снова. Хотелось бы мне посмотреть что-нибудь из его вещей; на днях я написал об этом моему
брату, который не раз давал мне очень точные сведения (например, о картинах Домье)…
Мне хочется снова поговорить с тобой, и я был бы счастлив, если бы ты в ближайшее
время нашел возможность приехать и посмотреть мое собрание номеров «Graphic». Пишу тебе,
чтобы заранее предупредить о переменах в моей домашней жизни, потому что не знаю точно,
как ты смотришь на такие вещи.
Живи мы во времена «Богемы», такая семья и такая мастерская, как моя, не
представляли бы собой для художника ничего необычного. Но в наше время мы далеко ушли от
прежней «Богемы», и художники стали считаться с соображениями респектабельности, которые
я не совсем понимаю, хотя и не хочу обижать тех, кто за них держится.
Повторяю, живи мы во времена «Богемы», я не стал бы останавливаться на этом, но
теперь, дружище Раппард, скажу тебе откровенно: я сожительствую с женщиной, у которой
двое детей, и нашлось немало людей, отказывающихся из-за этого общаться со мной, что
обязывает меня поставить тебя обо всем в известность.
Итак, приедешь ли ты посмотреть мои «Graphics» в ближайшие дни?..
Ах, друг мой, как бы я хотел, чтобы в нашем обществе и особенно среди художников
сохранилось немножко больше от прежней «Богемы»!
Не думай, что люди не приходят ко мне только из-за этой женщины. Она, конечно, одна
из причин моего одиночества, но главная его причина – в самой живописи, хотя этим летом я
ежедневно писал этюды. Короче говоря, я глубоко разочарован своим общением с
художниками. Наладятся ли у меня отношения с ними?
Не так давно одного здешнего художника-пейзажиста Бока поместили в сумасшедший
дом. До того как он заболел, было очень трудно добиться для него хоть какой-то помощи, хотя
во время болезни, благодаря вмешательству Мауве, для него кое что делали. Теперь, когда его
упрятали, все отзываются о нем с большой симпатией и называют его очень искусным
мастером.
Например, некий господин, который неизменно отказывал ему в помощи и отказывался
покупать его рисунки, объявил на днях, что они «лучше рисунков Диаза» – заявление, на мой
взгляд, несколько преувеличенное. Несчастный Бок сам рассказывал мне год назад, что
однажды в Англии он получил серебряную медаль, которую впоследствии вынужден был
продать на лом…
Другой художник, Брейтнер, с которым я по временам ходил делать наброски на улице и
который лежал в больнице одновременно со мной, получил место учителя рисования в
городской школе, хотя, как мне известно, эта работа нисколько не интересовала его.
Хорошее ли ныне время для художников? Когда я впервые приехал в этот город, я
обошел все мастерские, какие только мог, чтобы познакомиться с людьми и завести друзей.
Теперь я в этом отношении сильно поостыл и держусь того мнения, что у таких знакомств есть
весьма неприглядная оборотная сторона, так как художники часто прикидываются
дружелюбными лишь для того, чтобы потом подставить тебе ножку. Это просто проклятие
какое-то. Ведь мы должны были бы помогать и верить друг другу, потому что в обществе и без
того много враждебности и потому что в целом нам жилось бы гораздо легче, если бы мы сами
не вредили нашим общим интересам. Зависть систематически понуждает многих дурно
отзываться о других, а каков результат? Вместо того, чтобы составить единое целое,
корпорацию художников, чья сила в единении, каждый держится отдельно, работает один, а те,
кто в данный момент находятся наверху, своей завистью создают вокруг себя пустыню, что, на
мой взгляд, весьма неблагоприятно отражается на них самих. Острое соревнование в живописи
и рисунке – вещь в определенном смысле хорошая или, по крайней мере, оправданная, но
художникам не следует становиться личными врагами: они должны сражаться друг с другом
иным оружием.
Во всяком случае, если, конечно, эти соображения не являются для тебя препятствием,
обдумай, пожалуйста, не хочешь ли ты приехать и посмотреть мои «Graphics»; они просто
великолепны…
Я написал бы тебе обо всем, о чем пишу сейчас, еще раньше, но события эти казались
странными даже мне самому; кроме того, неприятные переживания, связанные с кое-какими
людьми, обозлили меня. И теперь я пишу тебе все это не потому, что считаю тебя человеком
ограниченных взглядов в некоторых житейских вопросах, не потому, что боюсь, как бы ты не
нашел мои поступки несообразными, а потому, что считал бы нечестным снова пригласить тебя
посмотреть мои гравюры на дереве, не предупредив о том, что в моей домашней жизни
произошли большие изменения и что в связи с этими изменениями многие люди избегают меня
и самым решительным образом отказываются переступить порог моего дома.
Мастерская моя гораздо просторнее прежней, но я вечно боюсь, как бы хозяин не
повысил плату или не нашел жильцов, которые в состоянии платить больше, чем я. Как бы то
ни было, эта мастерская пока что за мной, а она очень удобна.
Ах, были у меня и другие женщины, и иллюзия, и разочарования, но я никогда не думал,
что все обернется таким вот образом! Что же касается вышеупомянутой женщины, то меня так
тронула заброшенность и беспомощность этой одинокой матери, что я не стал колебаться.
Думаю, что я не сделал тогда ничего дурного, как не делаю и сейчас. Нельзя же ведь – по
крайней мере, с моей точки зрения – пройти мимо женщины-матери, которая всеми покинута и
погибает от нужды. А эта женщина так похожа на одну из фигур, которые рисовали Холл или
Филдс!
P 25 note 37
Только что получил рулон гравюр на дереве, за которые сердечно благодарю. Они все
без исключения хороши, а Хейльбут – самый прекрасный из листов, уже находящихся в моем
владении. Помнится, ты как-то говорил мне о необыкновенно тонком выполнении этих гравюр.
Почему я об этом вспомнил? Да просто потому, что сам был поражен их выполнением: это как
раз то, о чем писал мне брат в последнем письме. Когда ты приедешь сюда, я покажу тебе, как
это делается, и ты, надеюсь, будешь удивлен не меньше, чем удивлялся я сам. Не сомневаюсь,
что тогда ты поймешь, как достигаются эти эффекты серого, белого и черного…
Мне кажется, когда владеешь вот таким листом и неоднократно его разглядываешь, им
начинаешь восхищаться все больше и больше. Думаю, что ты знаком со всеми тремя гравюрами
Херкомера, которые я посылаю тебе сегодня: мне хочется, чтобы они были и у тебя…
На мой взгляд, собрание таких вот листов становится для художника чем-то вроде
Библии, в которую он время от времени вчитывается для того, чтобы привести себя в
благочестивое настроение. Я считаю, что их хорошо не только знать, но и постоянно иметь под
рукою у себя в мастерской.
Я ни на мгновение не сомневаюсь, что, получив эти листы, если только у тебя их еще
нет, ты сразу поймешь, как хорошо иметь их, и почувствуешь желание никогда с ними не
расставаться… И это вполне естественно: обладание такими листами само по себе заставляет
часто думать о них и отчетливо и глубоко запечатлевает их в твоей памяти. Верю, что и с этими
произойдет то же самое: они постепенно будут становиться все более близкими твоими
друзьями…
Много лет тому назад я думал, что большинство художников испытывает те же чувства в
отношении искусства и смотрит на него так же, как мы с тобой, но в известном смысле я очень
заблуждался…
Хочу сказать еще два слова по поводу «Ирландских эмигрантов» Холла.
Тип женщины, о которой я писал тебе, до известной степени напоминает главную
фигуру этого листа, – я имею в виду мать с ребенком на руках,– если взять ее в целом, не
обращая внимания на детали.
Я не сумел бы описать ее тебе лучше.
P 32 note 38
Эту неделю я работал над рисунками фигур с тачками; возможно, они пригодятся и для
литографий; впрочем, откуда мне знать, что из этого выйдет? Я просто продолжаю рисовать,
вот и все. Как я уже писал тебе, на этой неделе меня зашел навестить ван дер Вееле. Я только
что кончил работать с моделью, и мы устроили нечто вроде художественной выставки листов из
«Graphic», разложив их на тачке – атрибуте модели, которую я рисовал с особым вниманием;
мы рассмотрели один лист Бойда Хоутона – я уже однажды писал тебе о нем; он изображает
коридор в редакции «Graphic» под рождество. Натурщики пришли пожелать художникам
веселого рождества и, по всей вероятности, получить чаевые. Большинство натурщиков –
инвалиды; шествие открывает человек на костылях, за полу его пальто держится слепой,
который несет на плечах безногого, а за полу его пальто, в свою очередь, держится еще один
слепой, за которым следует раненый с повязкой на голове; за ним тащатся остальные. Я спросил
ван дер Вееле: «Как вы думаете, достаточно ли мы пользуемся моделями?» Ван дер Вееле
ответил: «Когда Израэльс зашел на днях ко мне в мастерскую и увидел мою большую картину с
тачками песка, он сказал: «Прежде всего, советую вам использовать как можно больше
моделей».
Да, я думаю, что многие, будь у них чуть больше денег, чаще пользовались бы
моделями; но если бы мы тратили на них хотя бы каждые десять пенсов, которые можем
уделить, то и тогда…
Было бы замечательно, если бы художники объединились и существовало такое место,
где каждый день собирались бы модели, как в добрые старые времена «Graphic».
Как бы то ни было, будем, насколько возможно, поощрять и вдохновлять друг друга,
честно и правдиво, с горячностью, силой и убежденностью работая именно в этом направлении,