Я неспеша наклонился, поднял её. Ещё раз посмотрел на Банзая и Гренку. И, развернувшись, пошёл домой.
Они не двинулись с места и не выкрикнули больше ни слова.
[14]
После Нового года мы уехали к родственникам в соседний город. Ну, не к моим родственникам. Я спросил у Славы чьи они, а он ответил:
— Моей мамы.
— Разве родственники твоей мамы — это не твои родственники?
— Стараюсь верить, что у нас нет ничего общего, — произнёс Слава.
В общем, никто туда особо ехать не хотел, но всем пришлось, потому что был день рождения сестры Славиной мамы. Не знаю, почему он не давал своим родственникам более простые определения, типа «тётя» или «двоюродный брат». Наверное, это как-то было связано с тем, что он их ненавидит.
Но они, видимо, его любили, потому что хотели видеть на этом юбилее и Славу, и Мики («он, наверное, вымахал» — слышал я обрывки телефонного разговора). Вся эта тусовка имела отношение только к ним двоим, а к нам со Львом — вообще никакого.
Пока скидывал вещи в рюкзак, ныл:
— Зачем мне ехать?
— Тебя не с кем оставить, — терпеливо отвечал Слава.
— Оставь меня со Львом!
— Он боится оставаться с тобой наедине.
Я нахмурился:
— Может, ему тогда лучше не к твоей тёте ехать, а в Изумрудный город за храбростью?
— Вместе поедем, чучело! — раздался голос Льва из соседней комнаты.
Короче, ни вежливые уговоры, ни отчаянные угрозы сбежать потом на попутках не увенчались успехом, и мне пришлось ехать со всеми. А это, между прочем, оказалось многочасовым путешествием на машине. Мики сразу надел наушники и стал недоступен для общения. Мне кажется, это противозаконно — слушать музыку, когда рядом человек умирает от скуки, и с которым необходимо поговорить или поиграть в какую-нибудь фигню типа «Городов».
В конце концов, эта бесконечная дорога закончилась, и я сказал как-бы-родителям, что надо было предупреждать, что мы будем ехать десять часов.
— Мы ехали один час, — ответил Слава.
— Но он длился как десять!
Этот город был точно такой же, как и наш — ужасный. Так что я чувствовал себя, как дома. Кругом были серые панельные дома, горы неубранного, припорошенного пылью с дорог снега, и грязь, а когда дул ветер, мороз щипал за щеки, глаза, рот и нос, и сводил зубы — короче, прекрасно.
Нам целые сутки предстояло жить в съёмной квартире. Я сказал, что если в городе есть родственники, то можно жить у родственников — лайфхак. Слава ответил, что нам такой вариант не подходит, потому что они со Львом голубые, а никто не в курсе.
Так что пришлось оставаться в той квартире, но это было даже неплохо: я не очень знаю, что такое «родственники», но по рассказам очевидцев — какое-то ужасное явление.
На следующий день нужно было идти на день рождения, а у Славы совсем не было настроения. Ещё и оказалось, что я тоже должен идти — все в курсе, что у него завёлся второй ребёнок, и хотели со мной познакомиться. Так что никуда не шёл только Лев — его надо было держать в секрете. Он мне сказал перед уходом: — Не вздумай ляпнуть там, что живёшь с геями, понял?
Я-то понял, да только не я всё испортил! Это Слава!
Когда мы пришли на тот праздничный ужин и расселились за столом, Славу начали расспрашивать про невесту, а он ляпнул, что нет никакой невесты, только жених. Вот так вот, взял и заявил при всех, что он гей, что у него есть будущий муж, и что вообще… Вообще это всё уже давно началось, а мама, бабушка то есть, только делает вид, что не замечает. Мы с Мики чуть от стыда не умерли, когда все начали на нас пялиться, как будто мы тоже… того!
Едва вернулись с этого застолья, как Слава и Лев поругались. Лев сказал, что это худшее признание в гействе (он это назвал как-то по-другому, но смысл тот же), которое только можно было придумать, потому что там было много тупых и пьяных людей, и теперь непонятно, как они захотят использовать эту информацию и что будет дальше.
— Мне всё равно, что будет дальше, — флегматично отвечал Слава. — Мы ведь уезжаем.
— Не факт.
— В смысле — «не факт»?
— До этого ещё надо дожить, — уклончиво произнёс Лев.
Слава тяжело вздохнул. Сказал, что Лев его «поражает».
— Чем? — спросил тот.
— Мы первый раз заговорили о переезде, когда Мики должен был пойти в первый класс. Прошло больше восьми лет, а я слушаю от тебя всё то же самое.
— Не начинай, мы ведь уже решили, что сделаем так, как ты хочешь.
— А это что, только мне нужно?
— А что, здесь кто-то ещё жаждет переехать?
Слава выжидательно посмотрел на меня. Я понимал, какой вопрос он задаёт мне этим взглядом, но делал вид, что не понимаю. Полгода назад он мне уже задавал такой вопрос. Он тогда спросил: — Ты бы хотел уехать в другую страну?
А я сказал:
— Мне всё равно.
Ведь когда у тебя нет дома, он как бы везде сразу.
С тех пор многое изменилось. Появился город, в котором есть Нина, и теперь это особенный город, и это больше не «всё равно».
Поэтому, когда Слава всё-таки спросил, хочу я уехать в Канаду или нет, я просто пожал плечами, побоявшись его расстроить.
Зато Мики не побоялся. Когда вопрос был задан ему, он сразу сказал:
— Не хочу.
— Почему? — поинтересовался Слава.
— Я уже сто раз говорил. Это вам надо — не мне. Вся эта история про вашу свободу.
Слава, хмыкнув, отвернулся от нас.
Квартира погрузилась в такое неловкое молчание, что мне хотелось сказать Славе что-нибудь утешительное, типа: «Да ладно, уезжай, просто оставь нас всех здесь», но я догадывался, что это нифига не утешительно. Всё как-то было нехорошо. Вроде и по-честному высказались, а всё равно осадок гадкий. Так всегда бывает от правды?
На следующий день мы вернулись, и я сразу же увиделся с Ниной — правда, ненадолго получилось, нужно было ещё разгрузить вещи. Рассказал ей про поездку и про этот стрёмный город без асфальта, где мелкие деревенские дома стоят прямо среди многоэтажек. Она выслушала, посмеялась и почему-то спросила: — Ну, теперь ты убедился, что за бугром жизнь лучше? Появилось с чем сравнить.
— Почему лучше? — не понял я.
— Скорее всего, ни с чем из этого ты бы там не столкнулся.
— Вот именно! — согласился я. — И поэтому там хуже! Не так весело!
Нина смеялась, как будто я шучу, а я смеялся от неловкости — как бы ей подыгрывая.
На самом деле, я правду говорил. Я это и Славе пытался сказать накануне, после того неприятного разговора. Сначала пожаловался, что в той глуши связь плохая и я не могу написать Нине, а он спросил: — Это та девочка, из-за которой ты не хочешь уезжать?
Меня снова кольнуло чувство вины. Борясь с ним, я ответил:
— Это не только из-за девочки, папа.
Я решил, что в этом случае будет лучше сказать «папа», а не «Слава». Не знаю, почему. Обычно я так не говорил — не мог привыкнуть.
Славу немного разморозило такое обращение. Сделавшись мягче, он спросил:
— Из-за чего тогда? Ты ведь говорил о ней.
— Да, я думал, что в основном из-за неё. Но даже если её со мной нет, я всё равно не хочу в другую страну. Я хочу остаться в России.
— Что тебе здесь так нравится?
— Да ничего, — честно ответил я. — В других странах много хорошего, но нет ничего моего, поэтому я не хочу там жить. А в России нет ничего хорошего, но она — моя, и я здесь чувствую себя своим. Вот и всё.
— Понимаю, — вздохнул Слава.
Я обрадовался:
— Правда понимаешь?
— Угу, — отозвался он. — Только у меня наоборот. Я чувствую себя здесь чужим.
— Но Мики же не чувствует, — осторожно заметил я.
— Все люди разные. Я чувствую себя неполноценным здесь, в стране, где моей семьи как будто не существует, где меня как будто не существует. В этом вся разница и от этой разницы — все проблемы, потому что я оказался единственным в семье, для кого это так важно.
— Неправда, — только и ответил я.
Мне просто показалось, что надо так сказать. Почему это неправда — я не придумал.
— Это не плохо, — ответил Слава. — Каждому своё, но не всегда получается найти компромиссы.
— Разве для Льва это неважно?
Слава покачал головой:
— Не настолько.
— Как же вы тогда построили отношения?
— Так и построили, — вздохнул он. — Для него кошмар — уехать в Канаду и начинать там карьеру с нуля. А для меня кошмар, что я, находясь в гостях, никому не могу сказать, что он мой муж, и должен выдумывать каких-то невест.
— Зато я такой же, как ты.
— Считаешь? — по-доброму усмехнулся Слава.
— Для меня нет ничего важнее девчонки, которую я люблю, и уехать от неё — для меня кошмар.
Я сказал это серьёзно, но Слава почему-то рассмеялся — впервые за долгое время, и потрепал меня по волосам. Сказал, что рад, что у него есть единомышленник. Я ответил, что тоже ему рад. Потом мы обнялись.
[15]
Когда я только попал в семью, то первое время узнавал много новых слов. Например, слово «гомофобия» — это когда притесняют голубых. Слава и Лев объясняли, как это бывает: в некоторых странах просто обзывают, в других — казнят. Я думал об этом, думал, а потом спросил у Мики: — А бывает гомофобия наоборот?
— Это как? — не понял он.
— Когда ненавидят нормальных.
— Не думаю, что это существует в глобальном смысле.
— В каком таком — глобальном?
— В теории, какой-нибудь гей может обозвать тебя, — объяснял Мики. — Но никто не может нарушить твои права всерьёз, потому что твои права защищены законом.
Что ж, если это так, то как назвать то, что теперь происходит? Я бежал к Нине через двор, и думал: они нарушили мои права. Два гея решили, что увезут меня насильно, просто потому, что это надо им! А то, что я не хотел никуда ехать — плевать! Почему именно я должен был пожертвовать своей любовью, чтобы у них всё было хорошо? Ведь я ребёнок. Всё должно быть наоборот — это родители жертвуют собой ради детей, потому что это они решили, что хотят быть родителями, а я ничего не решал!