тонкости восприятия и терпения; в противном случае обращаться к ним бесполезно.
Любопытно, между прочим, что Жерико и Делакруа знали их куда глубже и понимали
лучше, чем, например, Давид, хотя были самыми ярыми противниками академической рутины.
Я еще не знаком с книгами Тургенева, но недавно прочел его биографию, которую
нашел очень интересной. Как сближает его с Доде страсть к работе с модели, стремление
объединить пять-шесть моделей в один тип! Онэ я тоже еще не читал, а ведь и он, как я слыхал,
очень интересен.
449
У меня есть веские причины не желать, чтобы ты сообщал маме о моем нездоровье: она,
вероятно, начнет упрекать себя за то, что дала случиться тому, что случилось, а именно не
удержала меня дома и не предотвратила возможных последствий моего отъезда. Я не буду
упоминать о своей болезни, не упоминай и ты.
Но, как дома, так и здесь, я живу, не имея на что пообедать, потому что работа стоит мне
слишком дорого; я слишком полагался на свои силы, считая, что смогу долго выдержать такую
жизнь.
Врач говорит, что я обязательно должен больше заботиться о себе и воздерживаться от
работы, пока не почувствую себя крепче.
У меня полный упадок сил, а я еще усугубил его чрезмерным курением, которому
предавался главным образом потому, что, куря, не так сильно чувствуешь пустоту в желудке.
О такой жизни говорят: manger de la vache enragee 1 – я тоже получил свою долю. Дело
здесь ведь не только в еде, но также в тревогах и волнениях, которые постоянно испытываешь…
1 Терпеть сильную нужду (букв. есть мясо бешеной коровы) (франц.).
Рисование само по себе, его техника дается мне достаточно легко. Я принимаюсь за
рисунок с такой же легкостью, с какой пишут письмо. Но именно на этой стадии и становится
интереснее работать, не удовлетворяясь постепенно приобретенным мастерством и старательно
добиваясь оригинальности и широты замысла, основательного моделирования, умения рисовать
не контуры, а массы…
Ах, Тео, как обидно, что я сейчас нездоров! Я просто бешусь из-за этого, хотя и
сохраняю мужество. Все уладится…
Я говорю себе: не следует думать, что люди, чье здоровье полностью или частично
расстроено, не годятся для занятий живописью. Желательно, чтобы человек дотянул до
шестидесяти или хотя бы пятидесяти лет, если он начал работать в тридцать…
Болезнь навалилась на меня совершенно неожиданно. Я чувствовал слабость, меня
лихорадило, но я все-таки продолжал работать и начал беспокоиться лишь тогда, когда у меня
все чаще стали ломаться зубы и вид сделался вконец болезненным. Ну ничего, попробуем и это
пережить.
450
Очень рад, что ты не возражаешь против моего намерения приехать в Париж. Думаю,
что это поможет мне продвинуться вперед; я боюсь, что попаду в тупик, оставаясь здесь,
продолжая вращаться в прежнем кругу и делая прежние ошибки. Кроме того, полагаю, что и
тебе не повредит возможность возвращаться по вечерам домой, в собственную мастерскую.
Впрочем, я должен сказать о себе совершенно то же самое, что ты пишешь о себе: ты
разочаруешься во мне.
И все-таки надо объединяться: это поможет нам лучше понять друг друга…
Зиберт, преподаватель по классу рисования, который вначале разговаривал со мной так,
как я тебе писал, сегодня явно пытался затеять со мной ссору – вероятно, для того, чтобы
избавиться от меня; но у него ничего не вышло, потому что я сказал: «Зачем вы затеваете со
мной ссору? Я не хочу ссориться и во всяком случае не имею ни малейшего желания
противоречить вам; вы же просто нарочно хотите поссориться со мной»…
Он, видимо, никак не ожидал такого отпора и не нашел, что сказать; но в следующий раз
он, конечно, может взять верх.
А стоит за этим делом то, что у нас в классе обсуждают мои работы, и я однажды после
занятий сказал – не Зиберту, а кое-кому из воспитанников, – что их рисунки совершенно
неправильны…
При нужде я мог бы пройти курс рисования с античных гипсов и без преподавателя,
отправляясь, например, рисовать в Лувр. В случае необходимости я так и сделаю, хотя, конечно,
предпочел бы, чтобы мои работы поправляли, если только поправки не превращаются в
нарочитые придирки, лишенные какого-либо основания, кроме моей несколько своеобразной
манеры работать, которой я и отличаюсь от других…
То, что я рисую с гипсов, объясняется желанием «ne pas prendre par le contour, mais
prendre par le milieu»; я еще не овладел таким методом, но чувствую его все больше и
несомненно буду продолжать в том же духе: это очень интересно…
В наше время есть так много интересного, особенно если предположить, что мы еще
станем очевидцами начала гибели нынешнего общественного строя.
Нашей эпохе присуща та же бесконечная поэтичность, которая есть в осени или в закате
солнца, когда становится особенно ясно, что в природе имеет место некое таинственное
развитие. И в искусстве, если угодно, после Делакруа, Коро, Милле, Дюпре, Тройона, Бретона,
Руссо и Добиньи тоже намечается декаданс. Que soit! Но декаданс этот исполнен такого
очарования, что мы все еще можем ожидать появления поразительно красивых вещей, которые,
впрочем, каждый день и делаются…
Меня не удивит, если, свыкнувшись с мыслью о нашей совместной жизни, ты будешь
все больше удивляться тому, что на протяжении целых десяти лет мы так мало находились
вместе. Но теперь с этим покончено, и я от всего сердца надеюсь, что больше так не будет.
451
Мы должны преисполниться воодушевления и выбросить за борт все сомнения, а также
известное недоверие к себе.
Хочешь знать, на каком фундаменте можно строить, сохраняя душевный покой даже
тогда, когда ты одинок, никем не понят и утратил всякую надежду добиться материального
благополучия?
Этот фундамент – вера, которая остается у тебя при любых условиях, инстинктивное
ощущение того, что уже происходят огромные перемены и что скоро переменится все.
Мы живем в последней четверти века, который, как и предыдущий, завершится
грандиозной революцией. Но даже предположив, что мы оба увидим ее начало в конце нашей
жизни, мы, конечно, все равно не доживем до лучших времен, когда великая буря очистит
воздух и обновит все общество. Хорошо уже и то, что мы не дали одурманить себя фальшью
нашего времени и в его нездоровой гнетущей духоте увидели признак надвигающейся грозы.
Надо говорить так: нас еще гнетет удушливый зной, но грядущие поколения уже смогут дышать
свободнее. В это с наивностью взрослых детей верят даже Золя и Гонкуры, суровейшие
аналитики, чьи диагнозы так беспощадны и так точны.
Те, которых ты упоминал – Тургенев и Доде, – тоже работают не без цели, тоже не
отказываются заглянуть вперед. Но все они, и с полным основанием, избегают утопических
предсказаний и в какой-то мере являются пессимистами, ибо, анализируя историю нашего века,
с ужасом видишь, что даже самая благородная революция порою ни к чему не приводит.
Но одно то, что тебе не надо вечно оставаться наедине со своими мыслями и чувствами,
то, что ты работаешь и думаешь вместе с другими людьми, – уже большая поддержка.
Благодаря ей можешь больше и чувствуешь себя неизмеримо счастливее.
Я уже давно хочу, чтобы именно так было между нами; уверен, что, оставшись в
одиночестве, ты быстро пришел бы в состояние подавленности, потому что времена теперь
невеселые, а значит, удовлетворение находишь только в работе.
Посылаю тебе упомянутый мной роман Гонкуров, прежде всего ради предисловия, в
котором кратко изложены цели и история их работы.
Ты увидишь, что эти люди, в сущности, не были счастливы, равно как Делакруа,
сказавший о себе: «Я совсем не был счастлив в том смысле, в каком понимал счастье прежде»…
Так же несчастливы были и последние дни старика Тургенева. Он тогда часто общался с
Доде. Эти восприимчивые, тонкие, проницательные, как женщины, и по-женски
чувствительные к своим собственным страданиям люди до конца были полны жизни и
самосознания, чужды безразличного стоицизма и презрения к жизни. Повторяю: эти люди
умерли так, как умирают женщины – без навязчивой идеи бога, без абстракций, неизменно
оставаясь на твердой почве жизни и привязанные только к ней. Повторяю: они умерли, как
женщины, которые много любили – с кровоточащими сердечными ранами, что напоминает
слова Сильвестра о Делакруа: «Так, почти улыбаясь, он и умер».
Нам покамест рано об этом думать; напротив, нам сначала еще надо поработать, пожить,
хотя и не наслаждаясь счастьем в обычном смысле этого слова. Но, что бы ни сулило нам
будущее, не сомневайся, что я буду рад поработать годик у Кормона, если уж мне не
представится возможность порисовать в Школе изящных искусств или в какой-нибудь
мастерской, о которых я столько здесь слышал…
В конце концов, секрет, дающий человеку вторую молодость, – это работа…
Скажи, ты читал Карлейля?.. Это тоже был человек, много дерзавший и видевший много
дальше, чем другие. Но сколько я ни знакомлюсь с жизнью таких людей, всюду одна и та же
история – нехватка денег, плохое здоровье, сопротивление окружающих, одиночество, короче
говоря, мука от начала до конца.
452
Должен откровенно сказать, что на душе у меня станет гораздо легче, если ты
одобрительно отнесешься к моему намерению приехать в Париж значительно раньше, чем в
июне или июле…
Должен также сообщить, что хотя я продолжаю ходить в Академию, придирки
тамошних преподавателей становятся для меня невыносимы, потому что они, как и прежде,
оскорбительны. Я же упорно стараюсь избегать ссор и иду своим путем. Я уже напал на след