l Горе нам (франц.).
Когда в Академии или еще где-нибудь ты пишешь энергичные этюды с обнаженной
модели вроде тех, которые показывал мне, когда я рисую людей, копающих картошку на поле,
мы делаем хорошие вещи, благодаря которым добьемся успеха. Но мне кажется, мы должны
становиться особенно недоверчивы и держаться особенно начеку по отношению к самим себе,
как только замечаем, что стоим на верном пути.
В таком случае мы должны сказать себе: «Мне надо быть особенно осторожным,
потому что я такой человек, который способен сам себе все испортить своей
неосмотрительностью именно в тот момент, когда все по видимости идет хорошо». Каким
же образом должны мы соблюдать осторожность? Этого я точно определить не могу, но я
самым решительным образом держусь того мнения, что в упомянутом выше случае необходимо
соблюдать осторожность, ибо то, на чем я настаиваю, я познал на основании моего
собственного горького опыта, ценой собственных страданий и стыда…
Итак, я одобряю твое решение писать обнаженную натуру в Академии именно потому,
что уверен: в отличие от фарисеев, ты не сочтешь себя праведником и не станешь смотреть на
тех, чьи взгляды отличаются от твоих, как на людей незначительных. К этому убеждению,
которое становится все более глубоким, меня привели не твои слова и уверения, а твоя работа…
И все-таки мне хотелось бы, чтобы ты писал обыкновенных людей в одежде. Нисколько
не удивлюсь, если ты преуспеешь именно в этом: я часто думаю о том клерке, портрет которого
ты нарисовал во время проповеди досточтимого и ученого отца Кама. Но с тех пор я не видел у
тебя подобных рисунков. А жаль! Уже не исправился ли ты случайно и не стал ли
прислушиваться к проповедям, вместо того чтобы обращать все внимание на проповедника и
его аудиторию?
P 4 Эттен, 12 ноября 1881
Не получив от тебя до сих пор письма, я подумал: «Наверно, Раппарду пришлось не по
вкусу мое последнее письмо: в нем, видимо, содержалось нечто такое, от чего он пришел в
скверное настроение». Qu'y faire? Но предположим, я прав. Разве это хорошо с твоей стороны?
Я, конечно, не всегда могу разобраться, верны или неверны мои рассуждения, уместны они или
неуместны. Но я знаю одно: как бы грубо и резко я ни выражался в письмах к тебе, я питаю к
тебе такую горячую симпатию, что, спокойно прочитав и перечитав мое послание, ты всегда
увидишь и почувствуешь, что человек, который говорит с тобой таким образом, не враг тебе. А
зная это, совершенно невозможно не извинить или даже не проглотить некоторые выражения,
пусть немножко грубые или резкие, которые впоследствии, возможно, покажутся тебе менее
грубыми и резкими, чем вначале.
Как ты думаешь, Раппард, почему я пишу тебе и говорю с тобой таким образом?
Неужели потому, что я норовлю поймать тебя в ловушку, что я соблазнитель, который хочет,
чтобы ты свалился в волчью яму; или потому, что у меня, напротив, есть веские основания
думать: «Раппард пытается совершить прогулку по очень скользкому льду»? Да, я хорошо знаю,
что существуют люди, которые не только твердо стоят на очень скользком льду, но даже
выкидывают на нем tours de force; 1 но даже если ты твердо держишься на ногах (я не
утверждаю, что это не так), я все же предпочел бы, чтобы ты шел по тропинке или мощеной
дороге, а не по льду.
1 Фокусы, акробатические номера (франц.).
Прошу тебя, не злись и дочитай до конца; а если уж рассердишься, то не рви письмо, а
сначала сосчитай до десяти: один, два, три, и так далее.
Это успокаивает, что очень важно: дальше последует нечто действительно страшное.
Вот что я хочу сказать.
Раппард, я верю, что, хотя ты работаешь в Академии, ты все более упорно пытаешься
стать настоящим реалистом и что даже в Академии ты будешь держаться за реализм, хотя сам и
не сознаешь этого. Незаметно для тебя Академия становится докучной любовницей, которая
мешает пробуждению в тебе более серьезного, горячего и плодотворного чувства. Пошли эту
любовницу ко всем чертям и без памяти влюбись в свою настоящую возлюбленную – Даму
Натуру или Реальность.
Уверяю тебя, что я тоже без памяти влюбился в эту Даму Натуру или Реальность и с тех
пор чувствую себя глубоко счастливым, хотя она все еще упорно сопротивляется, не хочет
меня, и я частенько получаю нахлобучку, пытаясь раньше времени назвать ее своею.
Следовательно, я не могу сказать, что уже завоевал ее надолго, но смею утверждать, что
ухаживаю за ней и пытаюсь подобрать ключ к ее сердцу, несмотря на весьма ощутительные
отповеди.
Но не думай, что существует только одна женщина по имени Дама Натура или
Реальность; нет, это только фамилия целого семейства сестер с различными именами. Так что
нам нет нужды быть соперниками.
Ясно, дорогой мой? Разумеется, все это, как ты понимаешь, говорится в чисто
аллегорическом смысле.
Так вот, на мой взгляд, существует два рода любовниц. Есть такие, с которыми
занимаешься любовью, все время сознавая, что с одной или даже с обеих сторон нет
постоянного чувства и что ты не отдаешься своему увлечению полностью, безусловно и
безоговорочно. Такие любовницы расслабляют человека, они льстят и портят его; они
подрезают крылья очень многим мужчинам.
Любовницы второго рода совершенно не похожи на первых. Это collets montes –
фарисейки, иезуитки! Это женщины из мрамора, сфинксы, холоднокровные гадюки, которые
хотят раз и навсегда связать мужчину по рукам и ногам, не платя ему со своей стороны
безоговорочным и полным подчинением. Такие любовницы – сущие вампиры: они леденят и
превращают в камень.
Я уже оговорился, старина, что все это следует понимать в чисто аллегорическом
смысле. Итак, я приравниваю любовниц первого рода, подрезающих мужчинам крылья, к тому
направлению в искусстве, которое переходит в банальность; любовниц же второго рода, les
collets montes, что леденят и превращают в камень, я приравниваю к реальности в
академическом смысле или – если ты хочешь, чтобы я подсластил пилюлю, – к
академической нереальности; впрочем, сахар все равно не прилипает к пилюле, и, боюсь, ты
разглядишь ее сквозь тонкий его слой. Пилюля, конечно, горькая, но зато очень полезная – это
хинин.
Понял, старина?
Однако, благодарение богу, помимо этих двух женщин существуют и другие – из
семейства Дамы Натуры или Реальности, однако, чтобы завоевать одну из них, нужна большая
душевная борьба.
Они требуют от нас ни больше ни меньше, как всего сердца, души и разума, всей любви,
на которую мы способны; при этом условии они подчиняются нам. Эти дамы просты, как
голуби, и в то же время мудры, как змии (Матф., X, 16); они прекрасно умеют отличать тех, кто
искренен, от тех, кто фальшивит.
Эта Дама Натура, эта Дама Реальность обновляет, освежает, дает жизнь!
Есть люди – и мы с тобой, Раппард, вероятно, принадлежим к ним, – которые, лишь
полюбив по-настоящему, начинают сознавать, что до этого у них были только любовницы
первого или второго рода, и которые сознательно или бессознательно, но всегда достаточно
знакомы с представительницами обоих этих родов.
Словом, соответственно моей аллегории, ты сейчас связался с любовницей, которая
леденит тебя, сосет твою кровь, превращает тебя в камень.
Поэтому говорю тебе, дружище, ты должен вырваться из объятий этой мраморной (А
вдруг она гипсовая? Какой ужас!) женщины, иначе окончательно замерзнешь.
Помни истину: если даже я – соблазнитель, роющий глубокую яму, в которую ты
должен упасть, не исключено, что яма эта может оказаться кладезем, где обитает истина. Вот
так-то, старина. Думаю, что твоя любовница обманет тебя, если ты дашь обратить себя в
рабство. Пошли-ка ее ко всем чертям, и чем скорее, тем лучше. Но повторяю, толкуй все
сказанное в чисто аллегорическом смысле…
Недавно я сделал рисунок «Завтрак»; отдыхающий рабочий, который пьет кофе и
отрезает себе кусок хлеба. Рядом, на земле, лопата, принесенная им с поля.
И все-таки женщина, которую, судя по твоим словам, ты любишь, друг мой, и которая
пока что является твоим идеалом, слишком холодна. Она именно такова, как я представлял ее
себе: мрамор, гипс, в лучшем случае сомнамбула. Словом, все, что угодно, только не живое
существо.
Итак, ты утверждаешь следующее: откуда она взялась? С небес. Где обитает? Повсюду.
К чему стремится? К красоте и возвышенности.
Слава богу, ты, по крайней мере, искренен и, сам того не подозревая, соглашаешься со
мной в том, что избрал себе любовницу из тех, кого я именую collets montйs и т. д.
Да, ты описал ее совершенно правильно. Но до чего же фарисейка эта красивая дама и
до чего же ты влюблен в нее. Экая жалость!
«Сударыня, кто вы такая?» – «Я – Красота и Возвышенность». – «Мне ясно,
красивая и возвышенная дама, что вы считаете себя именно такой. Скажите только, таковы ли
вы на самом деле? Я охотно допускаю, что в определенные критические минуты, скажем, в дни
большого горя или радости, человек может почитать себя и красивым и возвышенным; надеюсь,
я принадлежу к тем, кто способен оценить такие качества. Почему же, несмотря на все это, вы
оставляете меня холодным и равнодушным, сударыня? Я уверен, что я не чересчур толстокож: я
встречал немало женщин, порою даже не хорошеньких и далеко не возвышенных, которые
очаровывали меня. Но вы-то, сударыня, ни в коей мере не очаровываете меня. Человеку не
подобает избирать своим ремеслом красоту и возвышенность!
Сударыня, я вовсе не люблю вас и, кроме того, не верю, что вы умеете любить, если
говорить не о любви на академических небесах, а о настоящей близости – где-нибудь в кустах