в то время как более здравомыслящие художники так же редки, как всегда».
Поверь, Раппард, я предпочел бы служить лакеем в ресторане, чем изготовлять акварели
на манер некоторых итальянцев. Не скажу того же о всех них, но я уверен, что ты согласишься
со мной в оценке направления и целей этой школы. Мои слова отнюдь не означают, что я не
ценю многих из них – я имею в виду художников, в чьих вещах есть нечто от Гойи, например
Фортуни, Морелли, иногда даже Тапиро, Хейльбута, Зюса и т. д.
Я впервые увидел эти вещи лет десять-двенадцать тому назад, когда служил у Гупиля.
Тогда я находил их великолепными и восхищался ими даже больше, чем тщательно
проработанными произведениями немецких и английских художников, Рохюссена или Мауве.
Но я уже давно переменил свое мнение, потому что, на мой взгляд, итальянские художники
немного напоминают птиц, умеющих тянуть только одну ноту, а я испытываю гораздо больше
симпатии к жаворонкам и соловьям, которые менее шумно и более страстно говорят нам куда
больше. При всем том произведений немцев у меня очень немного – хорошие вещи времен
Бриона теперь трудно найти.
В свое время я собрал коллекцию гравюр на дереве, по преимуществу упомянутых выше
мастеров, но, покидая Гупиля, я подарил ее своему другу англичанину, о чем теперь страшно
сожалею. Если хочешь иметь кое-что очень красивое, закажи в конторе «Illustration» «Вогезский
альбом» по рисункам Т. Шулера, Бриона, Валентена, Юндта и т. д. Стоит он, кажется, 5 фр., но
боюсь, что он уже распродан. Во всяком случае справиться стоит. Вполне возможно, что цена
сейчас повысилась; для просмотра его не высылают, поэтому сам я не рискую выписать его.
Мне известны лишь немногие подробности жизни английских рисовальщиков; я хочу
сказать, что не могу изложить биографию ни одного из них.
Тем не менее, пробыв в Англии целых три года и просмотрев целую кучу их работ, я
многое знаю о них и их произведениях. Оценить их в полной мере, не прожив долгое время в
Англии, почти невозможно.
У этих англичан совершенно особые чувства, восприятие, манера выражения, к которым
надо привыкнуть: но, уверяю тебя, изучать их стоит труда, потому что они – великие
художники. Ближе всего к ним стоят Израэльс, Мауве и Рохюссен, но все равно картина,
скажем, Томаса Феда совершенно непохожа на полотно Израэльса, рисунок Пинуэлла, Морриса
или Смолла выглядит иначе, чем рисунок Мауве, а Гилберт или дю Морье отличаются от
Рохюссена.
Кстати о Рохюссене. Я видел у него замечательный рисунок: французские генералы в
старой голландской ратуше требуют сведений и бумаг у бургомистра и синдиков города. Я
нахожу эту вещь такой же прекрасной, как, например, сцену в доме директора Вагнера в «Г-же
Терезе» Эркманна – Шатриана. Я знаю, что одно время ты не очень высоко ценил Рохюссена;
но я уверен, что, когда ты посмотришь самые значительные его рисунки, ты горячо полюбишь
его.
Для меня английские рисовальщики значат в искусстве столько же, сколько Диккенс в
литературе. Они отличаются точно таким же благородным и здоровым чувством, и к ним все
время возвращаешься снова. Мне очень хотелось бы, чтобы ты как-нибудь на досуге
просмотрел всю мою коллекцию.
Когда видишь много работ англичан сразу, начинаешь особенно отчетливо понимать
их: тогда они говорят сами за себя и становится ясно, что за великолепное целое
представляет собой эта школа художников. Точно так же надо прочесть Диккенса, Бальзака
или Золя целиком, для того чтобы стала понятна каждая их книга в отдельности.
Сейчас, например, у меня имеется не меньше пятидесяти листов, посвященных
Ирландии. Мимо каждого из них в отдельности можно пройти равнодушно, но когда видишь их
вместе, они поражают тебя.
Я не знаю портрета Шекспира работы Менцеля, но я очень хотел бы посмотреть,
насколько один лев понял другого. Работы Менцеля роднит с Шекспиром хотя бы одно то, что
они такие живые. У меня есть маленькое издание Фреда и большое Менцеля. Когда в
следующий раз приедешь в Гаагу, привези с собой, пожалуйста, портрет Шекспира.
Гравюр, о которых ты пишешь, у меня нет, за исключением Регаме, Хейльбута и
Маркетти; Жаке у меня тоже нет.
Нет у меня и Уистлера, но в свое время я видел несколько очень красивых его гравюр,
фигур и пейзажей.
Марины Уилли в «Graphic», о которых ты пишешь, меня тоже поразили.
«Поле вдовы» Боутона я знаю. Очень красиво. Моя голова настолько полна всем этим,
что я стараюсь устроить свою жизнь так, чтобы иметь возможность писать вещи из
повседневной жизни – то, что изображал Диккенс и рисуют художники, которых я упомянул.
Милле говорит: «В искусстве надо жертвовать своей шкурой». Да, искусство требует, чтобы
человек целиком жертвовал собой. Я ввязался в борьбу, я знаю, чего хочу, и болтовня по поводу
того, что именуют «иллюстративностью», не собьет меня с толку. Я почти полностью перестал
общаться с художниками, хотя и не могу точно объяснить, почему и как это произошло. Обо
мне думают бог знает что и распространяют самые эксцентричные и скверные слухи; из-за
этого я по временам чувствую себя одиноким и покинутым, но, с другой стороны, получаю
возможность сосредоточить свое внимание на вещах, которые вечны и неизменны, иными
словами, на вечной красоте природы.
Я часто вспоминаю старую историю про Робинзона Крузо, который не потерял мужества
в своем одиночестве и сумел найти себе определенный круг деятельности, так что искания и
труды придали его жизни смысл и активный характер.
Последнее время я занимался рисованием и акварелью, затем делал множество рисунков
фигуры с модели и набросков на улице. Кроме того, мне довольно часто позировал один
человек из богадельни.
Мне уже давно пора вернуть тебе книгу Шарля Роберта «Рисование углем». Я прочел ее
несколько раз, но уголь дается мне нелегко, и я предпочитаю работать плотницким
карандашом. Я хотел бы посмотреть, как работают углем: рисунки, сделанные им, очень быстро
становятся у меня вялыми, и это, вероятно, вызвано чем-то таким, что можно было бы легко
устранить, имей я возможность поглядеть, как работают углем другие.
В следующий твой приезд мне придется порасспросить тебя на этот счет.
Тем не менее я был рад прочесть книгу Роберта и совершенно согласен с автором: уголь
действительно чудесный материал для работы, и мне хотелось бы знать только, как лучше
употреблять его.
Возможно, что в один прекрасный день я, наконец, узнаю это, а также целый ряд других
вещей, которые пока еще неясны для меня.
Словом, возвращаю книгу с благодарностью. Прилагаю к ней несколько гравюр на
дереве, среди них две немецкие – Маршала. Гравюры Лансона и Грина, в особенности
«Углекопов», я нахожу просто прекрасными.
Если у тебя есть дубликаты, пожалуйста, не забудь прислать их мне.
Если прочтешь что-нибудь, заслуживающее внимания, пожалуйста, сообщи мне: я ведь,
в сущности, совершенно неосведомлен о том, что издается в наши дни. О литературе
предыдущих лет я знаю несколько больше. Во время болезни и после нее я с восторгом читал
Золя. Раньше я считал Бальзака уникальным явлением, но теперь вижу, что у него есть
преемники. И все же, Раппард, как далеки времена Бальзака и Диккенса, Гаварни и Милле! С
тех пор как эти люди вкусили вечный покой, прошло не так уж много времени; однако, с тех
пор как они начали работать, утекло очень много воды и произошли большие перемены, хоть я
и не сказал бы, что к лучшему. Однажды я прочел у Элиот: «Это умерло, но я думаю об этом,
как о живом». По-моему, то же самое можно сказать и о том периоде, о котором я пишу. Вот
почему я так люблю, например, Рохюссена. Ты пишешь об иллюстрировании сказок. А знаешь
ли ты, что Рохюссен сделал несколько превосходных акварелей – сцены из немецких легенд?
Я знаю его серию «Ленора», где блистательно передано настроение. К несчастью, в обращении
имеется очень мало значительных рисунков Рохюссена: их гораздо скорее можно обнаружить в
папках богатых коллекционеров. Как только ты мало-мальски энергично займешься
коллекционированием гравюр на дереве, ты, конечно, услышишь всяческую ученую болтовню
об «иллюстративности». Но что происходит с гравюрами на дереве? Хорошие попадаются все
реже, доставать их все труднее, и люди, которые охотятся за ними, в конце концов перестают
находить их. На днях я видел полный комплект серии Доре «Лондон». Уверяю тебя, это
великолепно и благородно по настроению. Пример – «Ночлежка для бедняков», которая, по-
моему, у тебя есть; во всяком случае, ты можешь достать ее…
Прилагаю к письму несколько исключительно хороших Моренов и старых Доре –
листы, которые попадаются все реже и реже…
Так вот, посылая тебе их, я считаю не лишним прибавить, что в этих засаленных
гравюрах на дереве чувствуется аромат времен Гаварни, Бальзака и Виктора Гюго, нечто от
почти позабытой ныне «Богемы», к которой я испытываю глубокое почтение. Каждый раз,
когда я вижу эти листы, они побуждают меня делать все, что я могу, и энергично браться за
работу.
Конечно, я тоже вижу разницу между рисунком Доре и рисунком Милле, но один не
исключает другого.
Между ними есть не только разница, но и сходство. Доре умеет моделировать торс и
передать сочленения лучше, бесконечно лучше, чем многие, кто с чванливым самомнением
поносит его. Доказательство – оттиск «Купальщиков на море», которых сам он рассматривал
лишь как грубый набросок.
Вот что я скажу: если бы рисунки Доре критиковал кто-нибудь вроде Милле
(сомневаюсь, что он стал бы это делать, но допустим, что стал бы), такой человек имел бы на