чтобы предупредить болезнь.
Подумать только, сколько людей живет, не имея ни малейшего представления о том, что
такое горести, и пребывая в неизменном убеждении, что все оборачивается к лучшему, как
будто вокруг них никто не подыхает с голоду и не идет ко дну!
Знаю, Тео, тебе тоже приходится трудно. Но твоя жизнь никогда не была такой тяжелой,
как моя за последние десять или двенадцать лет. Не понимай меня превратно, когда я говорю,
что вся эта история тянется, пожалуй, слишком долго. За ото время я научился многому, чего не
знал раньше, передо мной открылись новые возможности, и я с полным основанием протестую
против того, что мною постоянно пренебрегают. Так неужели теперь, когда мне опять
захотелось пожить некоторое время в городе, а затем, если удастся, поработать в чьей-нибудь
мастерской в Париже, ты будешь препятствовать моим планам?
Будь разумен и дай мне идти своим собственным путем. Повторяю: я не хочу ссоры и не
намерен ссориться, но я не позволю мешать мне в моем призвании. Да и что я смогу сделать в
деревне, уехав туда без денег на модели и краски? В деревне заработать деньги моим ремеслом
нет никакой, совершенно никакой возможности, в городе же такая возможность есть.
445 note 30
Хочу сообщить, что Ферлат посмотрел, наконец, мои работы. Увидев два пейзажа и
натюрморт, которые я привез из деревни, он сказал: «Да, но это ко мне не относится». Когда же
я показал ему два портрета, он объявил: «Вот это меняет дело. Раз это фигура, можете
приходить».
Таким образом, завтра я начинаю заниматься в Академии по классу живописи. Кроме
того, я сговорился с Финком (это ученик Лейса, и я видел у него вещи, сделанные в манере
Лейса – средневековые), что по вечерам буду рисовать античные гипсы…
Затем мне нужно повидаться с двумя людьми, по поводу портретов. Что из этого выйдет
– не знаю… Знаю одно: в случае чего я соглашусь сделать их безвозмездно, просто для
практики…
Я уже рисовал в Академии два вечера и должен сказать, что, на мой взгляд, для того
чтобы делать, например, крестьянские фигуры, очень полезно порисовать гипсы, но,
разумеется, не так, как это обычно делается. Рисунки, которые я там видел, кажутся мне
невероятно скверными и от начала до конца неправильными. И я твердо уверен, что мои
рисунки – совершенно иные; время покажет, кто прав. Ни один из воспитанников Академии,
черт их всех побери, понятия не имеет о том, что такое античная статуя.
Я долгие годы не видел ни одного хорошего гипса с античной скульптуры (а гипсы в
здешней Академии очень хороши) и в течение всех этих лет имел перед глазами лишь живую
модель; теперь, внимательно приглядываясь к антикам, я поражен познаниями древних и
верностью их восприятия.
Вероятно, господа академики обвинят меня в ереси. Что поделаешь!
446
Я пишу в Академии вот уже несколько дней и должен сказать, что мне тут очень
нравится. Особенно потому, что здесь подвизаются разные художники и я вижу, как они
работают в самых различных манерах, а я еще никогда не видел, как работают другие…
В понедельник мы получим новые модели; вот тогда, в сущности, я и начну серьезно
работать. К понедельнику я должен раздобыть большой холст: меня также предупредили, что
мне решительно необходимо обзавестись другими кистями и т. д. Но у меня нет больше денег.
Время, действительно, не терпит, и я просил бы тебя сделать все возможное; я ведь тоже
делаю, что могу, но у меня из раза в раз получается так, что на еду почти ничего не остается.
По вечерам я тоже хожу в Академию рисовать, но мне кажется, что в классе рисования
все работают плохо и идут совершенно неверным путем. Класс живописи лучше; я, по-моему,
уже писал тебе, что там подобрались самые разные люди всех возрастов – пятеро даже старше
меня.
В данный момент я работаю над головой ребенка…
Здесь развешаны этюды прежних воспитанников Академии; кое-какие – чертовски
хороши.
Думаю, что занятия в Академии – бесспорно, самый короткий путь к успеху; что бы я
потом ни решил – перебраться в деревню или поехать в Париж, мне в любом случае полезно
видеть, как пишут другие, регулярно и возможно больше работать с моделями – и того
полезнее.
447
Всю неделю был страшно занят, потому что помимо класса живописи я еще хожу
рисовать по вечерам, а после этого с половины десятого до половины одиннадцатого работаю с
модели в клубе. Я стал членом двух таких клубов…
Вот что интересно: когда я сравниваю какой-нибудь свой этюд с этюдами других,
оказывается, что между нами нет почти ничего общего. Их этюды имеют примерно тот же
цвет, что тело; таким образом, при рассмотрении с близкого расстояния эти этюды очень
правильны, но если немного отойти, они кажутся томительно плоскими: все эти розовые,
нежно-желтые тона и т. д. и т. д., мягкие сами по себе, на расстоянии представляются жесткими.
А то, что делаю я, выглядит вблизи зеленовато-красным, желтовато-серым, бело-черным, часто
нейтральным и вообще не поддающимся определению с точки зрения цвета. Но стоит немного
отойти, как этюд становится верным, независимым от краски, в нем чувствуется воздух и на
него падает определенный вибрирующий свет. А тогда начинает производить впечатление даже
самый крохотный мазок краски, которой я случайно лессировал поверхность.
Чего мне еще недостает, так это практики. Я должен написать штук пятьдесят таких
этюдов и тогда, надеюсь, чего-нибудь добьюсь. Сейчас я кладу краски еще тяжеловато,
потому что у меня нет достаточного навыка; я слишком долго ищу, и в результате получается
безжизненно. Но это вопрос времени и тренировки: впоследствии мазок начнет ложиться
правильно, едва о нем подумаешь.
Кое-кто видел здесь мои рисунки; один человек под влиянием моих крестьянских фигур
немедленно начал рисовать модель в классе обнаженной натуры, моделируя более энергично и
накладывая тени увереннее. Он показал мне свой рисунок, и мы обсудили его; рисунок, на мой
взгляд, полон жизни и гораздо лучше всего, что я видел здесь у других воспитанников. А
знаешь, как его оценили? Преподаватель Зиберт специально вызвал этого человека к себе и
предупредил, что, если тот посмеет еще раз сделать подобный рисунок, это будет
рассматриваться как попытка выставить своего учителя дураком. А я уверяю тебя, что это был
здесь единственный хорошо сделанный рисунок, напоминающий Тассара или Гаварни. Словом,
сам видишь, как оно получается. Впрочем, это не беда: надо только не обижаться, а
притвориться, будто ты хочешь отделаться от дурной манеры, но, к несчастью, все время
впадаешь в прежние ошибки. Фигуры, которые делают здешние воспитанники, почти всегда
непропорционально тяжелы сверху и как бы опрокидываются вниз головой: ни одна из них не
стоит на ногах. А устойчивость необходима уже на первой стадии работы.
И все-таки, что бы ни случилось и каковы бы ни были результаты, удастся мне поладить
с Ферлатом или нет, я очень доволен, что приехал сюда. Я нахожу здесь столь необходимое мне
столкновение идей. Я смотрю свежим взглядом на свою собственную работу и могу лучше
судить о своих промахах, что дает мне возможность исправлять их.
448 note 31
Теперь я рисую еще и днем, и тамошний преподаватель, который в настоящее время
делает портреты и хорошо получает за них, уже неоднократно спрашивал меня, не рисовал ли я
гипсы раньше и самостоятельно ли я научился рисовать. Он твердит: «Я вижу, что вы много
работали» или «Вскоре вы начнете делать успехи и сильно продвинетесь вперед; это займет у
вас год, но год – не велик срок».
А вот рядом со мной сидит парень моих лет, которому он таких вещей не говорит, хотя
парень этот пишет уже долгое время, а гипсы рисует целых три года… Он сказал также, будто
Ферлат говорил ему, что находит много хорошего в моих работах, чего сам Ферлат мне не
сказал…
Сравнивая себя с другими, я вижу, что во мне так много жесткости, словно я лет десять
просидел в тюрьме. Причина этого в том, что около десяти лет я вел тяжелую и беспокойную
жизнь, у меня было много забот и горестей и ни одного друга. Но теперь работы мои становятся
лучше, я чему-то учусь и становлюсь на что-то способен; поэтому все изменится…
Я хочу, например, привести в порядок свои зубы. Я уже потерял и могу еще потерять не
менее десяти зубов, а это слишком много и слишком вредно; кроме того, я из-за этого выгляжу
человеком за сорок, что мне отнюдь не на пользу…
Мне посоветовали также обратить внимание на желудок: он у меня в очень плохом
состоянии, причем за то время, что я нахожусь здесь, дело отнюдь не улучшилось.
Все это совсем не веселая тема, но что нужно, то нужно, и если хочешь писать картины,
надо постараться выжить и сохранить силы…
Ты понимаешь, что я не крепче других, и если я еще больше запущу свое здоровье, со
мной случится то же, что случилось со многими художниками (если поразмыслить – даже с
очень многими): я сдохну или, что еще хуже, превращусь в идиота…
Что касается твоей мысли о том, чтобы нам поселиться вместе и снять приличную
мастерскую, где можно принимать людей, подумай над этим еще и мне тоже дай подумать…
Прежде всего, год я должен заниматься рисованием – без этого не обойтись. Тут ничего
не поделаешь. Разве Делакруа, Коро и Милле не думали постоянно об античности и не
продолжали изучать ее? Люди, которые изучают древних наспех, конечно, совершенно
неправы. Обращение к древним, безусловно, требует глубокого спокойствия, знания природы,