В какой-то момент, я уже устал над ней смеяться, и комичность ситуации перешла в неловкость. Лёта сидела красная, как помидор, и даже перестала шикать на меня, чтобы я заткнулся.
Всё закончилось само, когда вернулся психолог. И то, я не уверен, закончилось ли это для Лёты, но я прошёл в кабинет вслед за Александром.
Он сказал:
— Привет. Рад тебя видеть.
На нём была толстовка с изображением Ван Гога — просто огромная башка на всю толстовку. Ну и стиль.
Плюхаясь в кресло, я уточнил:
— На самом деле рады или так принято говорить в начале сеанса?
— На самом деле рад, — коротко улыбнулся Александр. — О чём ты хочешь сегодня поговорить?
Я удивился:
— Не знаю. Это же вы должны придумывать темы.
Он лишь кивнул:
— Хорошо, можем поговорить про математику. Любишь математику?
Я нахмурился:
— Ладно, давайте мою тему, — немного подумав, спросил: — Зачем вы рассказали Лёте, что я влюблен в Нину?
Он, конечно же, начал отпираться:
— Я ей ничего про тебя не говорил. У меня нет такого права — наши разговоры конфиденциальны.
— Но она теперь смеется из-за того, что Нина меня отшила. Откуда ей это известно?
— Точно не от меня, — заверил Александр. — А Нина тебя отшила?
— Она привела какого-то парня на наше свидание.
— Оу, — сочувственно произнёс психолог. — Довольно нетипично для свиданий.
— Да, она затупила, — согласился я. — Но вообще-то она нормальная. Вам бы понравилась. У неё волосы зелёные и ноги волосатые.
Александр согласился:
— Да, звучит хорошо.
— Ещё бы вам понравился мой брат. Он, наверное, голубой. Вы голубой?
— Боюсь, я не могу ответить тебе на этот вопрос.
— Вы ещё в себе не разобрались? Понимаю… Я когда гуглил про геев, прочитал, что это бывает сложно. Сначала я их ненавидел, но сейчас уже привыкаю. Мне все ещё немного неприятно, но даже если вы гей, я не думаю, что вы совсем уж гадкий.
— Я рад слышать об этом. А почему ты их ненавидел?
— К тому же, — продолжал я, игнорируя его вопрос, — среди геев много талантливых людей. Вот, например, Лёта смотрела «Теорию Большого взрыва», и там есть актёр гей. Он забавный. А ещё Элтон Джон. Он самый классный музыкант на свете. Вам нравится Элтон Джон?
— Да, у него неплохая музыка.
Я почти оскорбился:
— Она отличная, а не «неплохая». И вот мой брат — он пишет книги. Прикиньте? Это очень сложно. Вы знаете, сколько слов в русском языке?
— Не знаю. Сколько?
— Я тоже не знаю. Но не очень много, да? В смысле, ну, их хватит, наверное, на одну книгу, максимум — две. А у нас дома стоит десять томов Достоевского. Где он взял столько слов на десять томов?
— Наверное, он использовал одни и те же слова?
— Да, так и есть, просто по-разному соединяет их между собой. Но это ведь сложно, разве нет? Тоже надо быть умным.
— Безусловно.
Тогда я замолчал и просто улыбнулся ему, потому что у меня закончились геи, которых я мог бы привести в пример. Он уже было хотел задать какой-то вопрос, но я засмотрелся на его толстовку и спросил: — Вы её в музее надыбали?
— Нет, в интернет-магазине.
— Мне нравится.
— Спасибо, — Александр улыбнулся. — А мне нравятся твои носки.
У меня были белые носки, а на них — очень много маленьких рук, показывающих средний палец. Помню, Лев был категорически против мне такое покупать, поэтому пришлось тайно выпрашивать у Славы. Он разрешил.
— Трусы у меня ещё круче, — похвастался я.
— Не будем показывать, — попросил психолог. — Так что, поговорим о Нине?
— Да, давайте. Так что думаете, она старуха?
Мы проговорили целый час, как в тот раз, и вот что я понял: он не думает, что Нина — старуха. Он сказал, что у нас небольшая разница в возрасте, только, возможно, мне придётся подождать, чтобы дорасти до неё. Наверное, у него плохо с математикой: если я буду расти, то и Нина будет — это бесконечная гонка, в которой я никогда не стану одного с ней возраста.
Ещё он продолжает утверждать, что ничего не рассказывал Лёте, и что мне не стоит так категорично считать её тупицей, она хороший человек, даже если в четыре года у неё были глисты.
Я решил, что обо всём этом подумаю позже.
[12]
Начался учебный год и я впервые открыл учебник по литературе. Так-то я ненавижу читать. Но все люди с цветными волосами, которых я видел раньше, любили читать, так что и Нина, наверное, не исключение. Может быть, она не захочет встречаться со мной только потому, что я гораздо глупее? Слава и Лев примерно равны по интеллектуальному развитию — они оба умные. А родители Нины и Жоры — наоборот, оба тупые. А чтобы тупой и умный сошлись — так не бывает. Это, наверное, как в пословицах… Где кто-то кому-то не товарищ. Я их забыл, но они, в общем, об этом.
Так что я открыл учебник по литературе и решил, что выберу самое интересное. А интересно мне тогда было либо про перестрелки, либо про любовь, о чём в учебниках начальной школы не писали. Тогда я открыл Микин, за восьмой класс. Про перестрелки там не было ничего (по крайней мере, исходя из названия), а про любовь — «Ромео и Джульетта». Даже я об этой книжке сто раз слышал, так что решил, что сносная должна быть вещь.
Я был очень удивлён, когда понял, что Шекспир написал обо мне. Ну, не во всём, конечно, много чего не сошлось, и никто из нас пока не умер, но там было столько слов обо мне, что я начал подозревать, будто в прошлой жизни Шекспиром был именно я.
Например, вот:
Прощай, прощай, а разойтись нет мочи,
так и твердить бы век: «Спокойной ночи…»
Когда я пил чай у Нины дома, то постоянно просил долить мне ещё, хотя меня уже тошнило от чая. Просто я не хотел никуда уходить.
Или вот:
Любил ли я хоть раз до этих пор?
О нет, то были ложные богини.
Я истинной красы не знал отныне…
С тех пор, как я начал общаться с Ниной, я перестал вспоминать Одри Хепберн. Она, конечно, нереально красивая, она даже красивее Нины, но она не настоящая, понимаете?
В общем, какую бы фразу я ни прочёл у Шекспира, я всегда находил тысячи собственных мыслей на неё и сотню похожих ситуаций. Так странно! Шекспир — это же доисторический чувак. Как он мог знать что-то подобное про меня?
Я дочитал пьесу за один вечер, и так впечатлился, что решил написать для Нины собственное стихотворение. Получалось ужасно. Пока я писал, рифмы «кровь-любовь» и «сердце-дверце» казались мне очень удачными, но перечитав, я понимал, что всё не то. Сминал листок, начинал заново — и опять получалось отстойно.
После двадцати тщетных попыток я понял, что лучше не изобретать велосипед, а переписать у Шекспира лучший отрывок, сложить всё, как письмо, и подсунуть ей под дверь — ну, прямо как в древности.
В общем, я взял новый листок и аккуратно, как на уроках чистописания в первом классе, вывел этот отрывок:
Ее сиянье факелы затмило.
Она, подобно яркому бериллу
В ушах аралки, чересчур светла
Для мира безобразия и зла.
Как голубя среди вороньей стаи,
Ее в толпе я сразу отличаю.
Только «её» я заменил на «твоё», а «она» — на «ты».
Запечатал письмо в самодельный конверт, на конверте нарисовал сердечко. Перед сном спрятал его под подушкой, а ночью каждый час просыпался и нащупывал его рукой — на месте или нет?
Утром, даже не позавтракав, пошёл к ней. Хотел оставить письмо в двери или положить на коврик, но подумал, что его так заберет кто-нибудь другой. Пока размышлял над тем, что можно сделать, чтобы письмо попало именно к Нине, дверь вдруг открылась и сама Нина оказалась на пороге.
Она стояла лохматая, в пижаме и тапочках, с пакетом мусора в руках, но всё равно красивая. Весело сказала:
— О, привет! Раз ты здесь, можешь, пожалуйста, в мусоропровод кинуть? — и протянула мне мешок.
— Ага, — сказал я, взяв мешок.
Выкинул его, вернулся к двери. Она сказала:
— Заходи, дома никого нет. Предки и Жора эту неделю живут на даче, так что я только с Костей.
— С кем? — я надеялся, что не расслышал. Или ошибочно услышал что-то другое.
— С Костей, — повторила Нина.
Я убедился, что со слухом у меня всё в порядке, хотя в ту минуту предпочёл бы скорее оглохнуть, чтобы не слышать подобных новостей.
Дальше ещё хуже. Она сказала:
— Просто он ночевать оставался.
— Ночевать? — повторил я потухшим голосом, хотя и без уточнений было понятно, что да — ночевать.
— Ты проходи, чего стоишь, — поторопила меня Нина.
Я покорно шагнул за порог, медленно разулся. Нина была веселой. Я старался не думать о том, что бывает, когда парень ночует у девушки.
— Ты чего зайти решил? Просто так или дело? — спросила она.
Конверт был у меня в руках. Я посмотрел на него, понимая, что теперь уже не пригодится. Начал, сминая, пихать его в карман:
— Да нет, ничего, неважно.
— Эй! — она начала меня останавливать. — Что там? Ты мне хотел показать? Подожди!
Она всё-таки выхватила его у меня. Я представил, как будет глупо прыгать по квартире перед Костей, пытаясь отобрать конверт у Нины, и не стал ничего делать. На меня такая усталость навалилась неожиданно — когда ничего уже не волнует.
Нина распечатала конверт, быстро прошлась глазами по строчкам, воскликнула:
— Вау! Это Шекспир! Он тебе нравится?
— Ага, — вяло откликнулся я.
Я чувствовал себя так, как будто в моём животе какой-то узел, от которого у Нины пульт управления. Она может сделать так, чтобы узел приятно расслаблялся, а может затянуть его до самой боли.
Тогда узел был натянут до предела.
— Здорово! — она пошла на кухню, где сидел Костик, чтобы показать ему. — Смотри, современные дети сейчас любят Шекспира!
Узел передавил легкие. «Современные дети»…
— Я пойду, — хрипло сказал я из коридора.
— Ты чего? — удивилась Нина. — Ты же только пришёл.