожая и требуя, чтобы они не
позволяли мне рисовать их.
На этот раз я прямо обратился к бургомистру и объяснил ему, что дело это совершенно
не касается священников, которым следует оставаться в своей области и заниматься духовными
вопросами. Как бы то ни было, сейчас мне никто не препятствует, и надеюсь, так будет и
впредь.
Девушка, которую я часто писал, оказалась беременной, и я попал на подозрение, хотя
не имею никакого касательства к случившемуся. К счастью, я узнал об истинном положении
вещей от самой девушки, и так как в данном случае весьма некрасивую роль сыграл один из
членов здешнего нюэненского католического капитула, его собратья не смогут, по крайней
мере, на этот раз добраться до меня.
Как видишь, писать или рисовать людей в их домах и за работой совсем нелегко.
Во всяком случае, в данном вопросе попам будет совсем не просто взять верх, и я
надеюсь этой зимою сохранить за собой прежние модели – типичных старых брабантцев.
У меня опять готово несколько новых рисунков.
Однако за последние дни решительно никто не согласился позировать мне на воздухе. К
счастью для меня, местный священник изо всех сил старается снискать нелюбовь своих
прихожан. Тем не менее дело вышло скверное, и если бы так пошло дальше, мне пришлось бы
уезжать отсюда. Ты спросишь, зачем я стараюсь прослыть человеком неприятным. Иногда это
нужно. Разговаривай я с попами мягко, они, конечно, обошлись бы со мной без всякой жалости.
А когда моей работе мешают, я не знаю иного пути, как око за око, зуб за зуб.
Местный священник зашел так далеко, что даже обещал людям деньги, если они не
дадут рисовать себя, но они мужественно ответили, что предпочитают зарабатывать у меня, чем
клянчить у него. Но, как видишь, позируют они мне только ради заработка, и даром я не
добьюсь от них ничего.
425
Что касается работы, то в последние дни, как я уже сообщал тебе, я писал натюрморты,
и мне это ужасно нравится. Я пошлю тебе несколько штук.
Я знаю, что натюрморты трудно продать, но они удивительно полезны, и я буду писать
их всю зиму. Ты получишь большой натюрморт с картофелем, в котором я пытался передать
телесность, иными словами, выразить материал так, чтобы он приобрел массу, плотность, вес,
так, чтобы ты, например, почувствовал боль, если швырнуть в тебя такой картофелиной.