— Она трубку не брала.
Помолчав, будто размышляя — сказать или нет, Лёта произнесла:
— У неё номер сменился.
— Откуда ты знаешь?
— Мне Жора сказал. Я попросила у него новый.
— Тогда дай мне, — потребовал я.
Лёта показала язык:
— Ага, а ты мне что?
— Ничего.
— Фигово ты сделки заключаешь.
Я сердито выдохнул:
— Ладно, что ты хочешь?
Подумав, или сделав вид, что подумала, Лёта ответила:
— Ладно, я сегодня добрая — бери так! — и сунула мне в руку бумажку с новым номером.
Хоть что-то хорошее за день…
Но так или иначе, мы уезжали через две недели, а я не успел попрощаться с Ниной перед тем, как не увижу её больше никогда. Но её это, похоже, мало волновало. Улетела в путешествие с этим Костиком, придурком таким, а про меня и думать забыла. Зачем тогда целовала?
Все девчонки такие ветреные?
[16]
По квартире приходилось перемещаться мимо сумок и коробок — мы с Мики перепрыгивали через них на спор: кто дальше. Это было весело. Остальное было не весело. Я не хотел уезжать, я думал о Нине и четырёх часах между нами.
Питер — это четыре часа на самолёте. Даже немного меньше. Они проходят быстрее, чем школьный день. Четыре часа — это два занятия у Зои Григорьевны подряд. Это как тридцать четыре раза подряд без перерывов сыграть пятую симфонию Бетховена. Это не очень много.
Когда я думал об этом, то мне казалось, что Нина рядом.
А когда я думал о Канаде, то Нина становилась бесконечно далеко. Чтобы добраться из Ванкувера до Петербурга понадобится один день восемнадцать часов и тридцать пять минут с пересадкой в другом городе. И денег больше раза в три. Она ко мне не прилетит, а меня к ней не отпустят — это я знал точно.
Потому что она не отвечала на мои сообщения и звонки. Я писал ей на новый номер, но не получал ответа.
«Нина, как у тебя дела?»
«Нина, у тебя всё в порядке?»
«Мне жаль, что мы не попрощались»
«Я скучаю по тебе»
«Почему ты молчишь, я чем-то обидел тебя?»
Ну, и всякую такую чушь. Первые дни, как она уехала, почти каждый час что-то писал, а потом Мики сказал:
— Слушай, надо иметь гордость.
И я начал писать только каждые два часа.
В общем, что бы я ни делал, у меня не получалось до неё достучаться. Я даже спрашивал у Жоры, всё ли у неё хорошо, а он послал меня в жопу.
Мне казалось, что с переездом в Канаду я потеряю Нину навсегда. И по квартире стояли коробки, которые неумолимо напоминали об этом.
Я хотел, чтобы кто-нибудь спросил меня, не свихнусь ли я, но это никому не было интересно. Впрочем, я знал, что у меня не хватит сил на такие выходки, как у Мики. Особенно сейчас, когда я знаю, что жизнь бывает нормальной. В детдоме я бы запросто повесился, но в семье это сложнее.
Мы брали с собой минимум вещей. Большую часть паковали, чтобы отдать в детские дома или в какой-нибудь благотворительный фонд. Мне кажется, родители подсознательно готовились к тому, что кто-то из нас сорвёт поездку, и им не хотелось потом бесконечно долго разгружать вещи обратно. Многое оставалось нерешенным — что делать с квартирой, с мебелью, с бабушкой, которая хоть и ссорилась со Славой, но оставалась теперь в России одна. У меня было ощущение, что мы будто бы только временно покидаем квартиру — как в отпуск.
Мы начали выносить чемоданы на улицу. Точнее, родители начали, а я, пользуясь тем, что самый слабый из всех, просто сидел на лавочке у подъезда и ждал. Мимо проходили люди, которые даже не подозревали о том, какое горе у меня происходило прям в тот момент. Я смотрел им вслед и думал: наверное, идут на работу, а вечером вернуться сюда как обычно, счастливые… И завидовал им ужасно, а они, возможно, шли и думали: «Ненавижу эту работу, ненавижу этот город, ненавижу этих людей». И если бы знали, что у меня сегодня самолёт в Канаду, они бы позавидовали мне.
Прощаясь накануне с Зоей Григорьевной, я спросил у неё, почему нам достаётся не то, что мы хотим. Столько людей хотят уехать из России — почему бы судьбе, вселенной или какому-нибудь богу не подселить в гейскую семью таких? Я, конечно, не говорил про гейскую семью, но подумал. Подумал, что есть много детей, которым бы такой опыт понравился больше, чем мне.
А она сказала:
— Мы получаем не то, что хотим, а то, что нам необходимо.
Я её не понял. Мне не то чтобы были необходимы геи. Ну, в смысле, и без геев можно прожить.
Наконец, они вынесли все вещи, Лев попросил вызвать такси. Я вызвал. Я делал всё, что необходимо, я ничего не планировал срывать. Хотя думал: «Ну зачем, зачем я это делаю, ведь я не хочу, не хочу, не хочу…». Но я делал всё.
Из подъезда вышла Лёта. Глупо послонялась возле наших чемоданов. Спросила:
— Уезжаете?
Как будто это что-то ещё могло значить! Уже все в курсе были, что мы в Канаду едем. Не знаю, почему, но соседи всегда всё знают, кроме того, что у тебя родители геи — от этого им смешно.
Лёта ходила вокруг нас, ходила, а потом вдруг села на лавочку возле меня и заревела. Я аж растерялся — ничто не предвещало слёз, а тут…
— Ты чё? — спросил я.
А она говорит:
— Не уезжай, пожалуйста…
Я удивился:
— В смысле?
— В коромысле! — прохныкала Лёта. — Ты чё, тупой?
— Сама тупая, — обиделся я.
Но она не успокаивалась, и поэтому я снова спросил:
— Чё ты ревёшь?
И родители начали спрашивать, всё ли у неё нормально. А она просто плакала и повторяла:
— Ну, не уезжай, пожалуйста!.. Вы что, из-за меня?
— В смысле — из-за тебя?
— Из-за того, что я тебе в стену ногами стучу? Я не буду больше стучать…
— Дура что ли, причём тут это!
— А что тогда? — Лёта подняла на меня заплаканные глаза.
Она протирала их рукавом кофты, но они снова стремительно намокали, она ещё раз протирала, а они опять…
— Разве тебе у нас плохо? — всхлипывая, спрашивала она. — Зачем уезжать?.. Скоро Нина приедет. Вообще всё нормально будет. Если хочешь, я пацанов за тебя побью, чтобы они к тебе не лезли больше. Я их умею бить, честно…
Она говорила, говорила, и мне вдруг тоже захотелось плакать. То ли потому, что она упомянула Нину, то ли не знаю…
Короче, я тоже заплакал, и, плача, сказал ей:
— Это же не я решаю… Я и не хочу уезжать…
И мы начали вместе ныть, почти в унисон. Родители неловко стояли рядом, а Мики хихикал.
Рядом остановилась машина — наше такси. Слава и Лев начали загружать в багажник вещи, а мы всё плакали с Лётой. Она: «Не уезжа-а-а-й», а я: «Я и не хочу-у-у».
Глядя на нас, Слава попросил водителя:
— Подождите, пожалуйста, детям нужно попрощаться.
— У вас три минуты, — грубовато ответил тот.
Мы с Лётой посмотрели друг на друга, понимая, что смысла ныть больше нет. Она, всхлипнув, спросила:
— Ты точно не хочешь ехать?
— Точно, — тоже всхлипнул я.
Она встала. Попросила:
— Проводи меня до подъездной двери.
Я кивнул, и мы медленно пошли.
Она открыла дверь домофонным ключом, потянула на себя, зашла на порог. Мы ещё немного так постояли — с открытой дверью. Потом она говорит: — Ты только не обижайся на меня.
— За стучание ногами? — спросил я. — Да ладно…
— Нет, не за это.
— А за что?
А она:
— Схватись за створку здесь, — и показывает на место рядом с домофоном.
— Зачем? — спросил я.
— Сюрприз.
Я схватился правой рукой.
Дальнейшее произошло раньше, чем я успел что-то понять. Лёта со всей силы дёрнула на себя эту тяжеленную металлическую дверь, и она прихлопнула мне руку. То есть, не прихлопнула, а раздавила всмятку — я подумал, что у меня отлетели пальцы, такая была боль!
Я заорал. Сначала просто:
— А-а-а-а-а!!!
А потом:
— Ненавижу тебя, дура!!!
А она заорала:
— Тоже тебя ненавижу, идиот!
И убежала. Просто убежала к себе домой, вверх по ступенькам.
А я так и держал руку там, на створке, потому что больше не чувствовал кисть, мне казалось, что вместо неё теперь кровавый распухший кусок мяса без пальцев — что там на самом деле, я боялся смотреть, и ныл с зажмуренными глазами.
Родители засуетились вокруг меня: отлепили от двери, аккуратно усадили на лавочку. Лев начал осматривать мою руку, и задавал дурацкие вопросы, типа: — Так больно? А так больно?
А я орал:
— Хоть как больно, хватит это делать, а-а-а-а!!!
— Пошевелить можешь?
— Нет!!!
Тогда он вынес вердикт:
— Надо везти в травмпункт.
— Что там? — спросил Слава.
— Может быть перелом. Нужен снимок. Выглядит плохо.
— Ага, ужасно, — поддакивал Мики, от чего мне вообще делалось тошно.
Я всё ещё не смотрел на свои пальцы, представляя их отсутствие на руке.
Слава посмотрел на часы. Сказал:
— Опоздаем на самолёт, если поедем.
— Хорошо, — спокойно ответил Лев. — Тогда давай выбирать: Канада или рука ребёнка. Тебе что дороже?
Слава многозначительно посмотрел на Льва и обернулся к таксисту:
— До травмпункта подбросите?
— Хоть куда, давайте уже быстрее, — ворчал он.
Слава вздохнул:
— Мики, помоги выгрузить вещи обратно… Занесёшь домой сам?
— Ага, — радостно кивнул он, довольный, что мы никуда не успеваем.
Лев подвёл меня к машине, открыл передо мной дверь. Почувствовав себя виноватым за всё, что происходит, я утешительно сказал им:
— Может, ещё успеем?
Но Слава ответил:
— Нет.
Уже в машине, по пути в больницу, он достал телефон, что-то в нём посмотрел. Сообщил Льву:
— Я попробую обменять билеты на другую дату.
Я всхлипнул:
— Мы всё равно уедем?
Лев хмыкнул:
— Конечно, у тебя же не кома.
— Да, — задумчиво произнес я, посмотрев, наконец, на свою синеющую руку. Это не кома…