перечтешь их с другим чувством и со спокойной душой.
50 Париж, 10 января 1876
Я еще не писал тебе с тех пор, как мы с тобой виделись: тут за это время произошло
нечто такое, что не было для меня полной неожиданностью.
Встретившись снова с господином Буссо, я спросил у него, находит ли он желательным,
чтобы я и в новом году оставался на службе у фирмы и нет ли у него каких-либо серьезных
возражений против этого. Последний мой вопрос оказался не праздным. Буссо буквально
поймал меня на слове и объявил, что первого апреля я могу поблагодарить хозяев за все, чему
научился на службе у них, и убираться.
Когда яблоко поспело, его срывает с ветки даже легкое дуновение ветра; так же
получилось и тут: я действительно делал много такого, что, в известном смысле, было
неправильно, и мало что могу возразить по этому поводу. Так вот, мой мальчик, мне пока еще
неясно, с чего теперь начинать; не будем, однако, терять надежду и мужество. Будь добр, дай
прочесть это письмо господину Терстеху – ему следует обо всем знать; но, я думаю, будет
лучше, если ты в данный момент не станешь говорить об этом ни с кем другим и сделаешь вид,
будто ничего не случилось.
55 Париж, 19 февраля 1876
На днях я прочел чудесную книгу Элиот, три рассказа: «Сцены из клерикальной жизни».
Особенно взволновал меня последний рассказ – «Раскаяние Дженет». Это история
городского священника, который жил среди обитателей трущоб. Его кабинет выходил на
огороды, усеянные кочнами капусты, на красные крыши и дымные трубы убогих домов. На
обед он обычно ел плохо сваренную баранину и водянистый картофель. Умер он, когда ему еще
не было тридцати четырех лет, и во время его продолжительной болезни за ним ухаживала одна
женщина, которая до этого пьянствовала, но под влиянием его наставлений и, опираясь на него,
переборола себя и обрела душевный покой.
Над его гробом была прочитана глава из писания, где говорится: «Я есмь воскресение и
жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет».
58 Париж, 28 марта 1876
Еще несколько слов, вероятно, последних, которые я пишу тебе здесь, в Париже. В
пятницу вечером я, по-видимому, уеду отсюда, чтобы в субботу утром, и то же время как на
рождество, быть дома. Вчера я видел штук шесть картин Мишеля. Как мне хотелось, чтобы ты
был при этом! На картинах – песчаные дороги, сходящиеся к мельнице; человек, идущий
домой через пустошь или пески; надо всем серое небо; все просто и красиво. Мне кажется, что
ученики в Эммаусе видели природу так, как видел Мишель: я всегда думаю о них, когда смотрю
на его картины.
Видел я также картину Жюля Дюпре, очень большую.
Все охватываемое взором пространство – черная болотная почва. На заднем плане –
речка, на переднем – пруд, возле него три лошади. И в речке, и в пруде отражается гряда
белых и серых облаков, за которые зашло солнце; горизонт серо-красный и пурпурный, небо
нежно-голубое.
Картины эти я видел у Дюран-Рюэля; * там, по франку за штуку, можно купить дюжины
две гравюр с картин Милле, столько же с Мишеля и целую кучу с полотен Дюпре, Коро и
других художников; это чертовски соблазнительно. Перед Милле я не устоял и купил три
последние гравюры с «Вечерней молитвы»; при случае мой брат, разумеется, получит одну из
них.
59 Эттен, 4 апреля 1876
Утром, перед отъездом из Парижа, я получил письмо от одного учителя из Рамсгейта,
который предлагает мне поехать туда на месяц (без жалованья); по истечении этого срока он
посмотрит, можно ли меня использовать. Можешь себе представить, как я доволен, что нашел
хоть что-то. Стол и квартира у меня, во всяком случае, будут бесплатные. Вчера я был с отцом в
Брюсселе; мы застали дядю Хейна в очень печальном состоянии.
В поезде мы с отцом еще долго говорили о картинах, в частности, о картинах
Рембрандта в Лувре, особенно о портрете бургомистра Сикса, а еще больше о Мишеле. Нельзя
ли раздобыть для папы какую-нибудь книгу о Мишеле? Если такая возможность представится,
не забудь об этом. Я так рад, что еще увижу до отъезда тебя и Л. тоже.
Рамсгейт, как тебе известно, курортное местечко; в одной книжке я прочел, что там 12
000 жителей, но это и все, что мне о нем известно.
РАМСГЕЙТ И АЙЛВОРТ
АПРЕЛЬ 1876 – ДЕКАБРЬ 1876
После разрыва с фирмой Гупиль и К° в жизни Ван Гога наступает длительный период
поисков и блужданий. Его всегдашнее желание быть полезным людям находит в это время
выход в стремлении стать учителем, а затем, под влиянием усиливающегося болезненного
интереса к религиозным вопросам, проповедником. В апреле 1876 г. он с согласия родителей
принимает место учителя и воспитателя в частной школе мистера Стокса в Рамсгейте в
Англии. В июне школа, а вместе с ней и Винсент переезжают в Айлворт. Перерыв в занятиях
он использует для посещения Лондона и Уэлина, где в это время живет его сестра Анна. С 1
июля он работает помощником проповедника в школе методистского пастора мистера
Джонза.
61 Рамсгейт, 17 апреля 1876
Вчера в час дня я благополучно прибыл сюда. Одним из моих первых впечатлений было
окно этой не очень большой школы, выходящее на море.
Это интернат, в нем двадцать четыре мальчика в возрасте от десяти до четырнадцати
лет.
Мистер Стоке уехал на несколько дней из города, поэтому я его еще не видел, но его
ждут обратно сегодня к вечеру.
Здесь есть еще один помощник учителя, молодой человек лет семнадцати.
Вчера вечером и сегодня днем мы все вместе совершили прогулку на берег моря.
Прилагаю к письму веточку морских водорослей.
Дома у моря выстроены большей частью из желтого камня, как на Нассаулаан в Гааге,
но они выше, и при них есть садики с кедрами и приятными темными, вечнозелеными кустами.
Есть здесь и гавань, набитая всевозможными судами и защищенная каменными дамбами, по
которым можно гулять. День вчера был пасмурный.
Позднее распакую свои сундуки, которые только что прибыли, и развешу кое-какие
гравюры у себя в комнате.
Теперь каникулы, и мне еще не надо давать уроки; мне не терпится познакомиться с
мистером Стоксом.
Мне пора на прогулку с мальчиками, a Dieu. 1
1 До свидания (франц.).
64 Рамсгейт, 1 мая 1876
Итак, ты спрашиваешь, чему я должен учить мальчиков.
Прежде всего, начаткам французского – ведь кое-кто из них начинал с немецкого;
кроме того, придется заниматься разными вещами, например, учить арифметике, проверять
уроки, делать диктанты и т. д. Пока что мне совсем не трудно – задавать уроки дело нехитрое;
добиться того, чтобы мальчики их учили, будет куда труднее.
Сегодня твой день рождения. Мысленно жму твою руку и от души снова желаю тебе
успехов и всего самого лучшего. Конечно, после уроков я должен еще присматривать за
мальчиками; поэтому я занят довольно много, а буду еще больше.
В прошлую субботу вечером я вымыл с полдюжины молодых людей; это я сделал скорее
не по обязанности, а по собственной охоте и потому что нужно было, чтобы мы вовремя со всем
управились.
Пробую также приохотить их к чтению; у меня с собой есть всякая всячина, которая ям
подходит, – «The wide, wide world» 1 и тому подобное.
66 Рамсгейт, 12 мая 1876
Как сильно простые люди в больших городах тянутся к религии! На каждой фабрике, в
каждой мастерской так мало работников, юность которых была интересной, красивой, чистой!
Городская жизнь отнимает у человека «the early dew of morning», 2 но не может, однако,
подавить в нем потребность в «the old, old story»: 3 сердце всегда остается сердцем. Элиот в
одной из своих книг описывает жизнь фабричных рабочих и т. д., которые объединились в
небольшую общину и совершали богослужения в одной часовне в Лантерн-ярд, и она называет
это «ни больше и ни меньше как царством божиим на земле».
1 «Широкий, широкий мир» (англ.).
2 Раннюю утреннюю росу (англ.).
3 Старой, старой истории (англ.).
Есть что-то трогательное в том, как тысячи людей устремляются послушать
проповедников.
67 Рамсгейт, 31 мая 1876
Писал ли я уже тебе о шторме, который недавно видел? Море было желтоватым,
особенно у берега; над горизонтом висела полоса света, а над нею масса громадных, темных,
серых туч, и видно было, как из них полосой низвергается дождь. Ветер сметал в море пыль с
белой тропинки в скалах и клонил к земле цветущие кусты боярышника и желтофиолей,
которые растут на утесах.
Справа – ноля молодой зеленой пшеницы, а вдали – город с его колокольнями,
мельницами, шиферными кровлями, построенными в готическом стиле домами и гаванью,
защищенной двумя уходящими в море дамбами. Он выглядит, как города, которые так часто
гравировал Альбрехт Дюрер. В прошлое воскресенье видел я также море. Правда, все было
темным, серым, но горизонт начинал светлеть. Было еще очень рано, но уже пел жаворонок и
соловьи в прибрежных садах. Вдали свет маяка, огни сторожевого судна и т. д.
В ту же ночь я смотрел на крыши домов, которые видны из окна моей комнаты, и на
верхушки вязов, темневших в ночном небе. Над крышами – звезда, одна-единственная, но
прекрасная, большая, приветливая. И я думал обо всех нас, и о своих уже ушедших годах, и о
нашем доме, и во мне родилось чувство, вылившееся в таких словах: «Не дай мне стать сыном,
которого стыдятся, и осени меня своим благословением не потому, что я заслужил его, а ради
моей матери. Ты есть любовь, преисполни же собою все. Без твоего благословения мы никогда
ничего не свертим».
Прилагаю маленький рисунок с видом из окна школы, через которое мальчики смотрят