Я чувствовал, что всё дошло до какой-то точки, когда не только я осознавал себя чужаком в этой семье, но и как-бы-родители, и Мики начали воспринимать меня, словно постороннего.
На уроках музыки Зоя Григорьевна была мной недовольна. Я был плохо сосредоточен, играл мимо нот и часто сбивался. Однажды она слушала меня с таким лицом, что я подумал: сейчас скажет, чтобы я проваливал и больше не возвращался.
Но она вдруг сказала:
— Я хочу дать тебе домашнее задание. Сочини собственную композицию.
— Чего? — удивился я. — Я не смогу…
— Сможешь, конечно, что за глупости?
— Да не, я не смогу… Да и какую?
— Какую хочешь. Сочини собственную сказку.
— Что ещё за сказка?
— Музыкальная.
Несколько дней я даже не думал об этом задании, потому что был совершенно уверен, что не справлюсь. Одно дело сымпровизировать какой-то набор мелодий, смутно связанных между собой, другое — что-то собственное и осмысленное. Я сомневался, что вообще обладал способностью к осмыслению.
Но композиция всё-таки написалась: получилось похоже на Шопена — похоронно-мрачная и медленная, но Славе понравилась. Или он просто так сказал, что понравилась.
Спросил, о чём это.
Я сказал:
— Просто сказка.
— Но у сказки же есть какое-то содержание?
— Такие сказки пишет Мики, — заметил я. — А у меня просто музыка.
— Разве музыка может быть ни о чём?
Я задумался. Наверное, может.
И сказал первое, что пришло в голову:
— Жил был один человек, который всегда чувствовал себя одиноким, и его никто не любил.
— А что потом?
— Потом он умер.
— От чего?
— Не знаю. От скуки. Он же всегда был один.
— Кто-нибудь пришёл на его похороны?
— Нет.
Сказав это, я почувствовал, как по щекам побежали слёзы — одна за другой. Вот этого я не ожидал от себя — слёз. Какая-то идиотская, нелепая ситуация, ведь ничего не случилось. Я чувствовал себя персонажем фильма, где всё время кто-то кого-то не понимает, а главный герой мечется и мечется.
Слава наклонился ко мне, слегка дотронулся до моей щеки, смахнув слезу.
— Если ты захочешь мне что-то рассказать — я рядом.
Я судорожно выдохнул:
— Что рассказать?
— Что захочешь.
— Я не специально стравил Сэм с собаками, — проговорил я сквозь слёзы. — Я не хотел ничего плохого, я испугался…
— Я знаю.
Я начал часто дышать, думая, в чём бы ещё я мог признаваться. Из-за слёз Слава расплывался у меня перед глазами, и от этого говорить с ним было легче.
— А ещё я не ненавижу вас…
Слава вдруг обнял меня, прерывая мои бессвязные попытки объясниться:
— Если тяжело — можем помолчать. Я и так понимаю всё, что ты хочешь мне сказать.
Может, семья проверяется именно так? Можно сколько угодно говорить: «Я тебя люблю» или «Я тебя ненавижу», но это ровным счётом не будет значить ничего, пока не настанет момент, который по-настоящему раскроет вас друг перед другом. Наверное, в настоящих семьях это всегда случается. Это как посвящение — каждый должен через это пройти.
Из-за того, что я распустил нюни, Слава нашёл мне психолога. Ужасно.
Хуже, чем это, было только то, что этого психолога посоветовала ему мама Лёты — потому что Лёта тоже к нему ходила. Я, когда услышал об этом, сказал: — Ха, так и знал, что она психичка.
— Вряд ли она «психичка», — ответил мне Слава. — К психологам ходят здоровые люди. Мики тоже ходил.
Это был плохой пример. Я ответил:
— Мики похож на психа.
Я представил, как меня поведут в психиатрическую больницу, такую же тёмную и мрачную, как в фильме «Остров проклятых», и как я буду сидеть в коридоре (а мимо будут бегать крысы, конечно же), а потом из кабинета выведут Лёту, и у неё будет пена изо рта, но самое страшное даже не это, а то, что она всем расскажет, что я тоже теперь долбанутый.
Не знаю даже, как так получилось, что мы с Лётой друг друга ненавидим. Наша вражда зародилась сразу же, как я впервые познакомился с теми предателями во дворе. Жора тогда начал дразнить меня детдомовским, а остальные чуть не подхватили — но я вовремя успел плюнуть Банзаю в глаз, чем завоевал всеобщий авторитет.
А потом эта Лёта-мозги-из-помёта поймала меня у подъезда и спросила:
— Ты правда из детского дома?
Но я ей ответил:
— Отвали от меня, а то в глаз плюну.
В общем, я ей почему-то не понравился. Хотя она никому не пожаловалась, что я ей нагрубил — обычно все сразу мамочкам ноют, но Лёта этого не сделала. Это было странно. Я думал, что разбираюсь в людях.
Я знал, что, когда ты детдомовец и приходишь в место, где остальные дети из семьи, все сначала стараются над тобой посмеяться, потому что ненавидят. Наверное, думают, что ты сейчас обшаришь их карманы или выкинешь какую-нибудь глупость. Если честно, это не совсем безосновательные опасения, но мне от этого не легче.
Так что есть такое негласное правило: начинай ненавидеть быстрее, чем успеют возненавидеть тебя. Мне легко было плюнуть в Банзая — я туда пришёл уже его ненавидя. И с Лётой также. Я знал, что в вопросах ненависти лучше идти на опережение.
Я и к психологу пришёл, заранее его ненавидя.
Он, кстати, сидел не в психиатрической больнице, а в обычном бизнес-центре — в кабинете. Халата у него тоже не было, как и инструментов для проведения лоботомии. В кабинете стояли два кресла — одно напротив другого, журнальный столик с салфетками для плакс (как в фильмах), огромное зеленое растение и полки со всякой ерундой типа статуэток.
Сам он был бритоголовый, в рубашке с короткими рукавами, из-под которых виднелись татуировки: правая рука, например, была покрыта черной краской до кисти. На левую руку огибал хвост дракона, и я догадался, что голова дракона, должно быть, в районе плеча. М-да, не так я себе представлял мозгоправа.
Он сначала со Славой говорил, а потом меня пригласили, а Слава вышел. Я зашёл — он поздоровался и протянул мне руку. Я сел в кресло, не дотронувшись до неё.
— Ты не хочешь жать мне руку? — спросил он.
А я сказал:
— Нет.
— Почему?
— Вы мне не нравитесь.
Он улыбнулся:
— Но мы ещё даже не знакомы.
— А мне все заранее не нравятся.
— Почему?
— Потому что всем не нравлюсь я.
— А мне ты нравишься, — ответил мозгоправ.
Я пожал плечами:
— Это безответно.
Он снова улыбнулся, как будто у нас шла милая беседа. Сказал:
— Меня зовут Александр. А тебя?
— А меня зовут Дидлз-один-два-три-Бомб, — это был мой ник в Майнкрафте.
Александр слегка приподнял брови:
— Серьёзно?
— Ага, — кивнул я. — Не верите — спросите Славу.
— Верю, — ответил тот. — Хоть твой папа и называл другое имя.
— Он не мой папа, — тут же откликнулся я. — Поэтому не в курсе.
— А кто он?
Недолго думая, я наговорил ерунды:
— Меня вырастили в пробирке пришельцы с Марса и отправили на Землю в качестве суперсекретного шпиона, но мой корабль сломался, и я не могу вернуться домой. Теперь приходится здесь жить.
Поймав его то ли насмешливый, то ли удивлённый взгляд, я добавил для убедительности:
— Не верите — спросите у пришельцев.
— Зачем мне перепроверять то, что ты говоришь? — спросил он. — Я тебе и так верю. Расскажи лучше про свою родную планету, Дидлз. Скучаешь по ней?
Я удивился, что он действительно назвал меня Дидлз, и что он пытался расспрашивать про фантастические и невозможные события. Он что, правда в них поверил? Может, он умственно-отсталый? А ещё других лечить пытается…
Вместо ответа, я поправил его:
— Называйте меня полным именем — Дидлз-один-два-три-Бомб.
— Извини, Дидлз-один-два-три-Бомб, — отозвался он. — Так что, расскажешь про Марс?
— На Марсе всех детей выращивают в пробирках, поэтому я теперь экоактивист.
— Экоактивист из-за пробирок на Марсе?
— Ну да. Моя подружка тоже экоактивистка, так что когда мы поженимся и решим завести детей, то сделаем это в пробирках.
— А это как-то влияет на экологию?
— Причём здесь экология? — не понял я.
Но Александр почему-то кивнул и сменил тему:
— Значит, у тебя есть подружка и вы даже хотите пожениться?
— Ага.
— То есть, ты ей нравишься, хотя в начале нашей беседы говорил, что не нравишься никому.
— Не знаю, нравлюсь ли ей.
— Как так? — засмеялся психолог. — Она же твоя подружка!
— Да, но мы пока на стадии отношений, когда она… Не в курсе.
— Вот как. А ты планируешь ей рассказать?
— Я хотел позвать её на свидание.
— Правда? — как будто обрадовался он. — И когда?
— Не знаю. Уже давно собирался. Но у меня было много дел, то сё, потом собаку погрызли…
Я даже не заметил, как мы разговорились про Нину — психолог слушал внимательно, и ему было не смешно от того, что я влюбился, что она меня старше, и что я хочу с ней свидания. Он ни над чем не посмеялся, даже чуть-чуть. Он даже рассказал, как будет её лучше закадрить.
Ну, то есть, я спросил:
— А я должен ей что-то подарить, если это свидание?
— Ты ничего не должен. Только если сам хочешь.
— А что принято дарить? Цветы?
— Я не знаю, — пожал он плечами. — Всем нравится разное. Подари то, что сам посчитаешь нужным, главное — от всего сердца.
Я усмехнулся:
— Даже если я решу подарить ей плоскогубцы?
Но Александр ответил серьёзно:
— Даже их, если от всего сердца.
За всей этой болтовнёй я и не заметил, как прошёл час. Оказывается, мы разговаривали на время. Смешно, но мне понравилось — больше я ни с кем про Нину поговорить бы не смог. Мики уже сказал мне, что она старая и у меня нет шансов, а родители тем более не обрадуются.
Слава сказал, что через неделю мы снова к нему придём. Я подумал: неплохо, буду ходить к нему за советами, как общаться с девчонками, а то среди этих геев ничего не поймёшь.
[11]
У нас не получилось свидания с Ниной. Она вообще не поняла, что это было свидание. Я к ней накануне подошёл во дворе и сказал: