Вот тебе еще несколько стихотворений Жюля Бретона; уверен, что они произведут на
тебя большое впечатление, если ты еще не знаком с ними. Сегодня или, вернее, последние
несколько дней я писал этюд ткацкого станка, набросок которого у тебя имеется. Пытался я
также передать колорит зимнего сада. Но он теперь уже весенний сад и стал совершенно
другим.
Сейчас ты получишь маленькую нахлобучку. Я хочу сказать, что, когда заезжал к тебе
зимой, ты был настроен против «энтузиазма». Я имею в виду повторенную тобой фразу Япа
Мариса, который якобы сказал, что не знает слова энтузиазм. Но он-то сам, то есть Яп, слава
богу, на практике, в жизни вел себя как раз наоборот. Допускаю, что он действительно сказал
что-то в этом роде, применительно к специальному случаю; однако писать он продолжал при
любых обстоятельствах. Птицы перестали бы петь, а художники писать, если бы они постоянно
спрашивали себя, не слишком ли они усердствуют. А теперь я не прибавлю больше ни одного
слова – читай-ка лучше «Сверчков».
P 43 note 42
Благодарю за письмо: оно очень порадовало меня. Я был счастлив услышать, что ты
находишь кое-что в моих рисунках.
Не стану входить в обсуждение общих мест, касающихся техники, но самым
решительным образом утверждаю, что если я приобрету больше, употребляя мое словечко,
выразительности, люди станут говорить не реже, а, наоборот, еще чаще, что у меня нет
техники.
Как видишь, я совершенно согласен с тобой в том, что все выражаемое мною в моей
работе нужно выражать еще более энергично, и я упорно работаю, чтобы набраться сил в этом
отношении. Но будет ли меня лучше понимать широкая публика, когда, я наберусь этих сил?
Нет. Тем не менее я по-прежнему считаю, что рассуждения того почтенного человека, который,
имея в виду твою работу, поинтересовался: «Он рисует за деньги?» – это рассуждения дурака,
так как это высокоинтеллектуальное существо, очевидно, почитает аксиомой, что
оригинальность мешает человеку делать деньги.
Выдавать подобный тезис за аксиому, потому что он решительно не может быть
доказан, – это, как я уже писал, один из обычных трюков таких дураков, таких ленивых
маленьких иезуитов.
Неужели ты думаешь, что я не забочусь о технике, что я не ищу ее? Безусловно, ищу, но
лишь постольку поскольку, – нет, нет, не мешай мне сказать то, что я могу сказать, – а если
это мне не удается или удается не вполне, я делаю все от меня зависящее, чтобы исправить или
улучшить ее; но мне совершенно наплевать, соответствует ли мой язык требованиям
«грамматистов». (Вспомни свое собственное сравнение: если кто-нибудь может сказать нечто
полезное, истинное, необходимое, но делает это в выражениях, которые трудно понять, какую
пользу приносит такое высказывание и самому оратору, и его слушателям?)
Хочу несколько задержаться на этом пункте, и прежде всего потому, что история
неоднократно являет нам любопытные аналогичные примеры.
Всякому понятно, что с аудиторией следует говорить на ее родном языке, если она знает
только один язык: было бы абсурдно не принять этого, как нечто само собой разумеющегося.
Но вот вторая часть проблемы. Предположим, у человека есть что сказать и говорит он
на языке, который его аудитория понимает интуитивно. Тогда время от времени ей будет
казаться, что оратор, возглашая истину, не владеет ораторским искусством, и то, что он
говорит, придется не по вкусу большинству слушателей, и его назовут «человеком с медленной
речью и неповоротливым языком», за что и начнут презирать.
Он может почитать себя счастливцем, если найдется хотя бы один или, в лучшем случае,
несколько слушателей, для которых его слова будут поучительны, потому что эти слушатели
ищут не звонких тирад, а того правдивого, полезного, необходимого, что содержится в его
словах, что просвещает аудиторию, расширяет ее кругозор, делает ее свободнее и образованнее.
А теперь о художниках. Разве цель и non plus ultra 1 искусства сводятся к созданию
своеобразных цветовых пятен и причудливого рисунка, которые именуются отличительными
особенностями техники? Безусловно, нет. Возьми Коро, Добиньи, Дюпре, Милле или Израэльса
– людей, которые, несомненно, являются великими вождями. Их работа выходит за пределы
цвета; она так же отличается от работ всех этих господ изящных художников, как молитва или
хорошее стихотворение отличаются от ораторской тирады Нумы Руместана.
1 Высшее достижение (лат.).
Работать над техникой нужно постольку, поскольку ты должен уметь лучше, более
точно и более серьезно выражать то, что чувствуешь; и чем менее многословна твоя манера
выражения, тем лучше.
Что касается всего остального, то о нем не стоит беспокоиться. Почему я так говорю? Да
потому, что заметил, как неодобрительно ты иногда относишься ко многому такому в своей
собственной работе, что, на мой взгляд, решительно хорошо. По-моему, техника у тебя лучше,
чем, например, у Хавермана, потому что уже сейчас в твоем мазке есть нечто личное,
характерное, оправданное и сознательное, в то время как в работах Хавермана неизменно
присутствует условность, вечно напоминающая о мастерской и никогда о натуре.
Взять, к примеру, наброски, которые я у тебя видел: «Бедный маленький ткач» и
«Женщины Терсхелинга». Они проникают в самую суть вещей. А Хаверман вызывает у меня
только чувство неловкости и скуки.
Ты – я боюсь этого и поздравляю тебя с этим – тоже еще услышишь в будущем те же
самые упреки насчет твоей техники, не говоря уж об упреках по поводу твоих сюжетов и всего
прочего, услышишь даже, если твой мазок, который очень характерен уже сейчас, станет еще
более характерным.
Увы, мы живем не во времена Торе и Теофиля Готье; тем не менее существуют
любители искусства, которые искренне ценят написанные с чувством вещи.
Подумай сам, так ли уж мудро разглагольствовать о технике в наши дни. Но ты
возразишь, что это как раз то, чем занимаюсь я сам. Да, это действительно так, и я сожалею об
этом.
Что касается меня, то я намерен, даже когда буду гораздо лучше владеть кистью, чем
сейчас, настойчиво заявлять всем и каждому, что я не умею писать. Слышишь? Даже тогда,
когда я выработаю собственную манеру, более широкую и точную, чем та, которая характерна
для меня сейчас. Я нахожу замечательным то, что сказал Херкомер, открывая свою
собственную художественную школу для людей, которые уже умели писать: он настоятельно
просил своих учеников оказать ему любезность и писать не так, как пишет он, а соответственно
их собственным индивидуальностям. «Моя задача заключается в том, – сказал он, – чтобы
давать свободу индивидуальности, а не вербовать последователей теории Херкомера».
Львы не подражают друг другу.
В последнее время я много писал: сидящую девушку, наматывающую шпульки для
ткачей, и отдельно фигуру ткача.
Очень хочу, чтобы ты в самое ближайшее время посмотрел мои живописные этюды –
не потому, что я удовлетворен ими. а потому, что они, по-моему, убедят тебя в том, что я
безусловно набиваю себе руку; если же я говорю, что придаю сравнительно небольшое
значение технике, то делаю это не потому, что стремлюсь избежать труда или борьбы с
трудностями – мой метод совершенно не таков.
И еще я очень хочу, чтобы ты познакомился с этим уголком Брабанта, на мой взгляд,
куда более красивым, чем район Бреды. Сейчас он просто замечателен…
Раппард, я не люблю писать или рассуждать о технике вообще, хотя я с удовольствием
готов поспорить и с тобой и с любым другим художником о манере воплощения каждого из
моих замыслов и отнюдь не отрицаю практической пользы таких споров.
Однако последнее обстоятельство не опровергает мою первую мысль, которую я,
возможно, сформулировал недостаточно точно. Эта мысль – не могу подобрать нужных слов
– строится не на чем-то негативном, а, наоборот, на позитивном начале.
Это позитивное начало заключается в сознании того, что искусство есть нечто более
великое и высокое, чем наша собственная искусность, талант, познания; искусство есть нечто
такое, что создается не только человеческими руками, но и еще чем-то, что бьет ключом из
источника, скрытого у нас в душе; ловкость же и техническое мастерство в искусстве чем-то
напоминают мне фарисейство в религии.
Мои симпатии как в области литературы, так и в области живописи сильнейшим
образом привлекают те художники, которые руководствуются, прежде всего, порывом души.
Например, Израэльс очень искусен в технике, но так же искусен и Воллон; тем не менее
я предпочитаю Израэльса Воллону, потому что вижу в работах первого нечто большее и совсем
иное, чем мастерское изображение материала, нечто совсем отличное от светотени, нечто
совсем отличное от цвета, хотя это «нечто совсем отличное» раскрывается с помощью точной
передачи освещения, характера материала, цвета. Элиот также обладает этим особым
свойством, которое я в гораздо большей степени нахожу в работах Израэльса, чем в работах
Вол-лона; то же самое относится и к Диккенсу.
Объясняется ли это выбором сюжетов? Нет, потому что последний тоже не причина, а
следствие. И вот что, между прочим, я еще хочу добавить: Элиот – мастер выполнения, но
помимо этого она обладает другим признаком гения, признаком, о котором я сказал бы так:
«Читая ее книги, человек стремится стать лучше; вернее, ее книги пробуждают в нем
стремление стать лучше».
Сам того не замечая, я много распространяюсь о выставках, хотя на деле придаю им